– О, это. Я вот звоню посочувствовать, а ты снова о деньгах!Не добившись от него ничего толкового, она передала трубку детям.– Скажите ему, что вы голодные и ходите босиком.Оказалось, хирург занят на восемь месяцев вперед. По слухам, он делал по несколько операций в день. Все эти двойные подбородки, шишки и бугры, мешки и морщины.Так началась изнурительная работа по выбору персонально рекомендованных хирургов, беседы с ними на предмет их профессиональной деятельности и отношения к клиентам. Ей пришло в голову, что вся ее жизнь – бесконечная череда прослушиваний. Друзья, муж, любовники, прислуга, адвокаты, парикмахеры, постоянно поиск правильного выбора. Во всех областях жизни она искала выгоду и последовательность. За исключением матери, Джорджины, Эми и, конечно, детей, единственным надежным человеком в ее жизни был Билл Нел, и Мона знала – ей чертовски повезло, что встретилась с ним.По мере приближения даты страшной процедуры у Моны появился юмор висельника. «Билл, почему бы тебе не попросить Джона Саймона подбросить меня на своем лимузине? Тогда мы сможем заявить, что он довел меня до пластической операции!»Все уверяли, что в операции нет ничего страшного. Словно почистить зубы. Ничего. Мона представляла, как королева Мария Шотландская готовилась к казни. Лишиться головы – это покруче, чем сделать пластическую операцию, верно? Отсутствие головы больше, чем любой нос влияет на внешность. Полная смена.Вечером, накануне отъезда в частную клинику, Мона отослала детей к друзьям. «Я хочу побыть одна», – сказала она с интонацией Греты Гарбо. Вымоет волосы, сделает маску для лица и спокойно подготовит себя к предстоящему суровому испытанию.Был допущен только Билл Нел.– Не волнуйся, дорогая! Я буду рядом, когда ты проснешься. Что мне принести тебе? Куриный бульон? Шоколадное мороженое?– «То немногое, что я лю-юблю!» – протянула Мона, подражая Джулии Эндрюс в «Звуках музыки».– Будь серьезной. Что ты хочешь? Я все сделаю. Слезы наполнили ее глаза.– Настоящую роль в настоящей пьесе. Вот единственное, чего я хочу, Билл.После его ухода она растянулась на огромной кровати. Ее последний любовник сравнил постель с летным полем. Мона солгала Биллу и себе. Было еще одно желание – Ник Элбет. Ах, если бы только он был здесь, крепко обнимая ее, заставляя смеяться, а потом кричать от удовольствия и наслаждения.Ее слова, да Богу в уши: зазвонил телефон. На другом конце провода Ник сказал, что они с Роксаной только что прилетели и поселились в ее семейных апартаментах в отеле «Плаза». Роксана ушла в оздоровительный клуб на массаж и тренировку.– Благодарю Господа, что застал тебя, Мона! Надо увидеться, сладкая! Натягивай панталончики и приходи на часок в «Шерри».Мужчине явно нравится жить, подвергаясь опасности. Бар «Шерри» как раз через дорогу от отеля «Плаза». Что, если Лягушка с приятельницами из клуба решат там выпить?Она собиралась провести вечер дома, не хочется одеваться, не хочется говорить ему, почему.– Знаешь что? Как насчет поездки ко мне на такси?– Через пять минут не слишком быстро?В течение полных боли последующих недель она вспоминала его визит со смешанными чувствами счастья и боли. Это возвращало ее в тот счастливый час в его объятиях. Потом приходил глубокий, освежающий сон, который давал ей силы и желание выжить.Когда отошел наркоз, улыбающаяся медсестра спросила:– Как вы себя чувствуете?– Как будто меня сбил грузовик.Тугая повязка ухудшала зрение. Все, от грудной клетки до макушки, болело и ныло. Это не маленькая встряска типа похода к дантисту. Это как роды. Никто не сказал ей правду, не предупредил. Пришлось познать все на собственном опыте.Медсестра продолжала понимающе улыбаться. Конечно, Мона чувствует себя не очень удобно. Это пройдет. Сегодня ей можно пить соки и смотреть телевизор. Завтра повязку снимут. «Но помните, некоторое время вы будете опухшей и, возможно, день-два продержатся черные круги вокруг глаз».Ночью она просыпалась, крича от боли, и металась в бреду. В явной панике медсестра позвонила врачу. Когда тот прибыл в пижаме и пальто, улыбка не появилась на его лице. Через пару минут машина скорой помощи мчала Мону в Синайский госпиталь, в блок интенсивной реанимации.Неделю она находилась между жизнью и смертью, вопрос состоял в том, кто окажется сильнее – Мона Девидсон или тяжелая инфекция, проникшая в кровь и атакующая жизненно важные органы. Первое, что она услышала, возвращаясь, наконец, из темноты, был голос Билла Нела, лишенного телесной оболочки.– Никогда не бойся, любимая. Мы предъявим иск этому чертову шарлатану на десять миллионов долларов.Мона начала медленно сознавать присутствие на лице чего-то непривычного. Повязка? Маска, скрывающая ее уродство? Она не хотела десять миллионов долларов. Она хотела быть красивой. Это нечестно, все женщины, рожденные с идеальными носами никогда не задумывались о своем счастье. Джорджина и Эми, вот два примера. И девушки, которых Мона видела каждый день и хотела поколотить, потому что они не знали своих преимуществ. Официантки, кассирши и уборщицы в забегаловках «Макдональдс». Занимающиеся идиотской, лакейской работой. Разве они не смотрелись в зеркало, хоть однажды? Разве они не понимают, что имеют?Туман начал рассеиваться, словно утром в Сан-Франциско. Взгляд постепенно сфокусировался на цветах, корзинах с фруктами, открытках с добрыми пожеланиями и огромном медведе с разведенными в стороны лапами. Наконец-то она видит и слышит. Настолько, чтобы сыграть Хелен Келлер. Темные пятна у другого конца кровати материализовались в Билла Нела и мать. Он говорил, мать – нет.Женщина, давшая ей жизнь и всегда утверждавшая, что больше всего на свете хочет видеть Мону бродвейской звездой, стояла с мрачным лицом и скрещенными на груди руками. Мона увидела выражение ярости и решила запомнить его и использовать на сцене. Она долго и твердо смотрела в лицо матери, и наконец поняла отразившуюся на нем смесь горя, страха, беспокойства, боли, злости и откровенного упрека.Мона солгала матери, не сказала об операции. Наврала, что собирается отдохнуть несколько дней на оздоровительном курорте в Монтауке. Она так ждала момента, когда покажет матери свой фабрично-новый нос.Матери не нужно говорить ни единого слова. Мона и так знала, что та думает. Господь наказывает ее за попытку быть такой, какой она не являлась, выглядеть, как некто другой.– Эй, ма. Это я. Не узнаешь меня?Слезы потекли по лицу старой женщины. Когда она бросилась к дочери и покрыла поцелуями ее руки, Мону поразило, что тонкое, с мелкими чертами лицо матери украшает короткий, прямой, даже самоуверенный носик, имеющий обыкновение задираться, когда Рахиль смеется. Еще одна, которая, даже, если захочет, не сможет понять, каково было Моне. Хотя она и не захочет.– Ма? Что ты думаешь? Я смогу когда-нибудь показаться на людях без мешка на голове?Было даже некоторым удовольствием чувствовать тело матери, содрогающееся от спазмов хохота. До тех пор, пока Мона не поняла, что никто, ни Билл Нел, ни мать, не ответили на ее вопрос. ГЛАВА 15ЭМИ Первый раз в жизни Эми чувствовала себя настоящей блондинкой. Обычно женщины семьи Дин не красили волосы. Летом они под предлогом необходимости смыть остатки шампуня использовали для последнего ополаскивания лимонный сок или уксус, а потом с влажными волосами садились во дворе под палящие лучи, чтобы солнце закончило работу. Когда Эми училась в старших классах, появилась мода использовать пиво и майонез в качестве последнего ополаскивателя, что придавало прическе воздушность, а волосам золотистый оттенок.– Обалденно! – восхищенно протянула Джорджина, когда Эми и Сэнди встретили ее в кондитерской Брауна. – Ты тоже, Сэнди, киска.В свои тринадцать лет девочка была воплощением Лолиты. Молодежный стилист посоветовал придать ее своенравным кудрям приглаженный вид, но аура нарождающейся сексуальности, окружающая Сэнди, явно нервировала его. Несколько раз уронив расческу и ножницы, он сконфуженно ретировался. Мистер Эрик, парикмахер Джорджины, закончил работу над прической Сэнди, когда удовлетворился тем, что сотворил с Эми.– Сколько ей сейчас, Эми? Не могу сообразить.– Тринадцать, переходящие в тридцать, – ответила Эми со смешанным чувством гордости и страха матери, которая только начинает понимать, как она беспомощна.– Эми, когда Лу увидит тебя, он сойдет с ума. Дело сделано. Двое мужчин зашептались, когда они с Сэнди вошли к Брауну. Люди за соседними столиками откровенно поворачивали головы, чтобы лучше ее рассмотреть.Джорджина развеселилась.– Они думают, что ты принцесса Диана.– Да, ма! Ты действительно выглядишь, как она, правда!Румянец и опущенные ресницы Эми только увеличили сходство.– Если бы Ник Элбет мог увидеть тебя!– Ник Элбет? Боже всемогущий, Джорджина. Это имя из прошлого. Он все еще женат на богатой наследнице?– Лягушке?Глаза Сэнди заблестели.– Он женился на лягушке?– Это грубое слово обозначает того, кто родился во Франции. Его нельзя повторять, Сэнди, дорогая. Это ужасное оскорбление.Из духа противоречия или действительно желая того, Сэнди сказала:– Я хочу быть лягушкой.Имя Ника Элбета было забыто так же быстро, как и внезапно упомянуто. Вскоре для Эми и Сэнди пришло время возвращаться в гостиницу.– Эми, ты выглядишь немного странно. Только не говори мне, что у тебя тоже побаливает животик.Желудок Эми был, действительно, не в порядке, но не из-за съеденного. Она страшилась реакции Лу на ее волосы. Предполагалось, что преподавательские жены не должны модно выглядеть. Большинство знакомых дам словно перенеслись из пятидесятых годов. Они носили мрачные, бесформенные блузки, прямые юбки, не делали макияж и, в большинстве случаев, сами подстригали себе волосы.Эми могла не беспокоиться, Лу Хамфриз был так поглощен собственной персоной, что три дня не замечал изменений. Они уже приехали на юг Франции и остановились в гостинице «Негреско». Первый день включил в себя посещение виллы Пикассо и ланч в легендарном ресторане «Colombie D'Or» в Сан-Поль-де-Вэнс. Там, на широкой террасе, с которой открывалась чарующая панорама гор и моря, Лу, не советуясь ни с кем, сделал заказ, и вдруг осознал изменения во внешности Эми.– Зачем ты носишь солнечные очки, подняв их на голову?Сэнди копировала мать. Ее очки тоже были на макушке.– Очки либо защищают глаза от солнца, либо ты снимаешь их, Эми. Ты не должна обращать на себя внимание. Ты пытаешься выглядеть, как кинозвезда.Эми смиренно сняла очки. Сэнди, поступив так же, хотела заработать одобрение отца.– Не ты, солнышко. На маленькой девочке это смотрится прелестно.– Я не маленькая девочка.– Для меня ты моя маленькая девочка и выглядишь очаровательно с солнечными очками на голове. Но не твоя мама… – он похлопал руку жены, словно заверяя, что она снова пользуется его расположением. – Твоя мама хороша такая, как есть.Он обратил на жену внимание, будто для дальнейшего успокоения.– Видишь, какая она белокурая на солнце? Разве не чудесно, как солнце выявляет настоящий цвет?– Но…Эми видела, что дочь вот-вот проболтается.– Сэнди!Они договорились не упоминать о визите в салон Видал Сассуна. Женский секрет, разделенный только с тетей Джорджиной. Папе не понравится, что тетя Джорджина тратилась на них, он любит оплачивать все семейные расходы.– Ма-ма!– Вы, двое, что происходит? Сэнди, позволь папе узнать.Единственная дочка Эми скосила глаза на мать, словно говоря, что она сожалеет, но должна ответить на вопрос папы. Только Сэнди прикрыла глаза, искусно изображая полнейшую невинность, и открыла рот, как над ними раздался безошибочно узнаваемый голос.– Птенчик? Это правда, ты?Ник Элбет потрепал Эми по белокурым волосам, будто она была ребенком. Он чудесным образом выглядел моложе, чем при их последней встрече почти тринадцать лет назад. Белые шорты и тельняшка подчеркивали стройное тело, отлично загоревшее и пропитавшееся солью от жизни на море и солнце. Рядом с ним в таких же шортах и майке стоял его близнец – худой, загорелый, стройный. Единственным свидетельством, что это женщина, были ее драгоценности. Кольцо с рубинами и изумрудами на одной руке уравновешивалось бриллиантовым браслетом на другой. Браслет был знаменит тем, что Роксана приказала убрать застежку и плотно закрепить его вокруг запястья, чтобы он не соскользнул во время ныряния с яхты.– Это мой муж, Лу Хамфриз, и моя дочь Меллисанд, также известная, как Сэнди. Дорогой, это Ник Элбет.– Счастлив встрече с вами. Это моя жена, Роксана, – представил жену Ник.Роксана уклонилась от приветствия.– Нас ждут.Возможно, из-за белокурых волос или подбадривающего присутствия Ника Элбета, но какой бы ни была причина, обычно застенчивая Эми Дин Хамфриз проигнорировала довольно оскорбительное невнимание и смело протянула руку.– Так мило снова увидеть вас, Роксана.– Снова? – подобное нахальство нельзя вынести.– В Челси Мьюз. Лето 1968 года. Наш пикник в честь Дня Независимости. Помните?– Это просто слишком скучно.Ее грубый уход ни в малейшей степени не волновал Ника.– Зачем вы здесь тратите время? Неважно. Сейчас у меня нет ни минуты. Пойдемте завтра с нами на яхте. Гавань Монте-Карло, в полдень. Нельзя не найти нас. «Роксана»! Белая, с черной отделкой. Будьте там!Муж Эми онемел, вилка с кусочком помидора застыла на полпути ко рту. Наконец, он обрел голос.– Наглость! Давать нам приказы! Да кем он себя считает!– Он классный, ма! Как ты познакомилась с ним?– О, просто он был одним из тех, кого тетя Мона и я встретили в то лето в Лондоне.– Парень… – Сэнди мечтательно закрыла глаза. – Когда мне исполнится восемнадцать, можно я одна поеду в Лондон?Лу многозначительно-хмуро взглянул на Эми.– Хорошие девочки из приличных семей не ездят одни в Лондон или еще куда-нибудь.– О, папа, пожалуйста!– Впереди еще пять лет. Тогда и поговорим об этом. Сэнди не собиралась отступать.– Мы можем поговорить об этом завтра на яхте.– Какой яхте? Мы не пойдем ни на какую яхту!– Но, папа! Он пригласил нас!– Только то, что кто-то приглашает тебя, не означает необходимость соглашаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43