В его понимании эта бесконечная пытка, это медленное увядание должно было быть для меня предпочтительней, чем мгновенная смерть.
Глядя в темноту, я пытался представить себе, как все для меня обернулось бы, разыграй я ту сцену в тронном зале на иной манер. Но при всем желании не мог себя заставить даже в воображении открыть всему двору тайну королевы. Возможно, потому, что привык отождествлять ее со своей Маделайн. Хорошая женщина, которая под влиянием обстоятельств повела себя не лучшим образом. Это в одинаковой степени относилось к ним обеим. Но ни та, ни другая не заслуживали за эти свои проступки чрезмерно суровой кары. В отличие, скажем, от вашего покорного слуги.
Уж я-то, что греха таить, получил по заслугам. Взял хороший разбег… сумел нажить себе множество врагов… пережил краткий триумф… а после лишился всего на свете. Меня больше вроде как и не было. Я перестал существовать. Жизнь кончилась, едва успев начаться.
В замочной скважине заскрежетал ключ. Я насторожился. Сперва хотел было наброситься на того, кто сейчас ко мне войдет. Оттолкну его и вырвусь наружу. Но потом решил все же от этого удержаться. Вдруг там, в подземном коридоре, выстроились в шеренгу человек двадцать дюжих стражников, чтобы не дать мне сбежать?
Я остался недвижим.
Визитером моим, представьте себе, оказался один из четверых людей, которых я меньше всего на свете желал бы видеть. И уж конкретно его — в последнюю очередь. Вероятно, оттого, что во все время заточения он не выходил у меня из мыслей.
Одклей остановился в двух шагах от меня и ждал, пока глаза привыкнут к темноте. Сейчас он ни капли не походил на придурка, каким казался, когда гримасничал при дворе.
— Не советовал бы тебе пытаться удрать отсюда: в обоих концах коридора дежурят стражники, — сказал он, затворив за собой дверь.
Я молчал, не сводя с него глаз. В глубине души у меня шевельнулось было желание наброситься на него, повалить на пол, сжать его тощую шею ладонями и ощутить, как стихает биение его жизни, как тускнеет взгляд. Но я даже пальцем не шевельнул.
Просто не мог себя заставить это проделать. Не видел смысла его убивать. После всего, что со мной случилось, это было бы… как-то мелко, что ли…
— Откуда ты все узнал? — спросил он меня.
Я удовлетворил его любопытство. Спокойным, безмятежным тоном все ему выложил начистоту. Обстоятельства, при которых я был зачат, и то, что у нас с Энтипи одинаковые родимые пятна, и зачем я пожаловал в Истерию, ко двору, и как складывались наши с принцессой отношения, и как я догадался, что к чему. Словом, все.
Он слушал меня не перебивая, только головой кивал. Когда я замолчал, он стал шагать по камере взад-вперед, заложив руки за спину, и только тогда я впервые заметил, что он… слегка прихрамывает на правую ногу…
О боги! А мне так хотелось верить, что я ошибся на его счет! Если б не эта его хромота, то, вздумай он отрицать, что был в трактире в ту достопамятную ночь, я не усомнился бы в его словах…
Шут наконец остановился и, прислонившись к стене, сказал:
— Та ночь была едва ли не самой скверной в моей жизни.
— Да неужто? — с издевкой спросил я.
— О да! — с печалью в голосе подтвердил он. Я вспомнил слова Беатрис насчет того, что люди далеко не всегда таковы, какими кажутся. Это ведь она о шуте говорила. Прежде всего о нем, а не об одной Энтипи, как я тогда решил. Потому что сейчас и манерами и голосом он нисколько не походил на того придурка, какого корчил из себя в присутствии короля и придворных. Это был совсем другой человек. Говоря со мной, он словно бы обращался еще к одному слушателю — к грустной тени, которая прежде, в земной своей жизни была моей матерью. — Потому что это они… рыцари… настояли на том, чтобы я тоже принял участие… Им это показалось безумно смешным. Веселой шуткой. Чтобы шут овладел женщиной, которой до этого всласть натешились благородные сэры. Они нипочем от меня не отстали бы….
Голос его прервался. Казалось, он сейчас разрыдается. Но я был далек от того, чтобы ему посочувствовать.
— Я все время… все время шептал твоей матери на ухо: «Прости меня, прости, я этого не хотел, прости…» И при этом улыбался, чтобы они остались довольны своей затеей. Вот такую шутку они с нами сыграли. С твоей матерью, со мной и с тобой.
— Дерьмо ты паршивое, — сказал я. — Рыцари-то наверняка были пьяны. Тебе ничего не стоило бы их обмануть. Мог бы только сделать вид, что ее насилуешь. Только прикинуться… Но вместо этого ты ею овладел, чтобы хоть в этом с ними сравняться! Тебе это льстило, трус несчастный! И теперь, спустя долгие годы, ты здесь передо мной распинаешься, мол, я этого не хотел, так получилось! Дескать, у тебя у одного из всей развеселой компании имелась совесть, и ты проделал с ней эту мерзость поневоле, в отличие от остальных. Ведь ты ради того мне все это рассказал, чтобы я тебе посочувствовал, подумал бы, что вы с ней оба были невинными жертвами, а рыцари — жестокими палачами. Не дождешься! Знаешь, что я тебе на это отвечу, шут?! Уверен, ты вряд ли от кого-нибудь еще такое услышишь: не смеши меня!
Он опустил глаза и едва слышно пробормотал:
— Можешь мне не верить, Невпопад. Дело твое. Не мне тебя в этом винить.
— О, благодарю от всего сердца. А то я всю жизнь провел в страхе, что ты меня в чем-нибудь обвинишь… — Некоторое время я молча на него смотрел, а после спросил: — Скажи, ведь это все ты?
— Я уже тебе во всем признался. Да, я обладал твоей матерью, как и оста…
— Да я не об этом! — Он недоуменно взглянул на меня, склонив голову набок. — Ведь это ты — подлинный правитель Истерии? Находчивый, изобретательный, дальновидный? Рунсибел — пустое место, верно?
Он кивнул, улыбаясь:
— Молодец! Ты, видно, умом в меня пошел. И кое-что еще унаследовал, без чего мог бы и обойтись. — Последнее утверждение он сопроводил выразительным взглядом на мою увечную ногу. — Дополнение не самое удачное, но что поделаешь.
— Как же это мать мне не сказала, что один из ее «клиентов» имел физический изъян? Это могло бы значительно сузить круг моих поисков. Ведь я не сомневался, что рано или поздно найду своего папашу.
Одклей пожал плечами:
— Темно было. Да и она на нас смотрела… прежде чем все это случилось… таким восторженным взором. Мы, поди, все до единого представлялись ей высокими, широкоплечими красавцами. Я же…
Уловив в выражении моего лица презрение и досаду, он осекся и перевел разговор на другое:
— А насчет моего участия в управлении страной ты совершенно прав. В качестве шута я привык подмечать необычные, сокрытые от остальных стороны вещей и явлений. И в людях вижу прежде всего то, на что другие и внимания не обращают. Но о моей роли никто, кроме тебя, не догадывается… Рунсибел — пустое место, это ты тоже верно заметил. Ни умом, ни мудростью бог его не наделил. В общем, человек он довольно заурядный. А с другой стороны, стать королем не всякий на его месте сумел бы. Не любому заурядному человеку такое по плечу. Я даю ему советы, как поступить в той или иной ситуации, что предпринять. Ему нравится быть на виду, я же с охотой остаюсь в тени. Люблю направлять ход вещей и стараюсь по мере сил сделать этот мир хоть немного лучше.
— Пока что он похож на чертову свалку, сточную канаву. В этом есть и твоя заслуга.
— Мы все делаем для нашего мира то, что нам по силам. И ты не исключение.
— Плевать я хотел на этот мир. Мне только до себя самого есть дело.
— Не скромничай. — Шут бросил на меня скептический взгляд. — Ты мог бы выложить все, что знаешь. И о чем догадываешься. Так нет же, удержался. Пожертвовал собой ради других. А это ведь и есть подлинный героизм, Невпопад. Любой отец на моем месте гордился бы таким сыном.
Вот уж это он зря сказал. Мое терпение лопнуло. И на корточки присел рядом со мной тоже напрасно. Я изо всех сил двинул кулаком по его мерзкой физиономии, и раздавшийся при этом хруст прозвучал в моих ушах сладчайшей музыкой. Шут опрокинулся на спину и растянулся на полу.
— Поздравляю, теперь и у тебя нос сломан! — сказал я ему, не скрывая злобной радости. — Одному богу известно, сколько раз мне довелось испытать подобное удовольствие!
Я склонился над ним, и он инстинктивно прикрыл ладонями лицо. Думал, я еще ему добавлю. Знаете, прежде я наверняка так бы и поступил. Прежде я не задумываясь придушил бы его голыми руками. Но теперь…
Теперь я себя чувствовал слишком усталым, слишком опустошенным.
С меня довольно было вида крови, сочившейся из его поломанного носа. Здорово я ему врезал. Кровь текла обильно. Приятно было убедиться, что руки мои по-прежнему сильны и удар получается что надо. Откинувшись назад, я привалился к стене.
— И это все на сегодня? — спросил Одклей.
— Тебе мало? Так только скажи, я добавлю…
— Нет, что ты… Этого вполне довольно… Просто… любопытно…
Мне успело уже порядком надоесть его общество. Но все же ради поддержания разговора я вяло поинтересовался:
— В каком смысле?
— Твое мировоззрение изменилось, Невпопад, кругозор расширился. Ведь еще несколько лет назад, случись нам с тобой встретиться, ты бы на этом не остановился. Лупил бы меня до тех пор, пока дух из меня не вышиб бы. Потому что ненависть ко мне была для тебя едва ли не смыслом жизни. Главным мотивом всех твоих поступков.
— Ты себя переоцениваешь, — буркнул я.
Он продолжал спокойным и уверенным тоном, так, будто не расслышал моих слов:
— Но теперь ты стал частью куда более прихотливой конструкции, более сложного замысла высших сил, в сравнении с которым я сделался для тебя чем-то весьма незначительным, не стоящим внимания. Желание мне отомстить перестало быть смыслом и главной целью твоего существования.
Я помотал головой и неторопливо произнес:
— Ты — трус, который изнасиловал мою мать, который скрывает свой ум под личиной придурковатого шута. Поверь, Одклей, ты всегда был и останешься малозначительной личностью.
Он собрался было возразить, но лишь рукой махнул. Поднялся, прошел в угол камеры… Я с любопытством за ним наблюдал. Вот он нажал на едва заметный выступ в стене, и толстая кладка внезапно раздалась в стороны. Проем, который при этом возник, был довольно узким, но мне и Одклею наверняка удалось бы, хотя и не без труда, сквозь него протиснуться… Шут повернулся ко мне и жестом предложил выбраться из застенка. Видя мою нерешительность, он кивнул со словами:
— Давай лезь первым.
— Нет уж, после тебя! — возразил я.
Он пожал плечами и через мгновение скрылся в проеме. Только я его и видел. Я бросился следом за ним.
Потайной ход сначала был таким узким, что я принужден был отталкиваться от земли здоровой ногой, с трудом продвигая туловище вперед, но потом он внезапно расширился. В просторном коридоре меня поджидал Одклей. В руке он держал фонарь. Когда я приблизился к нему, шут осветил участок пола, на котором лежал… мой посох. А рядом находились и еще кое-какие мои вещи. Я просто глазам своим не верил: тут был в числе прочего и пояс с драгоценностями и деньгами, которые я получил от Астел. Шут вряд ли догадался пошарить внутри, в карманах…
— Забирай свои сокровища, — велел он мне. — Нам надо торопиться.
— Куда?..
— Не мешкай. Думаешь, мне дешево обошлась «забывчивость» стражников, которые «запамятовали», что я пришел тебя навестить? Полагаю, нам лучше не искушать судьбу, ведя себя так, будто нам принадлежит все время на свете.
Я счел его доводы вполне убедительными и, подхватив с пола свои пожитки, устремился вслед за ним к выходу из туннеля. Шут брел по подземелью молча. Я тоже не говорил ни слова. О чем нам было беседовать? Все самое важное мы успели уже сказать друг другу.
Туннель вдруг уперся в толстую стену, и я решил было, что Одклей вздумал меня разыграть, подразнить возможностью выбраться на свободу, я готов был счесть эту прогулку по подземелью одной из его мерзких шуток, но он приподнялся на цыпочки и снова надавил ладонью на один из камней в кладке. Стена бесшумно скользнула в сторону, и в ноздри мне ударил свежий ночной воздух. Я вышел наружу, под небо, усеянное звездами. До чего же тихо было вокруг!
— Мне, право, жаль, что твоей матери больше нет на свете, — с сочувствием проговорил он. — Ты… заинтересовался шрамами на щеке у Меандра. Думаешь, это он ее?..
— Не знаю, — вздохнул я. — И возможно, мне так и не доведется найти ее убийцу, поквитаться с ним. В последнее время мне все чаще кажется, что знать о чем-то бывает даже тяжелей, чем оставаться в неведении.
Одклей остановился в проеме и, похоже, выходить наружу не собирался. У ног его я заметил какой-то сверток. Он наклонился, поднял его и протянул мне:
— На случай, если окажется, что это был он… ну, или любой другой мерзавец, которому ты решишь отомстить… Я хочу быть уверен, что ты попытаешься его одолеть не голыми руками. И не безоружным выйдешь на свободу, в широкий мир. Смекалки и посоха тебе будет маловато для того, чтобы в нем уцелеть.
— Но пока что мне это неплохо удавалось.
— Тебе просто везло. Но лучше не рассчитывать на одну лишь удачу. Держи.
Ткань, в которую было завернуто нечто продолговатое, оказалась очень плотной и прочной. Я развернул сверток. Внутри оказался меч. Я стал внимательно разглядывать его. В лунном свете блеснула сталь клинка. Рукоятка была очень удобной, как раз по моей ладони, а на конце ее красовалась металлическая голова какой-то птицы с клювом, раскрытым в торжествующем крике. Возможно, феникса…
— Это полуторный меч, — пояснил Одклей. — Им можно орудовать, удерживая рукоятку одной или двумя руками, как удобней. Будет зависеть от того, держишь ли ты в правой руке посох или они у тебя обе свободны. Этот меч как раз тебе под стать.
— Почему?
— Потому что его еще называют «бастардом».
— До чего ж остроумно, — хмыкнул я. И внимательно взглянул на ткань, которую по-прежнему держал в руке. Расправил ее, повесив меч в ножнах на пояс. На прямоугольном куске полотна было какое-то изображение.
Я его как следует разглядел в лунном свете. И прямо-таки опешил: это оказался мой портрет. Мой собственный! Только выглядел я значительно старше своих лет, в волосах проглядывала седина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92