Например, вы привыкли не видать натурального в своих женщинах, но сие чрезъестественное не кажется вам отвратительным: лица их не созданы для минеральных красок, но дурная смесь сих на оных кажется вам украшением; размер головы с станом должен бы быть ужасен, если оную через прибавку войлоков, сала, муки и прочих припасов учинить двадцатью диаметрами лица больше, но вы привыкаете любоваться сею неестественностию; потом, лукавство дано вашим женщинам на удел от природы, но вы не дивитесь, когда они следуют побуждениям ее очень чистосердечно; наконец, они могли приучить вас верить, что стыд будто бы надлежит до одних деревенских дурочек. Я довольно ведаю, что людей ко всему приучить можно, и затем даю тебе время.
Она оставила меня после сего разговора и дозволила мне ходить по саду всюду, кроме в одни двери, кои были вымараны сажею. Но сие значило насильно принудить меня отворить оные, понеже человек не так создан, чтоб владеть своим любопытством. Едва ведьма ушла, я пошел искать оных, и немного мне труда стоило удовлетворить моему желанию. Я увидел дверь сию не заперту, но всю густо умазанну самою мелкою сажею, без всякого размышления толкнул я во оную, отчего сажа отлетела и всего меня осыпала; однако я, обтерши лицо, вошел и увидел на белой мраморной стене точный вид Бабы Яги, написанный красками, а под оным следующую историю.
О ПРОИСХОЖДЕНИИ БАБЫ ЯГИ
Главный черт, или черт над чертями, быв великий химик, варил в котле двенадцать злых жен, надеясь извлечь из них совершеннейшую ессенцию зла, которая бы превзошла самое его свойство. По физике ведал он, что нет приличнейшей к тому материи, каковую он избрал, а по математическим вычислениям нашел он, что каждая злая баба содержит в себе злого спирту противу простого черта, как 7 к 22, а противу самого его ровно 11 часть, и для того варил он их двенадцать. Но как колбы тогда еще не были изобретены, то восходящие парами частицы спирта ловил он в рот. Уже работа приходила к концу, в котле осталось только сари! Как он, забывшись, плюнул в котел; спирт, весь смешавшись с его слюною, попал в сей капут мортум, и дьявол, сверх ожидания, увидел происшедшую из оного Бабу Ягу. Он счел ее за совершеннейшее зло и для того посадил в стеклянную банку, намерясь со временем выварить дюжину Баб Ягих, а из оных еще произвесть лучшее зло. Но между тем свесив, сколько в сей готовой было зла, и сравнив с некоторыми светскими госпожами, к досаде увидел, что оные без переварки не уступают ей нравом и на золотник. Сие так его рассердило, что он с досады банку ударил об пол, оная рассыпалась, а у Бабы Яги отлетели прочь ноги. Увидевши ж после того, что он освобождает тем свет от изрядного зла, одумался и, подставя ей костяные ноги, вдунул в ее знание чародейства, а для выезду ее из ада подарил ей вместо коляски одну из своих ступ, на которой она и поныне скачет по свету, приключая оному различные пакости.
В конце сей истории подписано было: Сие известие сообщается тебе, любопытный чтец, от особы, покровительствующей твоего избавителя. Но как введено уже, чтоб тайна, открываемая противу желания женщины, была наказываема, то и ты за непослушание к Бабе Яге превратись.
Я не ожидал, чтоб читанное мною было истинно, но коль скоро вышел за двери, в то мгновение ока превратился я в того змия, коего вы, Звенислав, убили. Я ужаснулся и упал без чувств на землю. Баба Яга, возвратясь и увидев меня в сем состоянии, начала реветь и рвать на себе волосы. Хотя она была и Яга, но не находила уже в змие того, что в человеке ее привлекало; она укоряла меня непослушанием, оплакивала мою участь и клялась, что назло неприятельнице своей волшебнице Добраде, составившей сей чулан и ругательную надпись, которую она загладить не могла своим чародейством и которая имела в себе силу обратить меня в змия, доставит мне прежний образ. После чего она меня оставила, принесла котел, клала в него разные травы, змей, жаб и разные яды, варила сие несколько дней, мешая своими зубами и приговаривая неизвестные мне варварские слова, но не могла успеть в намерении. Она повторяла чрез долгое время разными средствами, но я ни малого вида не ощущал в себе перемены. Иногда оставляла она меня с великим гневом, а иногда со слезами и вздохами. Наконец, лишась надежды иметь меня своим любовником и скуча содержать меня без пользы, сказала она мне:
— Тарбелс! Неприятельница моя Добрада лишает меня пользоваться твоими приятностями; она хочет тебя избавить отсюда тем, что если кто убьет тебя, то ты получишь прежний вид. Сие одно истребляет мою страсть к тебе, и я, узнав о сем, воспротивлюсь всеми силами желанию моей враговки. Когда я уже не могу сама убить тебя, то сделаю, чтоб ты всех, могущих учинить сие, пожирал. Вложу в тебя желчь, которая возвратит сопернице моей Любане прежний вид ее, однако сие-то и послужит, чтоб она осталась вечно деревом, ибо убит ты никем не будешь: чародейство мое тебя предохранит.
Проговоря сие, ударила она меня своею чародейною кочергою, отчего я таковую получил злобу, что не желал кроме поглощать и терзать; сама ведьма имела труд защищаться от меня, ибо я захотел было над первою ею себя удовольствовать. Кой час кто появлялся в сей пустыне, я получал свободу вылетать из саду, стремился и поглощал; но, возвращаясь в двор Бабы Яги, к чему побуждала меня ней местная мне сила, чувствовал такую тошноту, что извёл поглощенных и, приходя тогда в память, мерзил сам собою и скрывался в мой сад. Я не знаю, куда сии тела девались, а думаю, что служили пищею Бабе Яге. То ведаю только, что злость моя лишила жизни моего возлюбленного Мирослава: я поглотил его, нашед в сей пустыне, и, изрыгнув, оставил на дворе. Однако я, полагаясь на божественный глас Золотой Бабы, уповаю, что, может быть, он мертвым казался мне только чрез очарование.
Помню я, что в один раз увидел я дерево, в кое превращена была моя Любана; я бросился на оное, чтоб обнять его, но услышал жалостный крик, от оного происшедший-сие столько меня тронуло, что я, отскоча прочь, упал на землю. Я видел, что Любана имеет чувствования и что она, не узнав меня, ужаснулася; я хотел открыться ей, но очарование не дозволяло змеиному моему языку произнесть, кроме мерзкого свиста и хрипения. Состояние сие так меня поразило, что я хотел разорвать себе брюхо, а особливо когда вспомнил, что есть во мне желчь, могущая возвратить любезной моей прежний образ, но когти мои на самого меня не действовали, и я с огорчением возвратился в мое жилище. С того времени я не видел ее, и ни однажды не входило мне о ней в мысль, равно как и о сестре моей.
В последний раз, когда наставало время моего избавления, почувствовал я побуждение лететь. Я увидел вас, храбрый Звенислав, с сестрою моею, однако я не знал, что это была она. Мне хотелось на вас разинуть мою пасть, но вы так мне показались страшны, что я удовольствовался поглотить Алзану. Я чувствовал весь ужас смерти, когда вы за мною гнались. Но как вы со мною сразились, я не имел уже памяти, и как бы из глубокого сна очнулся, когда вы разорвали змия. Тогда возвратились мне человеческие чувства, и, взглянув на вас, подумал я, что вы не иной кто должны быть, как назначенный боговещалищем избавитель сестры моей храбрый Звенислав; понеже разумел я из слов Бабы Яги, что в двор ее никто войти не может
ПРОДОЛЖЕНИЕ
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЗВЕНИСЛАВА,
ИЛИ ДВОРЯНИНА ЗАОЛЕШАНИНА
Сими словами кончил Тарбелс свою повесть Обнимания и приветствия возобновились между сими родствен пиками.
Куда ж мы обратимся теперь?— сказала Алзана.
— Поедем к нашим родителям в обры,— отвечал Тарбелс.
— Сие будет неблагодарность для нас,— подхватил Звенислав, — если мы продлим возложить корону на царевну Любану, сорвав оную с головы неправедного похитителя. Вы, Тарбелс, больше меня должны помышлять о том; однако я знаю, что вы не отвергнете сего моего предложения, а я, как странствующий богатырь, должен вступаться за всех невинно страждущих. Я клянусь вам моим оружием, прекрасная царевна,— говорил он, обратясь к Любане,— что погибну или повергну к ногам вашим голову певцинского Куреса.
После чего он целовал конец славного меча своего Самосека в знак присяги. Любана и Тарбелс благодарили его чувствительными выражениями, и заключено следовать в Ятвягию. Но Алзана, вспомня о Мирославе, остановила их, готовящихся совсем к шествованию; она говорила, что не заключен ли оный где-нибудь в жилище Бабы Яги. Почему все поехали туда, и как для Любаны не было коня, то Тарбелс принужден был посадить оную впереди к себе на седло. Звенислав хотя ехал близ своей любезной, однако внутренно желал, чтоб она не имела особливой лошади, ибо у него была одна лишняя рука, которая конем не управляла и которую можно бы употребить на поддержание своей Алзаны.
Между тем они прибыли к месту, где был замок ведьмин, но не нашли там, кроме земного провала, из коего курился серный чад. Они заключили, что земля по повелению богов пожрала в себя сие проклятое строение, и, положа на волю их судьбу Мирославову, обратились в Ятвягию, хотя прямо и не знали, в которой стороне оной быть должно. Но какое для них было удивление, когда они, повернувшись, не видали уже той забытой природою пустыни, а предстояли им места, уподобляющиеся раю, каковым оный описывают те, кои в нем не бывали. Весна и осень господствовали тут вместе, древеса осыпаны были цветами и плодами, ароматные растения сообщали зефиру балзамичные свои испарения, который разносил их по равнинам, покрытым вечною зеленью и изредка усаженным оными плодовитыми древами. Тысячи разноцветных птиц летали в воздухе, наполняя оный сладкозвучным пением, кое привлекало в восхищение слушающих. Разные забавные зверки играли по сторонам и прыгали в сени, которые, кажется, нарочно затем были созданы, чтоб приглашать в себя любовников. Богатырям очень хотелось, чтоб сопутницам их захотелось отдохнуть, но оные побуждали их ехать.
Уже вечер приближался, как въехали они в ручей, журчащий по одним только самоцветным камням. Утомленные кони захотели утолить жажду; всадники не препятствовали им в том и на средине потока дозволили им обмочить зубы в чистейшие хрусталя воды. Но что предстало взорам наших проезжающих! Какое изумление для девиц, какая радость для Тарбелса и какое удивление для всех! Звениславов Златокопыт пил прилежно, но Алзана увидела себя сидящую на спине старика, а Тарбелс и Любана на молодом воине в полном вооружении.
— Что за волшебство!— вскричала Алзана, соскоча со старика в воду.
— Боги! Что я вижу?— вопиял Тарбелс, ибо сии нового рода лошади были Мирослав и Слотан.
— Возможно ль, возможно ль! — кричал Тарбелс, бросаясь обнимать попеременно Мирослава и Слотана.— Вы, любезные друзья, были нашими возникали!
Алзана извинялась перед Мирославом в нечаянной своей невежливости, а сей почтенный муж отвечал ей с улыбкою:
—- Ваше высочество нимало не причиною в шутке, сыгранной со мною Бабою Ягой: она обратила меня в сию лошадь, что учинено не впервые. Я по крайней мере счастлив, что вез дочь сильного государя.
Слова сии всех развеселили, и шутлиый СлОтан шептал на ухо своему князю:
— Я выиграл пред Мирославом, ибо я только вполы останусь без отмщения, и мой государь, надеюсь, что не оставит без оплаты ятвяжской царевне мои обиды.
В таковых шутках и приветствиях забыли они, что стоят в воде. Звецислав, который давно уже сошел со Златокопыта, первый подхватил свою Алзану и вынес на берег; ему очень хотелось заслужить поцелуй, и он работал не без платы. Все прочие ему последовали; Златокопыт не отставал от своего господина, и переправа закончилась. Как безлошадных было пятеро и Звенислав не смел своего заслуженного коня обременить двумя девицами, то надлежало остановиться для совета, где доставать коней, к тому ж наступала ночь; итак, на берегу того ручья избрали место к ночлегу.
Мужчины начали стараться строить шалаш, втыкали оные в землю; но Златокопыт вздумал забавляться и разорял сделанное. Звенислав утешался сим поступком коня своего и не мешал ему играть, но конь знака ми давал ему разуметь, чтоб он снял с него седло, что, поняв, богатырь и не медлил учинить. Освобожденный Зла токопыт тотчас встряхнулся, из-под потника его выпал пребогатый шатер, который он, не допуская никого, сам разбил с таковым искусством, что Звенислав не мог удержаться, чтоб не поцеловать его с дружеством, от какового бы Алзана должна ревновать, если б только он был не конь. Но Алзана сама пришла ласкать его, и Златокопыт переменою голосов ржания своего показывал, что милость сия ему чувствительна. Потом вошли в шатер; Златокопыт удовольствовался вместо ярой пшеницы кушать траву, а странствующие имели к тому довольно плодов, нарванных дорогою. Любопытство принудило всех просить Мирослава рассказать приключившееся с ним с того времени, как он отстал от Тарбелса в земле ятвяжской, почему он и начал.
ПОВЕСТЬ МИРОСЛАВА
СО ВРЕМЕНИ РАЗЛУКИ
ЕГО С ТАРБЕЛСОМ
— Мне досталось ехать в левую сторону. Я долго скакал по дороге, шедшей великим лесом, но встретившийся со мною дровосек уверил меня, что он не видал на сем пути ни всадников, ни похищенной девицы. Я узнал от него, что нахожусь в земле ятвягов и что оною овладели певцины, он советовал мне быть осторожну от их разъездов. Почему я воротился назад и, достигнув распутия, поехал среднею дорогою, надеясь по оной сыскать моего князя. Я увидел на поляне двоих убитых воинов и в одном из них по латам узнал похитителя царевны Любаны. Не удивляйтесь,— сказал Мирослав,— что я знаю имя ее: я хотя был лошадью, но когда мой князь Тарбелс рассказывал свою повесть, я слушал с прилежанием, ибо, кроме речей, ничего из чувств моих ведьмою не отнято было. Не сомневаясь, что сии убитые пали от руки Тарбелса, не знал я, куда он обратился и где мне его искать. Но, положась на счастие, следовал я тою же дорогою.
Ночь меня застигла, и я, думая сыскать какое-нибудь селение, продолжал путь, но в темноте сбился в сторону стежкою, которая привела меня к огню, раскладенному на маленькой лужайке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30