Я обернулся — и сразу понял — вот он, Лоренс Праведник, хоть он выглядел совсем не так, как на иконах. Я хотел пасть ему в ноги — но он остановил меня жестом. А затем он сказал мне: «Дни этого мира сочтены. Я сделал большую ошибку, дав своему творению свободу воли. Видишь, во что превратилась эта земля. Пусть кто-нибудь из твоих рыцарей найдет мой дом в Аэрусе Бонусе, я живу там до сих пор. Тогда я расскажу ему о том, как родился этот мир и что за бог им управляет. Пусть он успеет в ближайшие десять лет — ибо я знаю, что Вечный город скоро будет разграблен и сожжен, и последнее Знание, что еще живо, погибнет». И говорил он не высоким слогом, подобно дворянам, и не цитировал Библию, словно духовенство, и речь не была его низкой и подлой, как речи крестьян. Но говорил он так, как и все люди, когда не было ни королей, ни третьего сословия. И он дал мне это зеркальце, в котором я увидел страшные вещи. И исчез. Видишь, — король достал из кармана маленькую вещицу, — я замотал его в платок — чтобы не умножать скорбь, глядя в него. Возьми его и открывай только в дни сомнений в своем выборе — чтобы увидеть, что случится с твоим родным городом, если ты не успеешь.— Государь, — забормотал Рональд, — пойдемте отсюда, мне кажется, за нами погоня!— Почему тебе так кажется? — усмехнулся король. — Не за нами это погоня, и не того ты боишься, чего следовало бы.К ним со всех сторон летели вытянутые в длину птицы, разворачивая на лету свои огромные крылья, которыми они вовсе и не махали, точно детские самолетики. Их острые клювы были нацелены прямо в сердца всех троих.— Пойдем! — сказал король, схватил Рональда и его отца за плечи и резко дернул.Они снова двигались в тумане, снова плоские и двумерные. Яркие краски исчезли, как чудесный сон, птицы — как кошмар.
Стоя на дне колодца, под белым кругом неба высоко вверху, Рональд смотрел, как поднимаются по лестнице его спутники. Делали они это одинаково легко, но каждый на свой манер: Иегуда — по-кошачьи мягко, отец — напрягая мышцы так, что веревки звенели, как струны, причем на удивление мелодично, Правитель — вовсе не проявляя никаких усилий, словно был облаком, не имевшим веса.«А как это у меня получится, да еще в доспехах?» — подумал Рональд, берясь за лестницу.В этот момент слух его был привлечен странным звуком, доносившимся из помещения совсем неподалеку. Звук был равномерным: падающие капли, стук чьего-то пальца по дереву ствола, чириканье механической птицы.Рональд задумался. Звук не давал ему покоя.— Ну, что ты там? — крикнул Иегуда.— Сейчас, — ответил Рональд и неожиданно для себя сделал несколько шагов обратно в сумрак коридора.Там была дверь в маленькую комнатку — обычная, ничем не примечательная деревянная дверь. Неудивительно, что они прошли мимо нее. Рональд даже разочаровался и шагнул было к свету колодца.И остановился.Там, за дверью.Это чувство убило его наповал.Протяни руку, открой и увидишь.«Не стану!» — крикнул он бессловесно — но рука его сама собой сдвинулась с места и отворила дверцу.Это был платяной шкаф, платяной шкаф, пропахший молью и нафталином. В детстве Рональд, играя в прятки, забирался в мамин шкаф, кутаясь в душные шубы и платья.Но это был только запах — одно лишь чувство, которое его обмануло. Зрение спорило с обонянием.В шкафу и правда было насекомое-правда, молью его назвать было нельзя: скорее уж человеком. Мертвое, иссиня-бледное лицо трупа, скрещенные на груди руки, числом четыре, неестественно выгнутые ноги, прозрачные крылья, в которые было спеленуто существо. Спящие огромные глаза и улыбка на подобии лица.Вот оно — спящая материя, которая рано или поздно проснется — но сейчас она мертвее камня, из которого сделаны стены лабиринта. Состояние между смертью и жизнью — тихий, спокойный сон существа, которому, может быть, грезится что-нибудь сладкое, лишенное страданий: яркое солнце, голоса родителей, цветы и небо. И улыбка на лице, улыбка.Рональд вспомнил те книги, посвященные энтомологии (так, кажется, называлась эта наука), на страницах которых вот такие же куколки муравьев с лицами покойников и скрещенными на груди конечностями улыбались в своем полусне.А шкаф был вовсе не платяной, а часы — обыкновенные большие часы с маятником: над головой существа был циферблат; маятник, свисавший от него, застыл в странном положении: качнулся, а назад вдруг не пошел, да так и висел, манкируя земным тяготением. Стрелки, как показалось Рональду, тоже двигались, хотя этого заметно не было. Он вдруг понял, что каждое деление на этих часах соответствует миллиону лет — стрелки вращаются, но так медленно, словно движения и вовсе не существует в природе. И этот образ явно связан с проклятой куколкой: мертвая материя — камни, земля, железо, сам космос — все они живы, но превращения в их телах происходят так медленно, что для нас, живущих быстро, ярко и недолго, их жизнь кажется смертью. И разгадка воскресения мертвецов тоже как-то связана со всем этим, стало ясно ему, и он пошатнулся.Запах нафталина задушил его: Рональд понял, что он сейчас упадет и навсегда останется в этом шкафу.
Любовь — это чувство, знакомое не только людям, но и кошкам, например. Причем не только таким, как Розалинда, но и всем вообще. Можно презирать человека, считая его животным, но можно сделать и другое открытие — любовь не создана человеком, ее знают все млекопитающие, а также птицы, а может быть, и рептилии. Точно так же и все остальные светлые чувства — ибо все они собрались вокруг любви, как дети вокруг мамы — есть и у животных. И самый свет разума имеется и у животных;А значит, эволюция привела бы к возникновению добра, красоты и любви — неизбежно. Со дна темного болота, наполненного музыкой перетекающих в клетках химических веществ, по липким стенам колодца, ведущего из тьмы безжизненной каменной пустыни, какой бывает всякая планета в начале своего срока, к дневным лучам поднимается Она, Любовь, и ничто не в силах остановить ее полет к небесам. Любовь, что движет солнце и светила. И это открытие заставило Рональда сделать шаг назад и закрыть дверцу.Тут он услышал голоса, раздающиеся с поверхности.— Иду, иду, — крикнул Рональд, — и вмиг взлетел по лестнице на самый верх.— А я уж думал, ты там так и останешься, — сухо сказал правитель Эбернгард.Могучий дуб, словно гигантская водоросль, шумел на ветру, переливаясь тысячей серебряных монет-листьев. ГЛАВА 20Гнидарь и Полифем Впервые за долгое время Рональд не чувствовал себя иждивенцем, лишним ртом, лентяем и бездельником — миссию он выполнил с блеском: Муравейник отыскал, короля Эбернгарда спас. Однако вместо радости он чувствовал лишь страшную усталость — масса нерешенных загадок появилась на месте решенных, точно дюжина голов вместо срубленной одной у легендарной гидры.— Я очень хочу спать, хочу спать, — бормотал рыцарь совсем по-детски, пытаясь убаюкать себя. Только тонкий плащ отделял его от мокрой земли, с нависшего над головой куста падали вниз крупные капли, подаренные растению недавно прошедшим дождем.Граф искренне завидовал королю Эбернагарду: тот спал в шатре, специально для этого случая сооруженном из бархатной материи, похищенной разбойниками, наверное, у какого-нибудь несчастного купца. Странно: к королю все, кроме Полифема, относились с глубоким почтением — даже самые отъявленные воры и убийцы. Они старались поскорее испариться из его поля зрения, считая себя, видимо, недостойными столь большой чести, как даже быть увиденными им, остаться в его памяти как зрительный образ без имени, характера и жизненной истории.Вновь обретенный отец, как назло, недолго с ним пробыл: ускакал в Рим вымаливать прощение для восставших — благо с Арьесом был на короткой ноге. Иегуда где-то бродил, казалось, снедаемый сомнениями. После того, как они выбрались из Муравейника, он сделался молчалив, словно оставил там что-то дорогое сердцу. Вот Полифем, напротив, был весел, пугал своих товарищей, и особенно крестьян, скабрезностями, отпускаемыми в адрес короля.Над отрядом тяготело нечто вроде проклятия: бывалые разбойники, привыкшие к лесу, как иной горожанин привыкает к своей меблированной квартире, свежеиспеченные тезеи — Рональд и Иегуда, прошедшие самый сложный на свете лабиринт почти без единой царапины, — все они вдруг заблудились в этой непроходимой чаще. На лес обрушивались то дожди, то град, а то вдруг начинали желтеть и падать листья, словно на дворе был не май, а октябрь. Рональду казалось, что это Муравейник выпускает под землей свои хищные щупальца, и там, где они протянулись, природа чахнет и умирает.Впрочем, умирала не только природа: позавчера трое крестьян захлебнулись в болоте, непонятно как оказавшемся на пути отряда, а сегодня двое разбойников, ушедших на охоту, были найдены на дереве, с которого они, очевидно свалились: если бы они просто упали, то, разумеется, не разбились бы, но каждому из них случилось напороться на острые и толстые ветки дерева — да так и остаться там навсегда.— Ничего, ничего, — бормотал Полифем. — Мертвячкам подкрепление будет, повидаемся с вами, ребята…И запевал во все горло песню: — Бывали дни веселые:Неделями не ел!Не то, чтоб денег не было,А просто не хотел… Но видно было, что он только пытается взбодриться и не дать отряду совсем уж упасть духом.Кап! кап! — капли били, словно в бубен, в большой лист над головой у Рональда. Рыцарь приподнялся на локтях и осоловелыми глазами уставился на режущихся в самодельные карты двух бородатых мужиков.— Не спится, барин? — добродушно спросил тот, что постарше. — Иди с нами в картишки!…Рональд не ответил.— Мотри! — крикнул мужик, вскакивая. — Лиса!Между кустов мелькнула бурая тень. Оба крестьянина, радостно улюлюкая, помчались за ней.— Жене на воротник! — кричал первый.— Детям на подгузники! — орал второй.— Справа, справа забирай! — азартно вопил первый.— Одерживай! Одерживай! — надрывал глотку второй.— Не вижу ее! — первый.— Потерял из виду! — второй.Возбужденные вилланы промчались мимо и исчезли в кустах.Рональд медленно проводил их взглядом и поднял глаза.Прямо перед ним на толстом суку дерева стоял маркиз, стоял на всех четырех ногах, кроваво-красной своей окраской изображая ту лисицу, за которой погнались крестьяне. Череп его скалился, карие глаза, страшные в этих лишенных век глазницах, тоже улыбались. Манера была та же самая и даже мышцы вокруг глаз собрались в некое подобие «гусиных лапок».А затем он прыгнул — столь стремительно, что Рональд не успел и меча обнажить; красная тварь сбила рыцаря с ног и прижала к земле, забирая в толстые кольца кишок. Умереть от отвращения — в ту долю секунды, когда наш бедный герой осознал, что происходит, это показалось ему единственным выходом.— Эй! — крикнул крестьянин, с ходу кидаясь и тыча вилами в спину маркизу. Его сгубило вот что: он соображал, как бы ткнуть, чтобы не попасть в Рональда. Но пока он думал, маркиз ударил его ногой в грудь с такой силой, что виллан отлетел и шваркнулся о дерево. И больше не встал — Рональд этого не увидел, но надобности в том не было. На крик бежали еще два крестьянина: один махнул в воздухе топором, но маркиз извился в воздухе и подставил под удар Рональда. Лезвие скользнуло по наплечнику, оставив вмятину. В следующий миг маркиз уже душил несчастного своим тонким кишечником, бил по щекам лепестками розовых легких.Омерзение: в это слово можно уместить все чувства Рональда в то время, как он лежал на липкой траве, придавленный грудой маркизова тела. Он даже сопротивляться не мог: настолько велико было его отвращение. Наверное, то же самое чувствует насилуемая разбойником барышня из хорошей семьи, всю жизнь читавшая романы. Но это он подумал уже в следующий момент, когда вдруг увидел синее небо. Маркиза на нем уже не было: он куда-то исчез. Рональд вскочил на ноги, пошатываясь, и выхватил меч. Но необходимости в том не было: маркиз уже прыгал вверх по веткам дерева, как самая настоящая белка или рысь.— Стой, тварь! — раздался голос. Рональд обернулся и увидел Гнидаря, бежавшего к дереву. Вмиг он поднял арбалет и стал прицеливаться.Маркизу не повезло: дерево, на которое он взобрался, стояло довольно далеко от других и уйти по веткам в лес он не мог. Гнидарь выстрелил и сшиб листья совсем рядом с тем местом, где сидел его отец. Он принялся спешно заряжать арбалет следующей стрелой.— Прощайте, дурачье! — захихикал маркиз и вдруг раздул свои легкие, превратив их в подобие воздушного шара. Вслед за этим он взмыл над деревом и медленно полетел.Рональд не к месту вспомнил, что если легочные пузырьки растянуть, можно покрыть ими целый ипподром. А потом понял, что за летательный аппарат наблюдал он над замком Сквайра в ночь битвы с кентаврами.— Тварь, — спокойно сказал Гнидарь и дернул крючок.Маркиза бросило в сторону, перевернуло. Из его пробитых легких выходила, завывая человеческим голосом, реактивная струя. Едва успел уцепиться злосчастный чародей за дерево и кое-как повиснуть.Гнидарь меж тем вновь заряжал арбалет.— Эй! — сипло проорал маркиз. — Я спускаюсь!— Давно бы так! — крикнул в ответ Гнидарь. — И смотри, без глупых шуток: стрелы у меня острые.— Какие уж тут шутки! — досадливо сказал маркиз и действительно стал спускаться. Гнидарь ждал его с мечом в руке. Рональд — тоже.— Я прыгаю и отдаюсь в ваши руки, — предупредил маркиз на последней ветке и действительно прыгнул. Гнидарь обхватил отца, задержав дыхание, чтобы не вдыхать отвратительного запаха скотобойни. Выражение черепа — да позволят нам так изъясняться — было, как Рональду показалось, печальным.Но лишь одно мгновение; в следующее рыцарь увидел, как блеснул в его глазах яростный огонь.Маркиз взлетел, обнимая сына. Оказалось, что прыгая, он цеплялся кишками за дерево; и теперь тугие натянутые струны влекли его вверх. Он уносил сына, как коршун лебедя!Однако то был полет вовсе не в небеса — не хватило бы упругости кишок, чтобы забросить обоих сколько-нибудь далеко. Маркиз и его сын промчались по наикрасивейшей траектории над деревом и рухнули на соседней поляне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47