Тогда Коди постучал ножичком по бокалу (при этом даже не заметив, что уронил себе в шампанское кусочек зелени), призвал всех к тишине и заставил меня рассказать о том, как нас бросил папаша. Поскольку я в этот момент уже приступила к шестой порции водки с тоником, такое предложение не показалось мне чем-то ужасным, а наоборот — невероятно забавным. Весь стол обратился в слух, все так и покатывались со смеху, слыша, как теперь выглядит мой отец, как к нам приезжала «Скорая» и сколько раз за последнее время я ездила в аптеку. Затем я поведала о том, какая у меня выдалась неделя, как я изо дня в день поднималась в пять утра и возвращалась из Килдэра к часу ночи. Как утром в день свадьбы Давинии большая часть биотуалетов оказалась в плачевном состоянии, никто их даже не чистил, не считая это своей обязанностью, поэтому мне пришлось завернуть рукава торжественного наряда, облачиться в фартук и взяться за щетку. При этом мне пришлось оставить на голове свой изысканный убор из павлиньих перьев, поскольку найти чистое место, куда его пристроить, мне не удалось.
В тот момент мне это занятие казалось тошнотворным, но, когда я поведала о нем гостям Коди, мне стало весело. Вот умора! Я хохотала до слез. Сильвия и Реймонд отвели меня в туалет, чтобы привести в порядок, после чего я заказала еще водки с тоником и продолжила веселиться.
Я рассказала всем и каждому о новых шоколадных батончиках «Тирамису» — включая официантов и людей за соседними столиками.
Что было потом, помню смутно. Помню, что счет принесли какой-то немыслимый, что на меня все набросились, поскольку водка с тоником оказалась по десятке за порцию, а я их выпила не меньше одиннадцати. Еще более смутно вспоминаю, как я отказывалась уходить, мотивируя тем, что в стакане с моими лимонными ломтиками еще оставалось место. Дальше — не то во сне, не то наяву — я с Коди и Сильвией села в такси и умудрилась шарахнуть дверцей себе по уху — и сегодня у меня ухо такое пунцовое, что, наверное, это было наяву. Больше ничего не помню…
Я остановилась. Если продолжение не ужать, это послание разрастется до размеров «Войны и мира». Потому что наутро после гулянки у Коди я проснулась в своей постели, в своей квартире, и не успела осознать, что лежу внутри пододеяльника, как во мне поднялось дурное предчувствие. Мне сразу показалось, что что-то со мной не так, и дальнейшие изыскания установили, что я лежу одетая, но при этом лифчик у меня под платьем расстегнут, а трусики спущены, хотя колготки на месте. Как только я все это поняла, мне стало настолько неудобно, что терпеть дальше я оказалась не в силах.
Пока я извивалась, пытаясь привести себя в более удобоваримый вид, я бросила взгляд в сторону и — не поверите — увидела распростертым на полу мужчину — в позе, в какой обычно полицейские обнаруживают труп и обводят его мелом. Темные волосы, в костюме. Я понятия не имела, кто он такой. Ни малейшего. Он открыл один глаз, прищурился на меня и сказал:
— Доброе утро.
— Привет, — ответила я.
Он открыл второй глаз, и мне показалось, я все же его знаю. Лицо точно было знакомое, без сомнений.
— Оуэн, — подсказал он. — Мы познакомились вчера в «Хэммане».
«Хэмманом» назывался новый популярный бар — хоть убейте, я не помнила, что побывала там вчера вечером.
— Почему ты лежишь на полу? — спросила я.
— Потому что ты меня вытолкала с кровати.
— Почему?
— Вот уж не знаю.
— А ты там не замерз?
— Окоченел.
— На вид ты совсем молоденький.
— Двадцать восемь.
— Я старше. — Я оглядела комнату и спросила: — А что тут делает мое ведерко для угля?
— Ты принесла его сюда мне показать. Ты вчера всем его расхваливала как предмет своей величайшей гордости. И не без оснований, надо признать, — добавил он. — Миленькое ведерко.
Он надо мной смеялся, а я хотела, чтоб он побыстрей убрался, чтобы можно было снова уснуть, а проснувшись, обнаружить, что все это мне привиделось.
— Ты в жутком виде, — посочувствовал он. Наблюдательный мальчик. — Я сделаю тебе чашку чая и уйду.
Я вскрикнула:
— Только не чай!
— Тогда кофе?
— Валяй.
Следующее, что я помню, — я резко проснулась. Губы как пергамент, в голове только одна мысль: все это мне только приснилось. Но рядом со мной стоял кофе — ледяной: по-видимому, я провалилась в кому, не сумев сделать глоток. На туалетном столике по-прежнему красовалось ведерко для угля, зато все множество красивых баночек и флакончиков — лак для ногтей, тональный крем, пудра — было разбросано и рассыпано по полу и глядело на меня с укоризной тряпичной куклы, попавшей в автомобильную катастрофу.
Все это было ужасно. Стоило мне подняться, как ноги подкосились при первом же шаге. В гостиной все диванные подушки были сброшены, как если бы помешали чьей-то борьбе (неужели моей с Оуэном?). Мой чудный деревянный пол украшали липкие красные круги — свидетельство початой бутылки красного вина, а на серебристо-сером ковре (восемьдесят процентов шерсти, между прочим) зловеще выделялось жуткого вида кровавое пятно. Из окружавших его осколков стекла можно было заключить, что в пылу борьбы мы с Оуэном приземлились на бокал с вином.
Тут я увидела, что мой замечательный деревянный пол пошел странными серебристыми пузырями, и меня объял ужас, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это компакт-диски, в невероятном количестве разбросанные по всей комнате, блестят на солнце. В прихожей из-под двери торчала крайне гневная записка от Гэри и Гей, моих верхних соседей: они негодовали по поводу ночного шума. Они-то негодовали, а мне хотелось умереть. Придется извиняться, а у меня было такое чувство, что ко мне уже никогда не вернется дар речи.
Конечно, я знавала времена, когда подобные сцены были в порядке вещей каждым воскресным утром (после субботнего вечера), но в таком состоянии я не была уже лет сто (ну, год, это точно).
Надо заметить, с последнего раза, когда я привела в дом неизвестно где подцепленного мужика, что-то, наверное, изменилось, поскольку юный наглец оставил мне записку. Я полагала, что такие типы должны втихаря сваливать часа в четыре утра, впопыхах сунув трусы в карман брюк, и больше никогда не показываться. Но эта записка, накорябанная моей подводкой для глаз на рекламной листовке очистительных клизм (мне их шлют миллионами), содержала следующий текст:
«Принцесса Угольного Ведерка, чем-то ты меня странно притягиваешь. Давай как-нибудь повторим. Я тебе позвоню, как только заживут синяки. Оуэн.
P.S. Живи и здравствуй. Я тебе позвоню».
От этих слов, преодолевая воспаленные глазные яблоки и растрепанные волосы, в глубь моего опухшего мозга проникло нечто — я поняла, что это невыносимое зловещее чувство, от которого стало трудно дышать, не просто похмелье, а мысль о маме! Глаза мои обратились к телефону — и смотреть-то страшно. На автоответчике истерически мигала лампочка — наверное, с утроенной частотой, словно разгневавшись. (Интересно, такое вообще возможно? Может ли мигание участиться, если накопилось слишком много сообщений?)
О ужас. Кошмар, бред, жуть, КАТАСТРОФА. Как если бы не прозвонил будильник и я пропустила свадьбу лучшей подруги, бесплатный перелет на «Конкорде» до Барбадоса, хирургическую операцию, которая могла бы спасти мне жизнь…
Я не должна быть в своей квартире. Я должна была приехать к маме. Я обещала, она только при этом условии отпустила меня на день рождения. Ну, как я могла забыть? И сегодня утром — как я могла снова уснуть? Как я могла вспомнить о ней только сейчас?
Я нажала кнопку воспроизведения, и, когда бесстрастный голос Маргарет Тэтчер сообщил: «У вас — десять — новых — сообщений», — мне захотелось умереть. Первые четыре оказались от Гэри и Гей этажом выше. Они были очень, очень сердиты. После этого пошли мамины звонки. Первый — в пять утра. «Ты где? Почему не пришла домой? Почему не отвечаешь по мобильному? Я так и не ложилась». Второй звонок был в шесть пятнадцать, затем — в восемь тридцать и в двадцать минут десятого. С каждым разом в ее голосе слышалось все больше отчаяния, а в половине одиннадцатого она уже хрипела: «Мне нехорошо. Это сердце. На сей раз — точно. Где ты?»
Следующее сообщение было оставлено не мамой, а миссис Келли. «Твоя несчастная мать отправлена в клинику в ужасном состоянии, — ледяным тоном сообщала она. — Если ты найдешь время позвонить домой, мы все будем тебе крайне признательны».
9
TO: Susan…inseattle@yahoo.com
FROM: Gemma 343@hotmail.com
SUBJECT: Страсти улеглись аж через три дня
Я только сегодня пришла в себя.
У мамы, хвала господу, с сердцем все оказалось в порядке. Был очередной приступ паники. Медсестры провели с ней воспитательную работу — на предмет «тратить понапрасну время полицейских равносильно преступлению». Но после того как она поведала им об уходе отца и моем исчезновении, они обратили весь гнев на меня, и я почувствовала такие угрызения, что покорно выслушивала все их упреки.
Папы по-прежнему так и нет. Всю прошлую неделю я работала как автомат, и времени задуматься у меня на самом деле не было. Но теперь, когда обычная рутина восстановилась, я вдруг поняла, что папы нет уже две с лишним недели. Все это время я словно пребывала в трансе — неужели прошло уже две недели? Но я была готова дать голову на отсечение, что к исходу месяца он вернется.
Коди, миссис Келли, мои сослуживцы — все только и твердят, какой он старый дурак, но стоит мне начать с ними соглашаться, как у меня наворачиваются слезы, на меня начинают смотреть с каким-то подозрением, и я понимаю, о чем они на самом деле думают: что это ведь не мой муж меня бросил. Женам еще можно смахивать слезу, но от дочерей ждут, что они присоединятся к общему хору негодования. Я попробовала обозвать его «ополоумевшим старым подонком», и миссис Келли меня похвалила: «Правильно, девочка». Но я тут же расплакалась, чем вызвала ее крайнее раздражение.
В этом деле все какими-то полосами. То мне кажется, я понимаю: папа ушел и все разрушил; потом вдруг оживляюсь и начинаю думать, что он скоро вернется. Но тут меня будто оглушает мысль о том, что время идет, а он возвращаться не собирается, и эта мысль сидит у меня в голове, причиняя еще большую боль, чем прежде. Но, как я уже сказала, давай выждем месяц, это хороший круглый срок.
Да, и насчет волшебной палочки. Спасибо, что напомнила, что меня всегда тянуло к дешевой безвкусице. А что, к слову, безвкусного в моей шапочке для душа под девизом: «Пустите Кити в Нью-Йорк»? Красивая вещица, не говоря уже о функциональности.
Всю эту неделю я опять на работе. Какое облегчение — работать всего по десять часов в день. И иметь в досягаемости магазины. Я занялась покупками. Покупаю какие-то странные вещи. Вчера в обеденный перерыв купила стеклянный брелок в виде переливающегося всеми цветами радуги стилета, да еще с голубым цветком на конце. Потом я покрасила ногти в десять разных цветов — каждый последующий более приторно-пастельный, чем предыдущий. Это дань моей не первой молодости.
Ну ладно, пора бежать. Пришли мне какой-нибудь анекдот.
Крепко целую,
Джемма.
В тот вечер по дороге домой, как уже бывало не раз, я заскочила в аптеку взять для мамы очередное лекарство. На сей раз это была ножная мазь от грибка — понять не могу, где она его подцепила, учитывая, что она ни в бассейн, ни в какую общественную баню сроду не ходила. Но прежде чем я сказала, что мне нужно, симпатяга аптекарь возник из-за прилавка и объявил:
— В субботу вечером вы были в ударе.
Вся кровь, которая циркулировала в сосудах моей физиономии, разом прилила к щекам, а ноги и руки опять пустились в дрожь, что меня крайне раздосадовало, поскольку я только-только привела их в нормальное состояние.
— А где мы с вами виделись? — спросила я, с трудом ворочая обескровленными губами.
Он озадаченно помолчал, потом смутился и сказал:
— В «Хэммане».
— В «Хэммане»? — Господи, кого еще я там встретила в субботу вечером?
— Это для вас… неожиданность?
Еще какая. Вся эта история для меня неожиданность. И то, что я встретилась в баре с аптекарем и начисто об этом забыла. И то, что ему дали увольнительную из аптеки. В чем он был одет? Я не могла представить его в цивильном платье, только в белом халате. И был ли он там один или с компанией других провизоров, все — в белых халатах?
— Я тогда малость перебрала, — пролепетала я.
— Суббота же, — миролюбиво произнес он, но вслед за тем напустил на себя строгий вид и изрек: — Вам разве доктор не говорил, что спиртное во время приема антидепрессантов надо исключить?
Что ж, пора.
— Нет, не говорил, — ответила я, — поскольку, видите ли, дело в том, что эти лекарства, которые я у вас покупала, они не для меня, а для моей мамы. Извините, что я вам раньше не сказала, просто как-то к слову не пришлось.
Он сделал шаг назад, смерил меня долгим взглядом, легонько покивал, переваривая информацию, и наконец снова заговорил:
— А для себя вы ничего не брали?
Я перебрала в уме длинный список медикаментов, которые покупала для мамы; не только антидепрессанты, транквилизаторы и снотворное, но и антигистаминные препараты от ее сыпи, антациды от желудка, болеутоляющее от синусита…
— Лак для ногтей был для меня.
— Знаете что? — задумался он. — Я чувствую себя полным идиотом.
— Не стоит, — успокоила я. — Это я виновата, надо было вам сразу сказать. Тем более что вы были со мной так любезны. Несмотря на то что со мной все было в порядке.
— О'кей. — Он еще не справился со смущением.
— А можно полюбопытствовать? — спросила я. — Как там было, в этом «Хэммане»?
— А, неплохо. Только сплошная молодежь.
У меня тут же мелькнул вопрос, сколько же ему лет — до этой минуты он для меня был человек без возраста. По правде сказать, я вообще не воспринимала его как живого человека, просто как некую милосердную сущность, выдающую таблетки для поддержания в моей маме остатков рассудка.
— Это из-за белого халата, — уловил он мои мысли. — Он очень обезличивает. Я, скорее всего, не многим старше вас, Морин, и кстати, до меня только что дошло, что это, наверное, не настоящее ваше имя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71