Зато ты в этой истории — настоящий герой. Ты оказался умен не по возрасту, и это нас с ней спасло. Ты — самый отважный и благородный из нас троих.
«Отважный». «Благородный». Ну что за чушь собачья, право слово! Много ли отваги и благородства в том, чтобы откупиться от трудностей, когда есть деньги? Незаслуженная похвала может смутить сильней, чем несправедливый упрек. Но я, признаться, не ощутил неловкости. Мне скорей было досадно, что Тэсит не вполне понимает, каким дураком я его выставил перед всеми нами. А потому единственным, что мне оставалось, было выдавить из себя:
— Благодарю.
Дождь понемногу стихал, и колдунья собралась нас покинуть.
— Погоди! — остановил ее Тэсит. — Как тебя хоть звать-то?
— Не твое дело. Для волшебника назвать свое имя — означает дать другому власть над собой. А я не такая дура, чтобы добровольно оказаться в твоей власти.
И тут моего друга наконец-то прорвало. До сих пор, надо признаться, он был на удивление сдержан.
— Власть над тобой?! — возмутился он. — Да я… да мы… жизнь твою негодную спасли! Да кабы не мы, ты сейчас превратилась бы в пепел! И уж если это не дает нам никакой власти над тобой, то извини… — Он шумно перевел дух и смерил ее с ног до головы сердитым взглядом. — Хороша, нечего сказать! Глушит вино, картишками балуется, да еще и хамит тем, кто ее из огня вытащил!
Колдунья выслушала эту гневную речь, стоя у выхода из пещеры. Капюшон снова был низко надвинут ей на лицо, но я все же разглядел, как сердито и недовольно она поджала губы. После недолгой паузы она нехотя процедила:
— Шейри.
— Это твое настоящее имя? — спросил Тэсит.
Но она не удостоила его ответа. Запахнулась в плащ и, пригнувшись, вышла под дождь, который уже едва моросил.
Мы с Тэситом переглянулись. Он пожал плечами, потом приблизился ко мне и с принужденной улыбкой похлопал по плечу:
— Да и бог с ней! Самое важное из всего случившегося нынче, По, это что ты наконец показал, на что способен.
Ну вот. Приехали. Я невольно поежился. Завистливый трус, я сумел преодолеть свой страх лишь ради того, чтобы унизить своего самого лучшего друга, чтобы посрамить его отвагу. У любого от этакого благородства просто дух бы захватило, согласны?!
Тэсит поспешно выудил из кармана оставшиеся деньги и протянул половину монет мне:
— Держи. Это самое меньшее, что я могу для тебя сделать.
— Спасибо. Очень кстати. — Я кисло улыбнулся. — Тем более что я и сам, признаться, всегда делаю минимум возможного.
Тэсит громко расхохотался, закинув голову назад. Он принял мои слова за шутку.
Не знаю, к кому в тот момент я испытывал большую жалость — к нему или к себе.
Вечером я отправился в конюшню, чтобы там заночевать. Я не вспоминал о Шейри, мысли были заняты другим, и то, что колдунья явилась ко мне во сне, было для меня полной неожиданностью. Мне грезилось, будто бы она надо мной склонилась, глядя на меня с нежностью и легким укором. А потом… потом она меня поцеловала. Губы ее, удивительное дело, оказались одновременно горячими и прохладными. Когда они соприкоснулись с моими, я снова почувствовал себя так, будто прямо перед глазами у меня сверкнула молния. А после весь мир внезапно сделался совсем иным, чем прежде: он был опутан густой паутиной сверкающих, пульсирующих разноцветных нитей — зеленых, алых, пурпурных, голубых и желтых. Не иначе как в ту минуту окружающее предсталопередо мной таким, каким видят его колдуны-плетельщицы. Поверьте, это было прекраснейшее из зрелищ!
Резко, словно от толчка, проснувшись, я открыл глаза и сел на своей соломе… Рядом со мной никого не оказалось. Я снова улегся и попытался воссоздать в памяти ту восхитительную картину, которая только что привиделась мне в сонном забытьи. И вдруг вспомнил, что прежде ни разу в жизни не было у меня цветных снов. Только черно-белые.
6

НЕПРИЯЗНЬ может быть мимолетной, но случается, что она день ото дня растет и, если ее объект постоянно находится рядом, захватывает человека целиком, без остатка.
Так было и со мной. С тех пор как мы с Тэситом повстречались с колдуньей и спасли ее от расправы, я все время старался изгнать из своей души это чувство к своему лучшему другу или хотя бы скрыть перемену в моем отношении к нему. Но мне это плохо удавалось. Что же до него, то он оставался в точности таким же, как и прежде. Происшествие на холме нисколько не изменило ни его характер, ни взгляды, ни теплоту и искренность дружеских чувств ко мне.
Разумеется, то, что я вдруг стал иным, не укрылось от его чуткого взгляда. Моя злость требовала выхода, и я сделался куда более агрессивным, чем прежде, я гораздо охотнее участвовал в рискованных приключениях, о каких еще совсем недавно и помыслить не смел. И без прежнего смущения принимал от Тэсита свою долю добытых денег всякий раз, когда он мне ее предлагал. Все до одной монеты я относил в конюшню, в одном из дальних уголков которой, под половицей, оборудовал себе тайник, о чем, разумеется, никто, кроме меня, не знал, даже моя мать. Мне когда-то попалась в руки прочная и довольно вместительная жестяная коробка. Вот она-то и служила мне копилкой. Я прятал ее под досками пола, которые в том месте можно было без особого труда приподнять. Поздними вечерами, когда все в трактире укладывались на боковую, я выуживал коробку из-под пола и восхищенно разглядывал и пересчитывал свои сбережения. Или просто набирал полные пригоршни монет и медленно ссыпал их в коробку, наслаждаясь приятным звоном. Я словно к чему-то готовился, к каким-то переменам в своей жизни, хотя, признаться, даже отдаленно себе не представлял, в чем они могли состоять. Маделайн по-прежнему продолжала убеждать меня, что я избранник судьбы и совершу в будущем великие дела, но я так уже привык к этой ее болтовне, что перестал вслушиваться в слова. Сам я, разумеется, ни о чем подобном никогда не помышлял. Просто чувствовал: что-то должно вскоре произойти. И как умел, к этому готовился.
Частенько случалось, что я ловил себя на мыслях о Шейри. Тэсит каким-то непостижимым образом всегда угадывал по моему выражению лица, что я задумался именно о ней. В подобных случаях он давал мне дружеский подзатыльник и весело приговаривал:
— Опять ты ее вспомнил. Будет тебе, в самом деле!
— Она очень привлекательна, — возражал я.
— Прежде всего она ведьма. Спасти от смерти колдуна или колдунью — дело во всех отношениях славное. Ведь их племя таинственно связано с потусторонними силами, которые в таком случае, может статься, неожиданно придут тебе на помощь, когда ты окажешься в беде. Но в то же время весь этот колдовской народ, По, не чета тебе и мне. У них свои повадки, взгляды и обычаи. Они живут в своем мире, куда нам вход заказан. Боже тебя упаси приближаться к границам этого мира, а тем более — делать попытки в него проникнуть. И прикипать душою к волшебникам и магам мы, простые смертные, также не должны. Это гибельный путь, поверь.
— Да знаю я все это, — мрачно соглашался с ним я, и на довольно долгое время мне удавалось изгнать Шейри из своих мыслей. Но в конце концов она снова туда прокрадывалась, словно хитрая, лукавая кошка, и тогда между нами с Тэситом опять происходил диалог, подобный вышеприведенному.
Что же до моей матери, то она все еще продолжала заниматься своим ремеслом. Но от подобной жизни женщины быстро стареют и теряют привлекательность. Легко в течение долгих лет сохранять красоту и свежесть, ежели ты можешь себе позволить быть неприступной скромницей, потому как нужда не заставляет тебя торговать своим телом. Гобелен, висящий на стене, сохранится целехонек хоть сотню-другую лет, разве что краски чуть потускнеют. Но швырните его на пол в трактире, чтобы все забулдыги, которые собираются в общем зале, изо дня в день топтали его своими грубыми грязными башмаками, и от него вскорости останутся одни лохмотья. Примерно то же произошло и с Маделайн. К тому времени, о каком я веду речь, морщины на ее лице сделались такими глубокими, что были заметны даже издалека, а прежде стройное и крепкое ее тело стало дряблым и неаппетитным. Да и взгляд ее заметно потускнел, перестал быть лукавым и манящим. Теперь выражение ее глаз, пожалуй, вполне соответствовало тому жалкому жизненному статусу, какой издавна стал ее уделом. Разумеется, по мере того как она утрачивала внешнюю привлекательность, посетители трактира все с меньшей охотой пользовались ее услугами.
Мои чувства к Маделайн остались прежними, весьма и весьма противоречивыми. Прежде всего она была моей матерью, родившей меня на свет и защищавшей от его жестокости. И если бы она в свое время не противопоставила этой жестокости всю силу своей материнской любви, то меня бы уже давно не было в живых. Это я всегда помнил. Подозреваю, что многие матери на ее месте сочли бы за благо предоставить меня, маленького уродца, моей отнюдь не милостивой судьбе. Но Маделайн отстояла мое право на жизнь, потому что верила: придет время, и судьба мне еще как улыбнется!
Но какой бы хорошей матерью она ни была, согласитесь, трудно питать уважение к человеку, которого все вокруг презирают, причем вполне заслуженно. Ведь занималась она презреннейшим ремеслом, что и говорить!
Ныне, мысленно воскрешая в душе ее образ, я склоняюсь к тому, что в целом она была безобиднейшим на свете существом, к которому жизнь оказалась слишком сурова и немилостива. Я был ее единственной отрадой, и потому меня нисколько не удивляет, что она при любой возможности стремилась отрешиться от мрачной действительности, мысленно переносясь в мир своих утешительных мечтаний, и что объектом этих мечтаний неизменно оказывалось не что иное, как мое блестящее будущее, мое предназначение, моя великая судьба.
Я, как мне уже не раз случалось упомнить, не мешал ей предаваться этим грезам, но участия в ее бесконечных разговорах на тему моего будущего не принимал. Вместо этого я реально о нем заботился, стараясь научиться защищать себя от возможных противников.
Тэсит был неустрашимым воителем. Я же не имел ни малейшего вкуса к каким бы то ни было сражениям. И если мне выпадала возможность уклониться от таковых, удрать, уползти или каким угодно иным способом избежать в них участия, я бывал этому страшно рад. Однако вполне отдавал себе отчет, что порой схватка делается неизбежной и хочешь не хочешь — приходится биться, защищая свою жизнь. Примером тому могло служить, в частности, наше знакомство с Тэситом, которое, как вы помните, произошло во время одного из подобных сражений. В тот раз Тэсит оказался рядом как нельзя кстати, он меня здорово выручил. Но не мог же я рассчитывать, что он всегда будет находиться подле меня и в случае чего спасет от любой опасности. Приобретенный опыт, а также и здоровый цинизм мне уже тогда подсказывали, что рассчитывать в жизни нельзя ни на кого и ни на что — только на себя самого.
Поэтому овладение приемами самообороны и стало для меня столь важной и насущной задачей. Делом это оказалось, как вы догадываетесь, нелегким, а все из-за моей проклятой хромоты. Плохо себе представляю, как бы я в нем преуспел, кабы не помощь Тэсита. Он с готовностью согласился обучить меня всему необходимому. Главным орудием моей защиты, а в случае чего и нападения, должен был служить посох, без которого я не мог обойтись и с которым не расставался ни на минуту. Он словно бы сделался частью меня самого. Тэсит придумал упражнения, которые помогали мне хоть как-то компенсировать мой телесный изъян, и ежедневно по многу раз заставлял меня выполнять их. И я очень скоро выучился использовать любую опору, будь то дерево, каменная стена или дощатый забор, чтобы прочно утвердиться на обеих ногах, вращая при этом свой посох как колесо ветряной мельницы. Мало-помалу я наловчился так быстро его крутить, что даже Тэсит несколько раз едва избежал увечья, пытаясь пробиться сквозь этот мой оборонительный заслон. Мы с ним вскорости пришли к общему мнению, что любое оружие, попав в этот «смертельный круг» (это Тэсит не без хвастовства так его именовал), обречено быть сломанным или выбитым из рук того, кто его против меня направит. А что до кулака или поднятой для удара ноги, то их, ясное дело, ждала еще более плачевная участь.
После долгих тренировок я научился без труда переходить от обороны к нападению. Если облокотиться было не на что, я переносил почти всю тяжесть тела на здоровую ногу, лишь слегка опираясь на правую ступню, что давало мне возможность в любой миг переместиться вперед, назад или в сторону. Я по-прежнему предпочитал уклоняться от поединков, но целью наших с Тэситом упражнений вовсе и не являлось превращение меня в этакого бесстрашного задиру. Просто мой друг полагал — и я с ним охотно соглашался, — что любой, кому пришло бы в голову меня задеть, несомненно, счел бы меня легкой добычей, так несолидно я выглядел при своем довольно хлипком сложении и хромоте. Но в таком случае им, этим искателям легких побед, предстояло убедиться, что я еще как способен за себя постоять. Этот неожиданный отпор, по нашей с Тэситом теории, должен был остудить пыл любого из нападавших.
В добавление ко всему перечисленному Тэсит здорово потрудился над моим посохом. Оружие это теперь можно было легким поворотом разъединить на две равные части. Благодаря чему при необходимости я мог бы отбиваться от нападавших, держа в каждой руке по увесистой дубинке. В одном из концов посоха Тэсит выдолбил отверстие с клапаном, которое должно было служить мне тайником, хранилищем ценностей, куда можно было упрятать поживу, если бы мне случилось, к примеру, огреть кого-либо своим оружием и после ограбить.
На другом конце посоха Тэсит укрепил фигурки дерущихся льва и дракона. Из этой красивой рукоятки при нажатии на едва заметный бугорок в ее основании выскальзывало металлическое «жало» длиной дюйма в четыре. Оно располагалось непосредственно в пасти дракона. Разумеется, этот острый стержень не мог служить заменой меча или копья, но так или иначе его наличие стало бы неприятным сюрпризом для любого, кто вздумал бы на меня напасть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92