Куридана мужественно встает, объемлет нежно дражайшего супруга, прощается с ним навеки и исходит. Богорис со всем своим великодушием не может снести вида толь поразительного, не может удержать ее, ни воспротивиться, ибо силы его оставляют и повергают его бесчувственна. Куридана останавливается, проливает слезы, возвращается еще, лобзает в последние безгласного супруга и предается вельможам. Сии в рыданиях употребляют во всеобщую пользу бесчувствие своего государя, подхватывают на руки свою избавительницу, несут ее ко вратам градским. Алтари курятся, и коленопреклонившиеся жрецы возносят моления к бессмертным о спасении своей ироини. Весь град в слезах провожает оную за врата и оставляет.
Между тем Богорис пришел в себя; он не видит своей супруги, обретает себя от всех оставленна. Отчаяние его совершается. Он исторгает меч свой, возносит оный на грудь свою, не хотя пережить свою возлюбленную Кури-дану, кою числит уже растерзанну чудовищем. Но невидимая рука вырывает меч его. Все чертоги наполняются благовония, свет, подобный утренней заре, освещает глаза его, и он видит пред собой представшую женщину в белом одеянии. Величество и милость сияют из престарелых черт лица ее. Она вещает к нему:
— Богорис! Приди в себя! Добродетели твои должны ли допускать к тебе отчаяние? Будь безопасен о своей супруге: ей не может прикоснуться чудовищный Зилант. Но чтоб уверить тебя в истине слов моих, ведай, что я волшебница Добрада, родственница и друг покойной твоей теще княгине Кегияне. Я присутствовала при рождении супруги твоей и, предвидя имеющуюся ей случиться опасность от чародея Сарагура, повесила ей на шею талисман, который защищал оную поднесь от насильств его, как и ныне сохраняет от Зиланта, ибо он есть самый сей чародей, принявший на себя вид страшного сего змия.
Едва леты начали развивать прелести в Куридане, увидел ее Сарагур и с первого взгляда смертельно влюбился. Тотчас вознамерился он похитить ее, но талисман препятствовал желаниям его. Я безопасна была в рассуждении супруги твоей, но Сарагур не оставил в покое меня. Он, проведав, что я защищаю Куридану, и не имея силы покорить меня явно, делал со злобы разные мне пакости тайным образом, так что наконец принуждена была я наказать его. Я волшебною превосходною над ним моею властию заперла его во внутрь Волжских гор и, заключа судьбу его с ужасными заклинаниями, коих и сам Черно-бог трепещет, в золотую рыбу, повергла оную на дно Волги, не уповала, чтоб по глубине места того в реке мог кто достать оную. Сарагур без того не мог освободиться из тюрьмы своей, доколь не попадет рыба сия в сети, и казалось, что рыба из металла не попадется никогда в оные. В число заклинаний надлежало и то, что Сарагур, если и свободится от неволи, не может уже вредить людям, не превратясь в Зиланта, но из оного не получит никогда прежнего вида и должен окончать скоро жизнь свою.
Несчастливым случаем белуга проглотила золотую рыбу с песком, и когда супруга твоя в отсутствие твое выехала на рыбную ловлю, белуга оная попалась в сети. Чародей тогда вырвался из заточения и, подумав, что заклинание мое, удерживавшее его, не могло уничтожиться, как с моей смертию, счел потому, что и талисман Куриданин лишился своего действия, и вознамерился княгиню похитить. Но к досаде увидел, что покушения его бесплодны, отчего в таковую пришел злобу, что лучше пожелал лишиться человеческого вида, нежели оставить без отмщения мнимую свою обиду. Он превратился в Зиланта и заключил опустошить все государство болгарское или погибнуть.
Ты, дорогой князь, не ведаешь, что имеешь при себе несравненное сокровище. Сей меч твой есть составленный из одних талисманов древними египетскими мудрецами и, быв утрачен на сражении египетским царем Сезострисом, достался твоему праотцу и есть истинный бич на всех чародеев и очарования. Удары его неотвратимы, все волшебства исчезают от его прикосновения, и оному-то ты обязан всеми своими победами. Ступай, истреби чудовищного Сарагура; тебе предопределено низвергнути его во ад. Он, завидя тебя, испустит пламя, к уничтожению сего довольно одной сей фляжки воды из реки Буга.— Она подала ему оную.— Тотчас ты облей ею себя и смело ступай на него; но старайся одним ударом срубить ему обе головы, понеже, когда ты отсечешь ему только одну, Сарагур хотя лишится от сего жизни, но успеет уйти от тебя в свою нору, где исчезающая в нем чародейная сила произведет яйцо. Он снесет оное, потом умрет. Из трупа его учинятся очарованные латы, которых ничто не может пробить, кроме меча твоего. Из главы отсеченной вырастет каменный конь, который оживет в то время, когда злые духи яйцо высидят, и выйдет из оного исполин Тугарин, именуемуй потому, что туго рос, ибо выведется он чрез десять лет, но, вылупясь из яйца, в одну минуту будет совершенного своего возраста От сего Тугарина, которому в силе и злобе никто из смертных не сравнится, предстоит великая напасть, хотя не тебе и княгине твоей, ибо вы окончите век свой в благоденствии, но дому твоему, потому что Тугарин, имея врожденную ненависть к болгарам, начнет опустошать сие государство; сын твой Тревелий принужден будет искать с ним мира. Сей не может воспоследовать, кроме обещания ему дочери твоей в невесту, ибо он, не видав ее, при самом рождении своем восчувствует чрез влияние страсти отца своего чрезмерную к ней любовь. Сын твой, по малом с ним обращении, заразится его злобою и учинится лютейшим тираном, и если не ускорится убиением Тугарина, Тревелий погибнет в бунте от рук своих подданных. Убить Тугарина не может ничто, кроме меча твоего, но ты о всем сем не должен открывать никому, кроме супруги своей Куриданы; она может открыть о том своей дочери, а сия своему супругу, ибо в книге судеб определено истребление племени Сарагурова некоему славенскому богатырю, не рожденному матерью; и чтоб сын твой не владел твоим мечом, для чего и должно будет тебе повесить оный, окончав победу над Зилантом, в своей оружейной палате, замешав в куче мечей. Судьба доставит уже оный в руки, кому надлежит. Внимай, Богорис! От одного исправного удара зависит избавление дома твоего, или, впрочем, беда Болгарии неизбежна.
Сказав сие, Добрада покрыта стала светлым облаком и исчезла, а Богорис, сев на коня, поспешал на избавление супруги и отечества.
Он видит Зиланта, устремляющегося на мать мою, но удерживаема невидимою силою. Поспешает; чудовище видит его обнажающа меч и испускает пламя, пожигаю-щее всю окрестность. Все встречающееся оному погибает. Сам Богорис чувствует опаление и изливает на себя священные воды .Буга-реки. В мгновение пламень лишается своего действия, и меч уже поднесен к произведению удара. Зилант поднимается на хвосте, и князь не мог отсечь ему кроме одной головы. Сия упадает и окропляется черною ядовитою кровию и претворяется в камень. Чудовище испускает страшный рев и удаляется; Богорис настигает оное, но Зилантовы крылья ускоряют от ударов. Ратный конь мчится подобно ветру чрез поля, речку, до горы; князь побуждает оного посрамить полет змиев и чародейную силу, почти цепляет мечом по остальной
голове, но чудовище скрывает в пропасть земную труп свой и память Сарагурову.
Родитель мой огорчился, видя покушения свои недействительны, но, подумав, счел сие неминуемым определе нием судеб. Он оставил провидению будущий жребий государства своего и радовался, что свободил оное от опустошителя. Возвращается, находит Куридану невредиму и свобождает оную от ужаса в рассуждении себя. Рассказывает ей сказанное Добрадою и полагает, по повелению ее, меч свой в оружейную палату. Остаток века их прошел в благоденствии. Я узнала предстоящую мне судьбу от Тугарина из уст родительницы моей и получила данный ей Добрадою талисман, а брат мой Тревелий — престол болгарский.
Страх храбрости Богорисовой не мог так скоро истребиться в памяти наших неприятелей. Сие доставило мирную жизнь болгарам. Брат мой был государь правосудный и любим подданными. Нежность его ко мне составляла все мое утешение, мы не могли быть ни часу розно.
Некогда прогуливаясь, услышали мы, что на полях близ Боогорда произошло чудное приключение в природе. Тревелий поехал туда, взяв и меня с собою. Мы увидели камень, имеющий точное подобие коня, который рос ежеминутно, так что при наших глазах достиг чрезмерной величины. Все удивлялись сей мнимой игре естества, но я, вспомня слышанное от родительницы моей о сказанном Добрадою, узнала, что приближается начало бедств моих с рождением Тугарина, пришла в великий ужас, что приметя, брат мой счел, что я занемогла, и спешил возвратиться.
Едва успели мы отъехать сажен с двести, почувствовали сильное землетрясение. Близстоящая Зилантова гора расселась надвое, и из оной появился страшный, в броню облаченный исполин; оный шествовал невероятными шагами к каменному коню, так что мы не успели еще ста сажен отъехать, как исполин положил уже руку на коня. В мгновение вспыхнул оный пламенем и сделался живым, о чем уведали мы по необычайному его голосу, ибо оный так заржал громко, что все лошади в колесницах наших попадали. Удобно помыслить, коль велик был трепет, всех тогда объявший, и сколь оный умножился, когда увидели исполина, восседшего на коня и скачущего с распростертыми руками прямо на нас. Какое спасение! Ужас общий не представлял никому иного, что мы насытим желудок сего чудовища. Но убежать не было средств. Отчаяние возвратило мужество, и многие бросили стрелы в приближающегося исполина, но оные отскакивали от него, как бы от камня. Одна только Тревелиева стрела ударила его в нос толь сильно, что он чихнул и, подхватя оную, проглотил. После чего протянул было руки, желая схватить меня, но вдруг отдернул оные назад так, как бы обжегся, ибо он подувал и плевал себе на ладони. Вторичное и третичное покушение его сопровождаемо было с равною неудачею, отчего он пришел в великую ярость и, отъехав несколько назад, произносил клятвы и ругательства. Пена била клубом изо рта его, подобного печному устью, и он изгрыз себе с досады пальцы в кровь. Наконец страшным своим голосом, от коего все принуждены были заткнуть уши, кричал моему брату:
— Слушай, Тревелий! Вижу я, что не можно мне взять сестру твою насильством, и для того даю тебе три дни сроку, в которые должен ты оную уговорить, чтоб отложила она свои волшебства и согласилась быть моею женою; в противном же случае я из государства твоего учиню непроходимую пустыню: города и деревни разорю и выжгу, всё живущее поем, а тебя разорву по суставам.
Сказав сие, поворотился он на коне своем, поскакал, дыхнув пламенем, отчего близстоящий великий дуб в мгновение обратился в пепел, и так сокрылся в лесах, окружающих реку Каму.
Я пришла в себя не прежде, как в моих чертогах, и увидела брата моего, в безмолвном ужасе противу меня сидящего. Тогда узнала я, какая предстояла мне опасность, если бы не имела на себе талисмана, коему одному обязана была моим избавлением, и заключила ни на минуту оный с себя не снимать. Ведала я, чем можно бы спасти отечество мое, но помнила запрещение волшебницы, что с открытием о таинственном мече учинюсь неизбежною жертвою объятий исполиновых. Сего довольно было наложить на меня молчание, и брат мой, требующий моего совета, не получил в ответ кроме горьких слез, с которыми сообщал он свои, и, наконец, не зная, что начать, заключил требовать совета в боговещалище Елабугском, находящемся не в дальности от столичного города, на берегу реки Камы. Мы отправились в оное; по принесении на жертву обожаемому змию двух черных быков, введены были мы в капище.
Брат мой предложил вопрос: чем можно избавиться от нападения исполина Тугарина? Жрецы окружили истукан с кадилами, воспели песнь Чернобогу и с коленопреклонением просили о явлении чрез ответ средства к спасению их отечества. Истукан поколебался и немоватым голосом ответствовал:
— Беды, терпение; поражение и победа; мечи, стрелы; утро вечера мудренее.
Ни князь, ни я, ни сами жрецы не могли растолковать сих божественно хитрых слов; однако уверяли нас, что точно сего ответа они и ожидали, что он очень хорош и должен сбыться.
— Но что ж я предприиму по оному? — вопрошал Тревелий.
— Последуйте оному в точности, ваше величество, -ответствовал верховный жрец.
Мы не смели спорить с переводчиком Чернобоговым и отправились без всякого наставления, однако с надеждою.
Собран тайный совет; рассуждали, изъясняли, спорили, опровергали, доказывали и заключили, что следует сражаться с исполином, не давать ему ни ногтя моего, и наутро, по точной силе и разуму божественно не понимаемого ответа, отправить противу Тугарина тысячу пращников, тысячу стрельцов, имеющих большие стрелы, и две тысячи в панцири вооруженных всадников.
Заключено и исполнено: до свету еще выехал сей отряд. Целый день искали неприятеля, провозвестник охрип, кричавши — Тугарин не появлялся.
На другой день провозвестник зачал укорять исполина трусостию, однако недолго пользовался сей дерзостию. Тугарин выехал, и ужас остановил слова на устах его. Воины, видя, что должно начинать сражение без предисловия, ибо провозвестник молчал, пустили в него тысячу камней и тысячу стрел. Тугарин в самое сие время очнулся, потому что едучи дремал, и зевнул; все камни и стрелы попали ему в рот, и он, не чувствуя, откуда сие происходит, харкнул и выплюнул оные вон, сказав:
- Какое множество здесь мух!
Изумились воины, сочли, что он чародей, и заключили пустить ему еще по тысяче камней и стрел в самый нос, ибо довольно ведали, что сей способ отнимает силу у всякого чародея. Усугубили крепость и искусство; выстрелы произведены толь удачно, что разбили исполину нос до крови. Тугарин увидел, что произошло то не от мух, и пришел в великий гнев.
О, так противу меня выслано войско! — вскричал он голосом, подобным грому.— Итак, я должен с болгарами поступать по-неприятельски!— Сказав сие, зачал он хватать руками воинов по десятку и больше и глотать целиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30