Я не могла заснуть и, конечно бы, не преодолела себя идти искать тебя в сей пустыне, если б мучительница моя не запирала меня по всякую ночь в чулане и если б чрез самое то не опасалась предать тебя ей в руки... Но поверишь ли, Звенислав, что боги оправдают любовь нашу?
— Как вы знаете мое имя?— воскричал богатырь, целующий беспрестанно ее руки.
— Я знаю больше о тебе, нежели ты сам. Внимай; когда я, отчаиваясь тебя увидеть, заснула уже перед светом, предстала ко мне величественная женщина в белом одеянии. «Дочь моя!— сказала она.— Не стыдись тех чувствований, кои произвел в тебе незнакомый богатырь. Небеса оные благословляют, ибо он назначен твоим избавителем и будущим супругом. Но прежде, нежели вы соединитесь, должны будете претерпеть многие препятствия». После сего открыла она мне о твоей природе, но запретила объявлять тебе о том, если где случится мне тебя увидеть. Она стала невидима, а я проснулась и к величайшему моему удовольствию пришла па сие место.
Радость Звенислава о сей счастливой ведомости была неизъяснима. Княжна, со своей стороны, не считала за преступление принимать нежнейшие выражения своего любовника и соответствовать ему взаимною ласкою; они клялись друг другу вечною верностию. По прошествии первых восторгов Звенислав любопытен был узнать, кто такова его любовница и каким несчастным случаем впала во власть Яги Бабы.
— Приключения мои очень невелики,— отвечала ему княжна.— Я называюсь Алзана и дочь Котагеда — князя, владеющего над сильным народом обров, обитающих при великой реке Дунае. Родитель мой был великий охотник до звероловства, он нередко бирал в леса и мою ро-дительнцу. Мне было только десять лет, как случилось, что матушка, быв приглашена на таковую охоту, взяла и меня с собою. Тенеты рассыпали, и гоньба зверей началась. Я, с младенчества упражняясь владеть оружием с братом моим Тарбелсом, выпросила дозволение со стрелами моими отведать счастие в ловитве.
Гоняясь за лисицами, потом за дикою козою, поудалилась я несколько от моих родителей. Вдруг поднялся великий вихрь, деревья раздавались на обе стороны, и я увидела Бабу Ягу, скачущую на ступе, которую она так, как бы лошадь, погоняла железным пестом. Она так страшна была видом, что я, увидевши ее, затрепетала. И можно ли не испугаться? Представьте себе пресмуглую и тощую бабу семи аршин ростом, у которой на обе стороны торчали, равно как у дикой свиньи, зубы, аршина полтора длиною, притом же руки ее украшали медвежьи когти; она приближилась, схватила меня и помчала с собою. А хотя телохранители, со мною бывшие, и пустили в псе тучу стрел, но оные ей никакого вреда не сделали. Во ужасе я слышала только жалостный стон моих родителей, и с тех пор я их не видала.
Баба Яга часа в два привезла меня на своей ступе в здешнее жилище свое, хотя в рассуждении быстрости, с каковою мы скакали, считаю я, что переехали мы не менее двух тысяч верст. Я плакала неутешно, а особливо, когда увидела, что Баба Яга, готовясь обедать, вынула из печи зажаренного мальчика лет шести; я не могла ожидать и себе иной участи, как насытить алчность моей хищницы. Но Баба Яга обнадежила меня, что она, почитая мое происхождение, удостаивает меня принять в свои дочери и поверяет потому свое стадо. Я участь мою сочла счастливою, и всяк бы тех же, надеюсь, был мыслей, потому что лучше княжеской дочери быть пастушкою Бабы Яги, чем жареным на столе ее.
Три года уже провождаю я сию жизнь и начинаю привыкать к моей участи, хотя часто с сожалением вижу смерть невинных детей, коих ведьма моя крадет и пожирает. Она всякий день выезжает на свою добычу, как только взойдет солнце, и возвращается к половине дня. Мне она поручает весь дом, а не дозволяет ходить только в один сад. В сем саду, как я приметила, бережет она крылатого змия, которого всякий день навещает, и возвращается от него иногда в слезах, а иногда в великом гневе, который всегда оканчивается вздохами. Я думаю, что сей змий ее любовник и, как видно, невзирая, что он чудовище, не находит склонности отвечать ее страсти.
— Ах, княжна, — вскричал Звенислав,— я думаю, сей самый змий есть тот, которого я ищу и из коего мне должно вынуть желчь для освобождения одного очарованного дерева.
— Боги! — возопила Алзана, и Звенислав увидел в самое то мгновение ока напавшего на нее крылатого, преужасного виду змия.
Не успел он обнажить свой меч, чтоб защитить ее, чудовище проглотило его любезную и поднялось на воздух.
Сердце его окаменело, он не мог произносить жалоб и одно отчаяние подвигло его бежать и растерзать чудовище. Он гнался за ним; змий, казалось, не мог долго летать и опускался от часу ниже к земле; Звенислав удвоял бег. Уже он достигал его, уже меч звенел от ударов в длинный хвост его, но змий ударился в утес каменной горы, которая разверзлась, скрыла в себя его и опять сомкнулась. Звенислав, видя невозможность ни отмстить, ни погибнуть, упал на землю, проливал слезы и вопиял в отчаянии:
Увы! Несчастное созвездие, под которым я родился За что мне сей несносный удар? Надлежало ли тебе явить мне совершеннейшую княжну и затем восчувствовать жесточайшую к ней любовь, чтоб в самое то ж мгновение лишиться оной навеки?.. Ах, я не могу ни преодолеть моей печали, ни жить.
Он готов был пронзить себя мечом, который в руке держал, но в сие время вошли ему в мысль слова завещания благодетельной волшебницы; он опустил отчаянную руку и винил свою слабость.
Сие ли терпение, говорил он,— кое составляет мою должность и коему следует вести меня к славе?.. Я не возвращу уже тебя, прелестная Алзана, но должно ли мне оставить без отмщения смерть твою?
Сказал сие, и сердце его наполняется богатырскою яростию; он встает идет на сию, препятствующую ему постичь чудовище гору и в гневе ударяет во оную мечом. Он остановился от удивления, зря, что гора исчезла, а себя стоящего в воротах замка, окруженного вместо стен железными колами, на которых торчали человечьи головы. Сие жилище Бабы Яги вопиял он, здесь обитает чудовище!
С словом сим вложил он руки между кольев и разорвал стену. Но какой вид ожидал его внутри двора! Змий изрыгал тело возлюбленной его Алзаны.
Он закипел мщением и бросился с одним мечом на чудовище, которое, увидев то, оставило тело, кое готовилось уже раздробить ядовитыми своими зубами, и поднялось на задние ноги, чтоб разорвать его острием когтей передних. Оно зияет и оказывает пламенное жало и два ряда зубов, подобных бритвам. Витязь не устрашается и вонзает меч в гортань его, но сей меч без вреда проглочен змием. Надежда только на копие, оное ударено в грудь чудовища и сокрушилось о твердую чешую его.
Что осталось для Звенислава? Одна только неустрашимость, и сию употребил он вместо оружия; он бросается па змия, схватывает одною рукою за шею, в другую уловляет передние ноги и раздирает чудовище наполы. Звепислав, утоля гнев, вспоминает о желчи змиевой, обещанной в помощь превращенному дереву, рассматривает внутренние, находит желаемое, вырывает желчь, и в сие мгновение густой дым покрывает труп чудовища.
Богатырь в изумлении отступает прочь, дым поднимается на воздух, труп исчезает, и еще более удивленный Звенислав видит на оном месте стоящего прекрасного воина. Приготовленный к очарованиям в жилище Бабы Яги, ожидает он нового нападения, но воин бросается к нему с объятиями:
— Избавитель мой!— вопиет.— Сей родственник мой! Ибо божественный оракул не может обманывать: ты назначенный защитник сестры моей и будущий ее супруг, ибо кроме храброго Звенислава никто бы не отважился прийти в сии пагубные места.
— Ты Тарбелс!.. Брат возлюбленной моей Алзаны! вскричал Звенислав, заключа его в своих объятиях.
— Так, неустрашимый витязь,— отвечал воин.
— Но оставим восторг, дражайший Тарбелс,— сказал Звенислав, пролив слезы.— Мне определено, кроме искать твоей дружбы, и не быть твоим зятем; взгляни на жалостный предмет вечного моего отчаяния.
Он указал на тело сестры его.
— Боги не могут вещать лжи,— подхватил Тарбелс,— еще я не отчаиваюсь...— Слова его пресечены ужасным вихрем.— Приготовимся умереть или победить,— сказал Тарбелс Звениславу.— Вихрь возвещает возвращение Бабы Яги.
— Умрем, когда определено,— отвечал Звенислав,— но ведьма немного выиграет: я недешево продам ей жизнь свою.
Тогда богатырь, лишенный оружия, подхватил железный кол из выломленной им ограды, а Тарбелс обнажил меч свой.
Небо померкло от налетевшего премножества воронов, коршунов, сов и сычей; они вились над двором Бабы Яги, испуская мерзкий крик, от коего одного, не ожидая приезда ведьмы, долженствовало прийти в ужас.
Но оная не дала богатырям времени делать рассуждения и появилась на своей ступе; она усугубляла удары пестом, погоняя сию свою колесницу. Глаза ее были как раскаленный уголь, из рта лилась кровавая пена, и клыки ее скрыпели престрашным звуком.
— Ого!—заревела она, скоча со своей ступы и брося пест.— Насилу я дождалась тебя, Звенислав! Я пообедаю ныне вкусно; ты пришел лишить меня драгоценной добычи, и сие к самой стати: я очень голодна.
Сказав сие, выпустила она ужасные свое когти и протянула руки, чтоб разорвать богатыря. Звенислав воспрепятствовал оному, нанеся толь жестокий удар по обеим рукам ведьмы, что железный кол рассыпался в кусочки и ведьма охнула, но руки ее, из которых при ударе посыпали искры, не переломились, и Баба Яга, отдернув их, начала отдувать
Между тем Звенислав успел выхватить саблю из рук Тарбелса и начал рубить ее. Ведьма защищалась руками, употребляя притом и клыки свои, коими сквозь непроницаемую броню наносила чувствительные толчки Звениславу. Сражение было жарко, богатырь не щадил, и ведьма лишилась всех пальцев с когтями; однако сабля вся выщербилась и учинилась неспособна к поражению; богатырь остался без оружия, а ведьма имела еще страшные клыки и сделала уже глубокую язвину на шлеме Звениславовом.
Тогда Тарбелс, удивившийся неустрашимости и проворству витязя, увидел, что помощь его очень нужна, ибо хотя Звенислав бил Бабу Ягу по щекам толь исправно, что оные побагровели и вздулись, но клыки ее ужасно царапали ему руки. Тарбелс бросился и так удачно схватил за ее клыки, что верхний попал в одну руку, а нижний в другую; он растянул ей рот и дал свободу своему товарищу схватить еще железный кол.
Баба Яга пятилась от Тарбелса, и Звениславу не можно было ударить ее в голову, но тем ловчее раздробить ее ноги. Тысяча ударов, из коих каждый раздребезжил бы дуб, нанесено в костяные ведьмины ноги, тридевять железных колов изломано до рук, но ноги сии состояли из таковой крепкой кости, что только маленькие отщепки от них откалывались, однако ж оные очень потонели. Ведьма ревела, хотела колдовать, но лишь высунула для того язык свой, тогда Тарбелс, держащий ее за клыки, поймал за оный зубами; Звенислав подоспел, ухватил за язык и оный вырвал; кровь облила брата Алзанина с головы до ног. Со всем тем опасно еще было пустить из рук клыки ее и надлежало отбить совершенно ноги.
По счастию, среди двора вкопан был медный столб, к коему Баба Яга привязывала, как коня, свою ступу, и Звенислав оный вырвал. Видно, что судьба ее была в сем медном столбе; для того с двух ударов костяные ноги по самые вертлуги отлетели.
Тарбелс, видя победу, пустил ведьму из рук, но она и без ног начала прыгать, лепетала некоторые варварские слова, но как без языка не могла уже оных чисто произносить, то колдовство ей не помогало. Отчаянная Баба Яга заревела толь крепко, что Тарбелс едва на ногах устоял, и бросилась под ноги к Звениславу, но сей улучил ее ударом в самую голову так, что оная расплющилась, и скаредная ее душа оставила гнусное свое обиталище и низверглась во ад. Хищные птицы, виющиеся дотоль над местом побоища, усугубили вопль, спустились к трупу ведьмы, расклевали оный в мгновение ока так, что не осталось оскребка косточки, и улетели прочь.
Тарбелс шел поздравить с победою своего избавителя, но Звенислав, получивши свободу, бежал пролить источники слез над телом возлюбленной княжны своей... Но едва не лишился чувств от радости, увидев Алзану, вставшую и бегущую к нему с объятиями.
— Ты жива, дражайшая Алзана! — более не мог он выговорить.
— Так, избавитель мой, любезный Звенислав! — говорила княжна.— Я жива, и только твоя неустрашимость свободила твою Алзану от всех бедствий.
Тарбелс подошел и усугубил восхищение сестры своей, которая меньше всего ожидала сей встречи. После сего следовали обнимания, нежные восклицания, беспорядочные вопросы и ответы.
— Ожидала ли я найти тебя в сих ужасных местах, любезный брат! — сказала наконец Алзана.
— В самом деле, дражайшая сестра,— отвечал Тарбелс,— трудно вообразить, каким я образом зашел сюда, если б только ты могла сомневаться в нежной любви к тебе твоего брата.
Звенислав, пришедши в себя от восторга, оказал ласками своими, что удовольствие видеть брата своей любезной для него дорого. Тарбелс приносил ему в чувствительных выражениях благодарность за то, что не позабыл он вынуть желчь из убитого змия.
— Ах, любезный Звенислав! — говорил он.— Вы сугубо меня обязали: мое собственное избавление ничто, сестру мою исторгли из тиранских рук Бабы Яги для себя только, но желчь сия возвратит прежний образ такой особе, которая составляет все мое благополучие.
— Конечно, вы разумеете то очарованное дерево, которое стоит в сей пустыне, любезный друг мой,— подхватил Звенислав.— Я обещал Любане... но мы медлим, пойдем!
Тарбелс не мог ничего произнесть, но, заключа его в объятия, прижимал к груди своей, и потом они шли. Алзана, которую Звенислав вел за руку, их остановила.
— Мы скорее можем поспеть,— сказала она,— ежели возьмем лошадей. Баба Яга имеет трех превосходных коней богатырских, кои стоили жизни многим храбрым богатырям, достать оных желавшим. Лютая ведьма их сожрала, растерзавши острыми своими когтями. Я знаю сокровенную конюшню, где оные стоят, и хотя заперты за тридцатью замками и столько же дверями, но, может быть, мы сыщем ключи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30