Доктор положил руку ей на плечо.
– Это чума, миледи. В этом нет никаких сомнений, и очень мало надежды на благополучный исход.
– Умоляю вас, помогите ему, добрый доктор.
Рука доктора крепче сжала ее плечо.
– Я сделаю, что смогу, но вы должны немедленно уйти. Уверен, вы и так пробыли с ним довольно долго. Не хочу быть жестоким, но он, несомненно, умрет. Едва ли выживают трое из десяти.
– Нет, – ответила Анна, – Джонни не умрет. Я не дам ему умереть, если даже мне придется сразиться с самим Господом за его душу.
Доктор Уиндем нахмурился.
– Я хорошо знаю Джона Гилберта. Гордость не позволит ему принять вашу жертву.
– К черту его гордость! – крикнула Анна. – Я обязана ему жизнью. И мой долг его спасти. Если бы не я, он не появился бы в Лондоне.
– Успокойтесь, Анна. Не надо так громко кричать, этим вы его не спасете.
– В таком случае научите меня своему медицинскому искусству, прежде чем уйдете, чтобы я знала, что делать.
– Если это то, чего вы хотите, миледи. Впрочем, готов поклясться, что, прежде чем наступит следующий день, вы будете просить меня дать ему отвар, который дарует вечный сон.
Глава 14
Спаянные воедино
Джон, обнаженный, лежал на тюфяке в каюте, Анна сидела возле него. Она то и дело протирала его горящее в лихорадке тело губкой, смоченной в уксусе и розовой воде. Его лицо, если не считать пепельно-серых кругов под глазами, было спокойным, казалось, он спит и, как только проснется, снова начнет ее ласкать.
Как-то ранним утром констебль заметил красное распятие на двери каюты и в официальном порядке запечатал дверь и окна. Это означало, что никто не имеет права ни входить, ни выходить под страхом смерти. Таков закон. Этот закон был принят Королевским медицинским колледжем лет двадцать назад и обязывал городские власти ему подчиняться.
Понимая, на что обрекла себя, Анна не могла покинуть Джона Гилберта, пока жизнь теплилась в нем. В тишине каюты, нарушаемой лишь его хриплым дыханием и тихими стонами, Анна осознала, что скорее готова разделить его участь, чем оставить его. Она никогда не расскажет ему об этом, не желая ранить его мужскую гордость, так же, как и о том, что в глубине души желала отбросить скромность и целомудрие почти с первой их встречи.
И все же Анна, как и любая женщина, жаждала открыть свое сердце любимому мужчине.
Три огромных вздутия на шее, в подмышке и в паху Джона так и не прорвались и не превратились в открытые язвы. Доктор Уиндем, бесстрашно бродивший по городу и лечивший больных, настаивал на том, чтобы Анна послала за ним Филиберта, дежурившего в доках, при первых же признаках того, что нарывы могут прорваться.
Анна в очередной раз протерла губкой лицо Джона и отвела со лба прилипшие пряди волос. Он был страшно, смертельно болен, был бледен и бредил и все же сохранил облик крепкого мужчины.
Анна недоумевала, почему с самого начала не оценила красоту его тела, когда видела мельком его мускулы, вырисовывавшиеся под рубашкой во время урока фехтования, который он дал ей. Не оценила и в ту ночь в доме, когда он лежал поверх нее, вытянувшись во всю длину и притворяясь ее любовником, чтобы спасти от Черного Бена. Ничто не дало ей полного представления о его великолепном теле до тех пор, пока они не предались страстной любви в доме Нелл. Теперь, сколько бы ей ни было суждено прожить – несколько часов или целую вечность, – она никогда его не забудет.
Его тело завораживало ее теперь так же, как в минуты любви и близости. Это было и сладостно, и горько.
– Анна, – произнес Джон. Он обращался к образу своей мечты, потому что глаза его оставались закрытыми.
– Да, Джон, я здесь, – ответила она.
Он снова и снова повторял ее имя. Анна отвечала ему или пожимала его руку, предварительно смочив пальцы в прохладной воде, которой смачивала его губы. Иногда он жадно проглатывал капли воды, иногда же они стекали нетронутыми с его запекшихся губ.
По мере необходимости Анна ставила припарки на его бубоны, которые, по словам доктора Уиндема, должны были вытягивать зловредный гной. Анна ждала и молилась, с тревогой пытаясь определить, не заболела ли сама. Так шли дни за днями. Наконец снова наступала полная темнота, она то задремывала, то просыпалась, не способная вынести одновременно и ужас, и усталость.
Анна проснулась от звука тяжелых шагов на палубе.
– Миледи Анна, как наш разбойник?
У двери появился доктор Джосая Уиндем.
Анна вскочила.
– У него сильный жар, – откликнулась она.
– Его бубоны прорвались?
– Нет.
– Они покраснели? Горячие на ощупь? – спросил доктор.
Анна склонилась к больному и подняла припарку на его шее очень осторожно, боясь причинить ему боль.
– Да. – Голос ее дрогнул. – Очень горячие и красные.
– Я не могу снять печать с двери. Понимаете, миледи, у меня есть другие пациенты, чьи двери еще не опечатаны, но они при смерти. Мой долг оставаться свободным и облегчать страдания тех, за кем не ухаживает добрый ангел. Как я и предполагал, почти все врачи бежали из города.
– Да, я понимаю, – ответила Анна и спросила: – Как скоро может наступить кризис?
Доктор ответил вопросом на вопрос:
– Он кашлял или чихал?
– Нет.
– Слава Богу! Значит, чума не затронула легкие.
Она испытала некоторое облегчение.
– А вы, леди Анна, не замечаете признаков болезни?
– Ни малейших, добрый доктор, благодарю вас за ваше участие.
– И все же рекомендую вам съесть одну из тех винных ягод, которые лежат в миске на моем хирургическом столе. Французы считают, что они препятствуют развитию чумы. Если вы свалитесь, что тогда будет с вашим возлюбленным? Не отрицайте очевидного, миледи. Это написано на вашем прекрасном лице.
Анна не стала возражать, бросила взгляд на Джона, взяла плод инжира и села есть его возле двери, откуда могла видеть, что происходит снаружи.
Верх двери сильно покоробился, и сквозь образовавшуюся щель шириной пальца в три можно было видеть довольно большое пространство.
Свежий северный ветер овевал палубу, пробивался сквозь щель в двери, и на мгновение ее озабоченность и усталость исчезли. Но всего на мгновение. До нее донесся звон погребальных колоколов из ближней приходской церкви.
– Что за огни прорезают летнюю ночь на севере, милый доктор?
– Это погребальные факелы, миледи, – ответил Уиндем, опустившись на колени, что ей было видно сквозь щель. – Умерших от чумы хоронят в общих могилах в ночное время, чтобы уберечь живых от паники.
Анна содрогнулась. Никогда Джон не будет покоиться в такой могиле. Никогда!
Она смутно различила фигуру Филиберта, стоявшего у перил позади отца и вглядывавшегося в отдаленный свет факелов, Анна ощутила сильный запах табака, который жевали, чтобы уберечься от чумы.
– Благодарю вас, Филиберт, за то, что избавились от кареты лорда Уэверби.
– Я сделал это не для вас, – не глядя на нее, резко ответил Филиберт.
Анна чувствовала, что молчаливый сын доктора невзлюбил ее с первого взгляда, а нынче ночью услышала в его голосе неприкрытую враждебность.
– И все же благодарю вас, Филиберт. Я сожалею о том, что я…
– Оставьте свои сожаления для мужчин, которые вам верят, леди Гаскойн.
– Филиберт, сейчас же извинись перед ее милостью, – прикрикнул на молодого человека отец.
– Как бы не так! Ты принимаешь меня за дурака, чтобы я составил пару старому болвану и так же попался на эту удочку, обманутый ее красотой и очарованием. Ведь все эти дворяне похожи друг на друга. Только и ждут, чтобы простые люди вроде нас прислуживали им и доставляли удовольствие, даже если это грозит им смертью.
Филиберт затопал на берег, не обращая внимания на окрики отца.
Доктор Уиндем смотрел ему вслед, опустив голову.
– Острее змеиного зуба, – сказал он с иронией, процитировав пассаж из «Короля Лира», предлагавший разъяснение оскорбленным родителям. – Леди Анна, мой сын страдает оттого, что, с его точки зрения, отец его несовершенен. Пожалуйста, извините его наглость и дерзость и меня за то, что не сумел научить его хорошим манерам.
Анна прижалась лбом к двери и ответила:
– Это я должна просить прощения у Филиберта и у вас, мой добрый друг. Я нарушила течение вашей жизни и внесла в нее сумятицу, а теперь еще обоих вас поставила под удар, грозящий вам карой за укрывательство таких, как мы.
Доктор Уиндем подошел ближе к двери каюты.
– Не беспокойтесь о нас, миледи. А сейчас я попрошу вас сделать нечто трудное.
– Что именно?
– Вскрыть бубоны, миледи.
– Нет! – воскликнула Анна. – Я не смогу! Мне становится дурно при одной мысли об этом.
Громоподобный голос доктора проник в ее душу:
– Бубоны должны быть вскрыты, иначе он умрет нынче же ночью мучительной смертью.
– Доктор, вы слишком уверены в себе, – возразила Анна.
– Как и подобает врачу. Я повторяю, миледи, вы должны их вскрыть. Слышите?
– Слышу.
– Многие врачи считают, что инфекция не скапливается в организме до четвертого дня болезни, но я полагаю – в его теле яд, способный его убить. Не жалейте ножа для Джона Гилберта и не бойтесь его употребить. Он молодой и сильный. А я останусь здесь и буду руководить вами. Ступайте к нему и посмотрите, какой у него цвет лица.
Анна опустилась на колени возле ложа Джона.
– Он бледен, как привидение, – сказала она, – но все еще горячий.
– А дыхание? Быстрое или медленное?
– Быстрое и неглубокое, – ответила Анна, глядя, как поднимается и опускается обнаженная грудь Джона.
– Миледи, загляните в маленький саквояж в изножье кровати. Видите его? А теперь достаньте мой карманный набор хирургических инструментов. Достали?
– Да, – ответила она, пристально глядя на небольшой, тщательно закрытый футляр.
– Видите скальпели?
Она щелкнула застежкой на затейливой крышке и заглянула внутрь.
– Вижу несколько металлических предметов. Из них мне знакомы только ножницы.
– Там есть три ножа с костяными ручками.
– Да, – ответила Анна, с ужасом глядя на инструменты. – Но ради Бога, я сначала дам ему макового отвара.
– Нет, если он его выпьет, захлебнется собственными рвотными массами.
Анна впала в отчаяние, и ее снова начала бить дрожь.
– Вы слушаете, миледи?
– Да.
– Очень важно действовать быстро. Надо поскорее вскрыть бубоны, чтобы выпустить дурную кровь, потому что боль будет очень сильной.
Она яростно ухватилась за эту мысль:
– В таком случае позвольте мне пустить ему кровь. Я могла бы использовать для этого пиявок. Я лечила таким образом подагру своего отца.
– Если у вас не хватает духу произвести эту хирургическую операцию, леди Анна, тогда вам лучше снова начать молиться за спасение его души, а я вернусь к своим пациентам.
– Подождите, доктор!
– Только если услышу, что вы набрались мужества дать ему надежду на жизнь, но, умоляю вас, не мешкайте.
– Я не стану медлить.
– Сначала вскройте бубон у него на шее, миледи, но сделайте это поскорее. Вы должны убрать от него нож прежде, чем он начнет метаться.
Она почувствовала, как участилось ее дыхание. Мысль о том, чтобы вонзить нож в тело Джона Гилберта, была невыносима. Как можно резать по живому человека, который ей дороже жизни? Однако выбора у Анны не было.
Почти теряя сознание, Анна протянула левую руку к щеке Джона. Ее большой палец прошелся по его скуле, сильно нажимая на нее так, что бубон на его шее оказался хорошо виден.
Он тихо застонал, почувствовав этот нажим, и окликнул ее по имени. Она склонилась к самому его уху.
– Я здесь, Джонни.
– Что там за телячьи нежности? – одернул ее доктор. – Вы готовы, миледи?
Анна сделала глубокий вдох.
– Да.
– Тогда режьте!
– Да поможет мне Господь, – прошептала Анна и отпрянула, почувствовав под ножом его плоть и увидев, как огромное вздутие раскрылось, словно чудовищный красный рот. Анна настолько быстро вынула нож из раны, что он выпал у нее из руки, и кончик его сломался, упав на пол.
Джон издал дикий животный крик, он уставился на Анну и попытался увернуться от нее, но она надавила на него всем своим весом и удерживала его голову изо всех сил до тех пор, пока его тело не обмякло и он не затих.
– Я убила его! – выкрикнула Анна, рыдая.
– Нет, он жив, клянусь, – успокаивал ее доктор. – Он просто потерял сознание. И это милосердно. А теперь говорите скорее. Какого цвета его кровь?
Из раны сочилась густая черная кровь.
– Сначала шла черная, а теперь красная.
– Хорошо, – сказал доктор. – Нет зеленого перерождения и некроза, который означал бы неминуемую смерть. Вы очень отважны, миледи, но поторопитесь. Вам предстоит вскрыть еще два бубона.
Анна взяла второй нож с костяной рукояткой и каждый следующий раз производила вскрытие бубона с большей скоростью и ловкостью. Когда дело дошло до паха, Анна подивилась, что в состоянии сделать такую операцию совсем близко от его детородных органов, которые совсем недавно она так любовно ласкала. После той ночи она готова была их лелеять особенно нежно.
И тут, прежде чем Джон пошевелился, доктор приказал Анне прижечь раны.
– А теперь, миледи, я должен вас покинуть и отправиться к другим, – решительно заявил доктор Уиндем. – Какой-то безмозглый паяц пустил слух, будто черная оспа защищает от чумы, и лондонский люд устремился в городские бордели. Я спасу столько людей, сколько смогу, от меньшего зла, хотя трудно отговорить человека воспользоваться столь приятным методом лечения.
Анна выразила доктору свою благодарность и снова взялась за губку, окунув ее в прохладную смесь из уксуса и розовой воды, и принялась обтирать ею тело Джона и его подстилку.
Через несколько часов лихорадка его стала заметно спадать.
И впервые за эти дни на душе у Анны полегчало, и она смогла подумать о причудливых поворотах судьбы после того, как отец отдал ее в руки Джона Гилберта. Она узнала о жизни и смерти больше, чем за всю предшествующую жизнь, а еще больше о любви. Странной была эта любовная страсть. Анна воображала, будто это всего лишь набор нежных слов, ароматов, драгоценностей, остроумная беседа за игрой в карты, легкая жизнь, защищенная от грубой действительности.
Но теперь она знала, что любовь чревата печалями и слезами, сомнениями и неожиданностями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39