На рассвете встретились мы с Дуберзаем. Светан весьма огорчился сею нудачею и, отчаиваясь обмануть князя певцинского, притворился радующимся и вручил меня врагу, равно для меня опасному; он советовал ему удалиться, насказав Ду-берзаю, что войска ятвяжские пришли на помощь к столице и осадили овладевших оною певцинов. Дуберзай принял сей совет охотно и последовал за Светаном, который взялся проводить его в безопасное место с его добычею. Из разговоров их уразумела я, что Дуберзай был разбит от войск наших и только самдесят пробирался к главным своим войскам. В проезде нашем чрез одну долину напал на моих хищников незнакомый богатырь и принудил их остановиться. Но Светан и Дуберзай, оставя прочих драться, удалились со мною. Светан нарочно поспешал и привел совместника своего на сию поляну, где он, сошед с коня, говорил к князю певцинскому:
— Теперь время мне тебе открыться. Не думай, Дуберзай, чтоб в твою только угодность поверг я мое отечество в кровопролитную войну; нет, я употребил тебя только орудием к моим выгодам; я ожидал, что мне удастся обмануть тебя и посреди смятения военного увезти мою царевну, в кою я сам влюблен до крайности. Мне удалось было, но ты встрелся со мною и принудил меня притвориться в ожидании способного времени к вторичному тебя обману; однако счастие избавляет меня от такового ожидания: мы одни, и оружие докажет, кому из нас надлежит владеть Любаною.
Дуберзай рассвирепел, как лев, от слов сих, он обнажил меч и готовился напасть на своего врага, но сей остановил его, представя ему, что должно наперед привязать цену их сражения, чтоб оная не могла бегством учинить тщетным торжество победителя. Каждый надеялся остаться оным, и они совокупными силами привязали меня к дереву. Потом начали битву, кою вы, храбрый незнакомец, остановили и решили к моему счастию. Небо, наказующее злодеяния, употребило руку вашу во отмшение свое и избавило меня от таковых врагов, коих и мертвые трупы еще для меня ужасны. Теперь вы видите,— продолжала царевна ятвяжская,— что я не могу назначить вам, что должно вам предприять со мною, кроме предаться под защиту вашего великодушия; лишенная родителей, отечества и престола несчастная Любана вверяет себя одним вашим добродетелям.
Сие произнесла она толь трогающим выражением, что сердце мое, уже покоренное ее совершенствами, принудило меня пролить слезы.
— Ах, прекрасная царевна! — возопил я, став пред нею на колена.— Ежели б только жизнь моя могла переменить ваши несчастия, не отрекся бы я оною вам жертвовать. Но ничто уже не возвратит вам родителей ваших. Что ж лежит до престола вашего, Тарбелс, сын и наследник сильного князя обров, клянется вам, что погибнет или возложит на вас ту корону, кою похитил изменнически певцинский князь; но какой бы успех ни был из сего моего обещания, я уверяю вас, прекраснейшая царевна, что вы ничего не потеряете: в Тарбелсе найдете вы вернейшего своего слугу, равно как и в обрах покорливых подданных, ибо я уступлю вам все мое право.
Любана пресекла мои слова, взирая на меня со смущением; она, поднимая меня с земли, повторяла свою благодарность за мое о ней попечение и тем дала мне время опомниться, что я наговорил ей для первого случая с излишеством. Я переменил голос и начал предлагать ей об опасности долее медлить в месте, наполненном ее врагами, и советовал ей надеть латы убитого певцинского князя, чтоб, скрыв пол свой, безопаснее могла она продолжать путь ко удалению от своего отечества. Любана согласилась на сие; она надела броню, я подвел ей коня, коего поймал из двух надлежавших Дуберзаю и Светану, и Любана села на оного с удивительною и не ожидаемою мною проворностию; мы поскакали.
Дорога, кою мы избрали, вела вон из земли ятвяжской, и на четвертый день были мы безопасны от певцинов, ибо вступили в области надлежащие великому князю русскому. Шествуя, рассказал я моей царевне о причине, ведущей меня к боговещалищу Бужанскому, и просил ее согласиться и позволить мне проводить ее туда, в рассуждении того, что отставшие от меня Мирослав и Слотан, не могши ожидать, чтоб был я в столице ятвяжской по причине завоевания оной певцинами, и зная, что я, конечно, буду в области дулебов, не преминут туда приехать.
Любана не прекословила мне, но и сама получила желание вопросить Золотую Бабу о будущей судьбе своей. Она от часу получала более ко мне доверенности и почивала гораздо спокойнее, нежели в первые ночи. Понеже хотя и имела она причину считать меня человеком честным, но не могла забыть, что страж прикрытого латами ее пола — молодой мужчина. Однако как несчастный к приемлющему в несчастиях его участие скоро начинает чувствовать дружество и сие дружество в людях разного пола обращается в страстнейшую любовь, то оная не умедлила воспылать в сердцах наших, уверить нас, что мы созданы друг для друга, и довести нас к признанию. Мы клялись взаимно вечною верностию и уговорились вступить в брак, коль скоро достигнем в область моего родителя.
Во весь путь до области дулебов не встрелось с нами ничего, примечания достойного, и путь сей как ни был продолжителен, но не нашлось таковых промежек, в кои бы мы не имели что-нибудь говорить друг другу. Наконец достигли мы к храму Золотой Бабы и остановились в гостинице. Подарок, учиненный от нас верховному жрецу, учинил то, что мы на другой день введены в капище и получили ответа. На бумажке, поданной от жреца вяжской царевне, было следующее:
«Любана! Боги увенчают жизнь твою счастливым браком с князем обровный отмстит врагам твоим, но в ожидании благополучных дней твоих великодушна будь к несчастиям, ибо небеса ничего даром не посылают».
Мы предвидели, что прежде достижения к нашим желаниям должно нам будет претерпеть многие злоключения, и для того хотели еще вопросить о средствах к предупреждению оных; но жрец сказал, что сие больше не позволяется, как единожды, и подал ответ мне такового содержания:
Князь! Великодушные склонности твои весьма приятны богам. Ты, отважась избавить сестру твою, нашел в пути твоем советника, который дни государствования твоего исполнит мира и славы. Ты, подвигнутый к защищению утесняемого ратника, освободил от смерти любимца своего Слотана, а сей доставил тебе случай избавить царевну, коя назначена тебе в супружество и коя усладит остаток века твоего. Видишь ли, что добрые дела никогда не остаются без отплаты. Но что лежит до освобождения сестры твоей, сие предоставлено другому. Довольствуйся знать, что она жива и будет иметь удовольствие освободиться рукою будущего супруга своего из рабства Бабы Яги. Сей храбрый зять твой, Звенислав именуемый, будет тебе верный друг и помощник. О князь! Продолжай следовать чувствованиям души своей, оная предана добродетели. Не жди здесь Мирослава и Слотана, их увидишь ты со временем. Теперь следуй на северо-восток и жди что судьба определила; законы ее неизбежны».
Если я не узнал, где сыскать мне жилище Бабы Яги, то по крайней мере радовался, что сестра моя жива и получит со временем освобождение. Из назначенного мне пути на северо-восток ожидал я сего счастливого для меня обретения, почему и отправились мы с возлюбленною моею Любаною в сию сторону света. Скоро заехали мы в преужасные леса, претерпели множество трудностей в переправах чрез реки и пропасти, учреждая путь в назначенную часть земли. Мы обрадовались, въехав в каменистую пустыню, ибо в ней не было переправ, но вскоре увидели, что нам надлежит умереть с голоду, ибо пустыня сия не произносила ничего, служащего на пищу ни нам, ни коням нашим. Предавшись сему страху, поспешали мы выездом из сего забытого природою места, но, понуждая коней, увидели мы оных издохших от жара и усталости. Неожидаемое сие бедствие лишило нас бодрости, мы плакали вместе и отирали слезы, чтоб друг друга утешать. Мы шли пеши, и наконец увидел я с отчаянием возлюбленную мою Любану ослабевшую и упавшую почти без чувств.
Мы погибнем здесь, дражайший Тарбелс, сказала она мне томным голосом.
Ах, на что нам отчаиваться,— говорил я, ободряя ее и схватя ее в мои объятия.— Боги никогда не вещают лжи: они обещали нам счастливый брак, и сей не может быть в гробе, коего ты ожидаешь в сей пустыне. Надейся на небеса; они пошлют нам избавление, если мы терпением докажем повиновение к ниспосылаемым от них несчастиям.
Казалось, что слова сии подали отраду моей царевне, она успокоилась, но, вдруг вскоча, вскричала:
— Прости, дражайший мой, я умираю!— и начала трепетать во всех членах. Но что увидел я? Боги! Я по сих пор еще без страха не могу вспомнить: я увидел Любану, превращающуюся в дерево. Ноги ее пустили корни, а голова и руки раздались в ветви и вскоре оделись листьями. Я бросился с отчаянием, обнимал отвердевший пень дражайшего мне дерева, которое отвечало мне только вздохами. Я готов был обратить на себя мое собственное оружие, но удержан услышанным мною громким смехом. Я оглянулся и увидел с ужасом Бабу Ягу.
— Тарбелс! — сказала она толь приятным голосом, что на возлюбленном моем дереве ветви протряслися. — Простись со своею любовницею, ибо ты никогда ее уже не увидишь: она вечно останется в сем состоянии.
— Но погибнешь и ты, злая ведьма! — вскричал я, обнажая мою саблю, чтоб изрубить ее в куски. Баба Яга на меня дунула, я сделался от того как каменный и не мог отвести руки моей, ни тронуться с места; ведьма продолжала:
— Не сердись, мой милый князь! Ты довольно хорош, чтоб Любана, а не я любовалась твоими прелестями. И для того я сбыла с рук сию мою совместницу; она, говорю я, вечно останется в сем состоянии, потому что избавление ее зависит от поражения крылатого змия, обитающего в сей пустыне; его желчью надобно будет помазать пень очарованного дерева, чтоб оное приняло первый свой образ. Но целый свет не может змия оного убить, понеже он с крылами и от отважных нападателей улетает. Сверх того, он так страшен, что вряд ли кто на него напасть посмеет. Он, например, таков,— сказала она и, перекувыркнувшись, обратилась в змия.
— Теперь, Любана, твоя очередь,— прохрипел сей змий,— проститься с Тарбелсом.— И, зинув пастию, проглотил меня.
Я пришел в забвение и, очнувшись, увидел себя в приятном и украшенном саду лежащего на мягкой софе, усыпанной розами. Сперва думал я, что уже нахожусь в обиталище теней и что змий отправил меня сквозь желудок свой в царство мертвых, но, ощупав себя, нашел, что я с телом и вооружен. Тогда вспомнил я о превращении ведьмином в змия и о том, что она объявила себя моею любовницею, почему и заключил я, что я занесен в сад сей чрез очарование. Я вообразил судьбу мою, и оная показалась мне столь незавидною, что в ту ж минуту хотел сам убить себя, но по опытам узнал, что оружие мое не вынимается из ножен. Я покушался разбить себе голову о стену или что-нибудь твердое, но в приближении чувствовал только мягкое прикосновение, и твердые тела становились пуховыми подушками. Рассердясь, старался я уйти из сего сада, но узнал, что я заключен в обширной и крепкой клетке. Сии неудачи и напоминание о моей возлюбленной и ее несчастии привели меня в жалостное состояние: я плакал и вознамерился умереть с голоду, но узнал, что я оного не ощущаю. Напоследок долженствовало мне прийти к рассуждениям: я вспомнил о словах божественных, данных мне в Бужанском боговещалище и увещевавших меня к терпению, укорил себя слабостию моего отчаяния и вознамерился ожидать великодушно перемены моего рока.
Между тем следовало приготовиться мне к свиданию с сею новою моею пригожею любовницею. Меня очень развеселило помышление о странном ее противу меня намерении; как, думал я, вошло в голову сему чудовищу ожидать, чтоб пленился ею человек, любимый красавицею. Но припомнив, что и между людьми есть обыкновение считать себя лучше всех и пороки свои воображать за необходимые прикрасы своих совершенств, не удивлялся более, однако не переставал забавляться насчет страстной Яги Бабы.
Оная не замедлила прийти ко мне. Я сначала очень ее испугался, но мало-помалу привык смеяться тому, чего сперва боялся. Ведьма извинялась в поступке своем предо мною, что отняла у меня любовницу и меня сделала своим невольником, быв побеждена жесточайшею ко мне страстию. Она объявила мне, что давно уже оную ко мне чувствует, но не имела удачи залучить меня в сию пустыню, в которой единственно власть ее действует, и что она надеется наконец нежностию своею победить мою суровость, если только можно быть равнодушну к ее прелестям. После чего начала мне подробно описывать каждую часть зараз своих и хвастала, что она не удостоила оными владеть многих, искавших в ней милости, духов и чародеев.
Милостивая государыня,— сказал я, перебив ее историю,— я верю, что вы говорите правду, и для того хочу вам чистосердечно признаться, что надлежит быть чертом или чудовищем, чтоб уметь пленяться вашими прелестями; оные истинно сделаны таковым вкусом, к каковому глаза людей непривычны; но если б кто и хотел принудить себя не видать ничего, что может ужасать в особе вашей, то самая невозможность должна его удержать от намерения пользоваться вашим снисхождением: например, клыки ваши не допустят приближиться к губам вашим. Потом, обширность ваших уст помешает живому поцелую, ибо тут предстоит опасность быть совсем всосану и навесть вам затруднение чрез рвотное возвратить на свет вашего любовника; наконец... что еще мне вам сказать? Гораздо лучше для вас будет позволить мне возвратиться в мое отечество, понеже не ожидайте от меня, кроме отчаяния.
Таковым чистосердечным признанием думал я при-весть ведьму в чувствование рассудка, но не знал, что и сам оного почти не имел, ибо ведьма меня очаровала так, что я забыл и о сестре моей и о Любане, и после того во все время бытности моей в ее доме ни разу оные не вошли в мысль мою. Она думала, с своей стороны, доказать несправедливость моего предрассудка и для того говорила мне:
Я вижу твои основания, но надобно дать тебе только привыкнуть, чтоб все то показалось тебе приятным, чего ты теперь гнушаешься, ибо я знаю, что вы, люди, о всем заключаете по обстоятельствам и времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30