Крохотная сумма, которую мы, эксплуататоры, ей положили, вызывала у меня приступ стыда — и это при том, что платили мы больше общепринятой ставки, как я выяснила у бывших коллег, когда посетовала на свою прижимистость в разговоре !с Ники. (У Ники с Саймоном долгожданный ребенок родился через три месяца после нашей Эмы.) Ники сказала: — Мы с Саймоном платим своей вдвое меньше, и она счастлива. Сама подумай: эта ваша Зулема бесплатно учит английский и легально работает в Лондоне — вы же ей оказываете огромную услугу!
Поскольку Зулема жила на стороне, это было чревато проблемами, если бы няня потребовалась неожиданно, но мне было плевать. Я испытывала огромное облегчение оттого, что мне не надо делить с ней кров. Иначе и не расслабишься. Жить в одном доме с чужим человеком, пусть даже милейшим, нелегко. А Зулему милейшей не назовешь. Трудолюбивая? Да. Ответственная? Это точно. Честная — если не считать того, что берет мой гель для душа. Но радости от нее не прибавлялось. Всякий раз при виде ее красивой, но угрюмой физиономии у меня мороз шел по коже.
— Зулема! — окликнула я.
Она распахнула дверь моего кабинета. Вид у нее, как всегда, был недовольный.
— Я кормлю Эму.
— Да, да, спасибо. — Между ее колен показалась детская мордашка. Эма заговорщицки мне подмигнула (Заговорщицки? Но ей же всего год и месяц!) и удалилась. — Зулема, ты не могла бы еще раз позвонить строителям? Проси изо всех сил, чтобы приехали.
— А что вы мне дадите?
— Деньги. Хочешь? Двадцать фунтов? — Не надо было предлагать ей деньги, мы сами сидели на мели.
— Мне нравится крем «Прескриптивз».
Я посмотрела на нее с мольбой. Мой любимый ночной крем. Только что купила. Но разве у меня был выбор?
— О'кей. — Если так и дальше пойдет, я скоро вообще останусь без косметики.
Она вернулась в считаные секунды.
— Он сказал, они едут.
— Как думаешь, не обманул?
Она пожала плечами и уставилась на меня. Наши проблемы ее нисколько не волновали. — Так я возьму крем?
— Конечно.
Зулема протопала наверх, чтобы смахнуть с моего туалетного столика баночку крема, а я снова уткнулась взглядом в стол. Может, теперь и вправду приедут? На мгновение ко мне вернулась надежда, и я воспряла. Затем взгляд упал на «Книжные известия», я вспомнила о фантастической удаче Джеммы — на какое-то время новость вылетела у меня из головы — и снова скисла. Ну, что за день!
Я стала угрюмо просматривать остальную почту в надежде, что ничего слишком уж безумного на этот раз не будет: теперь, когда я стала «знаменитой писательницей», я получала в среднем одно сумасшедшее послание в день.
Мне писали те, кому нужны были деньги; те, кто считал, что книга о черной магии — бесовский промысел, а автора нужно покарать (такие письма всегда были написаны зелеными чернилами); кто прожил «очень интересную жизнь» и жаждал поделиться со мной подробностями (будущий гонорар, как правило, предлагалось поделить пополам); кто приглашал меня провести вместе выходные («Я не богата, но вполне могу спать на полу, а свою кровать уступлю вам. В числе местных достопримечательностей — часовая башня, являющаяся уменьшенной, но точной копией Биг-Бена, а также открывшийся всего полгода назад „Маркс энд Спенсер“); кто хотел, чтобы я поспособствовала изданию книги, рукопись которой прилагалась.
Каждый новый день был непохож на предыдущий. Вчера, например, пришло письмо от девушки по имени Хилари, с которой мы учились в школе в Кентиш-тауне. Она была из тех трех стерв, которые изрядно отравляли мне жизнь. Это было сразу после нашего переезда из Гилдфорда, я еще не оправилась от нанесенного нашей семье удара судьбы и от страха, что мама бросит отца. Эта Хилари с двумя жирными подружками почему-то увидели во мне надменную богачку и вмиг окрестили «Ее Величеством». Всякий раз, как меня вызывали к доске, класс хором надо мной потешался.
Однако в письме об этом не было ни слова. Она поздравляла меня с творческим успехом и выражала горячее желание «пообщаться».
— Ну да, конечно. Ты же теперь знаменитость, — проворчал Антон. После зубного он пока разговаривал одной стороной рта. — Пошли ее куда подальше. Или давай я это сделаю.
— Лучше оставим без ответа, — решила я и выкинула письмо в корзину. Какие все-таки странные люди! Неужто эта Хилари действительно думает, что я стану с ней встречаться? Совесть-то где?
Я решила рассказать об этом Ники. Ей тоже в свое время от Хилари перепало. Потом передумала. Они с Саймоном продолжали регулярно приглашать нас на ужин, а мы, хоть и обзавелись собственным домом, пока не могли ответить тем же.
Я вернулась к почте.
Сегодня это было письмо от женщины по имени Бет, которая месяц назад присылала мне рукопись с просьбой передать ее моему редактору. Что я и исполнила. Однако Тане, по-видимому, книга не понравилась, во всяком случае, новое письмо было исполнено гнева, а меня называли эгоисткой. Покорнейше благодарю, писала Бет. Как это мило с моей стороны — лишить ее шансов на издание, особенно если учесть, что сама-то я ни в чем не нуждаюсь. Она-то считала меня хорошим человеком, но как она ошибалась! Никогда в жизни она больше не купит ни одной моей книги, да и всем другим расскажет, что я за птица.
Я понимала, что никак не виновата в неудачах Бет, тем не менее ее нападки меня расстроили и заставили дрогнуть. Итак, с радостями почты покончено, пора за работу. Ох!
Героями моей новой книги были мужчина и женщина, друзья детства, которые вновь встречаются уже взрослыми, на вечере одноклассников. Почти тридцать лет назад, в пятилетнем возрасте, они вместе стали свидетелями убийства. Тогда они этого не поняли, но теперь новая встреча выудила события многолетней давности из глубин их памяти и заставила переосмыслить. Оба уже давно состоят в браке, но совместное расследование делает их ближе друг другу. В результате страдают семьи. Я не хотела об этом писать, такое развитие сюжета меня огорчало, но пальцы упорно Печатали свое — помимо моей воли.
Я насупилась перед экраном, демонстрируя деловой настрой, но ничего не вышло. Я старалась изо всех сил. Печатала какие-то слова, но толку от них было немного.
Я зевнула. Меня, как одеялом, накрыла сонливость, сосредоточиться стало еще труднее. Накануне я спала урывками. И до этого — тоже. И перед этим…
Эма, как правило, просыпалась по два-три раза за ночь, и хотя в теории мы с Антоном должны были вставать к ней по очереди, на деле большая часть доставалась мне. Отчасти виновата была я сама — мне, видите ли, нужно было убедиться, что с ней все в порядке, — а отчасти из-за нее: посреди ночи Эма почему-то отказывалась признавать Антона.
Надо бы сделать себе кофе. Вот уйдет Зулема на прогулку… Мне было страшно себе представить, как буду стоять на так называемой кухне и беседовать с ней в ожидании, когда закипит чайник. Я навострила уши и стала ждать, когда она уйдет. Мне страшно хотелось приклонить голову на подушку и вздремнуть, но Зулема наверняка меня застукает и сочтет жалкой личностью. Каковой я, увы, и являюсь.
Тут я услышала, как она выводит Эму на улицу, и поспешила на кухню, сделала себе кофе — и опять за «работу».
Как только «статистика» показала, что я родила пятьсот слов, я остановилась. Но в глубине души понимала, что из пятисот примерно четыреста семьдесят надо отправить в корзину. Что же это за книга такая! Я же не задумывала ничего такого грустного!
В надежде получить совет — или хотя бы отвлечься — я позвонила Миранде. Да-да, Миранде Ингланд, той самой. Когда мы с ней познакомились в день моей злополучной презентации, я восприняла ее как недосягаемую величину, какой и подобает быть звезде. Но после этого мы пару раз общались на других рекламных акциях, и она держалась вполне дружелюбно. Антон считал, что ее любезность объясняется лишь моим успехом, и, скорее всего, был недалек от истины. Но она была не похожа на ту, какой я ее видела в первый раз, а когда я узнала, что ей никак не удается забеременеть, то и вовсе стала воспринимать ее как обычного человека.
В конце концов забеременеть ей все же удалось и даже пришлось отложить написание новой книги — во избежание выкидыша, но выслушать мои сетования она была готова.
— Я застряла, — сказала я и объяснила свою проблему.
— Когда возникают сомнения, — посоветовала она, — вставляй эротическую сцену. — Но это было не для меня: вдруг папа прочтет?
Внезапно я услышала рев подъезжающего грузовика. Следом раздался звонок в дверь и шум голосов. Мужских. Громогласных, пропитанных табаком и цементной пылью. Мне показалось, я слышу слово «козел». И кое-что покрепче. Неужто?..
Я выглянула в окошко. Они приехали! Строители явились чинить мой дом!
— Миранда, извините, меня зовут. Спасибо.
Ради этого стоило пожертвовать кремом и тональной пудрой. Я готова была расцеловать Зулему. Если бы не боялась обратиться в соляной столб.
Я открыла дверь и впустила в дом ораву Дурачков Пэдди. Поскольку все они были на одно лицо, я никогда не знала, сколько их всего. Но сегодня явились четверо. Припаркованный перед входом грузовик был нагружен здоровенными металлическими балками — ах вот они какие, неуловимые швеллеры! Переругиваясь и пытаясь командовать друг другом, Дурачки Пэдди потащили их наверх, цепляя штукатурку на стенах и откалывая солидные куски от потолочных плинтусов. (Между прочим, старинная лепнина. Но я в тот момент испытывала такое счастье, что готова была не придавать этому значения.)
Я позвонила Антону.
— Приехали! Со швеллерами! Снимают старые перемычки. Оставляют в стенах огромные проемы!
Тишина. Опять тишина.
— Антон! Ты меня слышишь?
— Слышу, слышу. От радости меня даже замутило.
Остаток дня я провела за компьютером, пытаясь писать под звуки шагов, крик и ругань рабочих, без устали «козливших» друг друга или кого еще. Я радостно вздыхала. Прекрасная все же штука — жизнь.
Вернувшись с работы, Антон украдкой огляделся и беззвучно произнес:
— Она еще здесь? — Он имел в виду Зулему.
— Ушла. А ребята еще работают!
— Господи! — Это произвело на него впечатление. В те редкие дни, когда мы имели счастье их видеть, рабочие норовили свалить часа в четыре.
— У меня предложение, — объявила я. — Но оно тебе не понравится.
Он насторожился.
— Поскольку они наконец здесь, предлагаю с ними поговорить. Это более действенно, чем по телефону. Надо похвалить их за хорошую работу. — Идея была почерпнута мною из какой-то статьи по работе с кадрами. — После этого хорошо бы припугнуть, чтоб побыстрей пошевеливались. Сколько это может продолжаться? Короче, по принципу «добрый полицейский — злой полицейский». Как тебе такая мысль?
— Только я, чур, буду добрый.
— Нет.
— Черта с два!
— Ну ладно тебе!
Я потащила его в переднюю, где ребята сидели на новых перемычках и гоняли чаи, по щиколотку в сахарном песке.
— Макко, Спаззо, Томмо и Бонзо! — Я вежливо кивнула каждому. (Кого как зовут, я помнила весьма приблизительно.) — Спасибо, что вернулись к нам и сняли старые перемычки. Если вы так же успешно поставите новые, мы будем вам крайне признательны.
Тут я ткнула Антона в спину, побуждая выйти вперед.
— Вы, ребята, конечно, помните, что должны были закончить ремонт еще три недели назад, — строго проговорил он, потом чуть не сорвался и, сжав руками виски, закончил: — Пожалуйста, ребята, мы тут с ума сходим. У нас маленький ребенок. Спасибо.
Мы удалились. Едва за нами закрылась дверь, как послышался взрыв хохота. Распахнув ее, я увидела, как Макко утирает слезы со словами: «Вот козлы-то!»
Мы снова удалились. Мы с Антоном обменялись настороженными взглядами, и я сказала:
— Кажется, удачно прошло.
Мы с Антоном лежали в постели. Было всего восемь часов, но мы находились в дальней спальне — единственной с уцелевшими стенами. Три недели назад мы перенесли сюда телевизор и теперь по большей части жили в этой комнате. А поскольку сидеть здесь было не на чем, мы лежали в постели.
Я листала каталог «Джо Малоун» и мечтала проникнуть на эти глянцевые страницы и там и остаться. Безмятежный, ароматный, чистый мир. Антон смотрел кабельный канал, поскольку как раз находился в процессе переговоров с его руководством; а Эма деловито выхаживала в комбинезоне и любимых розовых сапожках, с которыми даже на ночь не желала расставаться. Ее крепкие, упругие ножки словно были сделаны из резины.
— Эма, ты у нас как цирковой силач, — оторвался от экрана Антон. — Не хватает только усов.
У Эмы был набор любимых вещей — обожаемый гаечный ключ по имени Джесси; курчавый щенок, подарок Вив, База и Джеза, которого она тоже окрестила Джесси; и старый отцовский мокасин, также откликавшийся на имя Джесси. Эти три предмета она перемещала из одной комнаты в другую, где выстраивала в порядке, ведомом ей одной.
— Паровозик, — сказала она.
Волосы у нее росли странно — две длинные пряди обрамляли личико, а сзади и на макушке шевелюра была намного короче. Она была похожа на хиппи, но это не умаляло ее обаяния. Часами можно было за ней наблюдать.
Я дождалась, пока закончится передача, и показала Антону заметку про Джемму и ее книгу. Пока он читал, я следила за его лицом в надежде угадать реакцию.
— Что скажешь? — спросила я. — Только, пожалуйста, не надо говорить, что все это ничего не значит.
Если Антон, величайший оптимист столетия, скажет, что это «немного странно», значит, это настоящая катастрофа.
— Жожо сказала, книжка не про нас.
— Что ж, это хорошо. Лучше, чем получить спицей в глаз.
— Но Джемма просила Жожо передать мне привет.
Все это… Я знаю, это нелогично, но мне почему-то страшно. Как будто должно случиться что-то ужасное.
— Какого рода?
— Сама не знаю. У меня предчувствие — и все. Мне кажется, она решила сломать нашу жизнь. Твою и мою.
— Сломать жизнь? Да она нас пальцем не тронет.
— Скажи, что всегда будешь меня любить и никогда не бросишь.
Он крайне серьезно на меня посмотрел.
— Ты же и так это знаешь.
— Так скажи!
— Лили, я всегда буду тебя любить и никогда не брошу.
Я кивнула. Хорошо. Теперь настроение может улучшиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71