«Лили и ее брат Том».
Затем зашла речь об интервью в «Дейли Эко» в рубрику «В домашней обстановке». Впрочем, о визите Марты Хоуп-Джонс я уже рассказывала.
— Лили, дело пошло! — Отали захлебывалась от восторга.
Посреди всех этих событий книжка на удивление все лучше и лучше продавалась. Я думала, что группа моих почитателей в Уилтшире, именующих себя «шабашем», — единичный случай, но оказалось, что с издательством уже связывалась аналогичная группа из Ньюкасла.
— Критики вас не полюбили, — говорила Отали, — а читатели — еще как!
Время от времени появлялись и хвалебные отзывы. Например, одна газета назвала чтение моей книжки «самым большим удовольствием, которое можно получить, не снимая одежды». И интерес прессы к моей персоне не охладевал. Но странное дело: положительные рецензии не производили на меня никакого впечатления. Ругательные я могла цитировать наизусть, а хвалебным — не верила.
44
Я открыла глаза, и меня разом охватило тяжкое предчувствие.
Лежащий рядом Антон сказал:
— Сегодня, кажется, нас ждет нечто ужасное, да?
Я вздохнула.
— Мы идем на воскресный обед к папе и Дебс в Деттол-хаус.
— А-а. А я думал, меня будут четвертовать. Если только это…
Он быстро поправился:
— Нет, к отцу твоему у меня претензий нет, но… — После еще одной горестной паузы Антон взял в руки трубку: — Привет, Дебс. Да, конечно! Нам бы очень хотелось к вам прийти. Но я лежу с переломом после несчастного случая. Дурацкая история. Разгружал стиральную машину, и тут — хлоп! На ногах не удержался, что тут сделаешь. Плакала моя бедренная кость. Ненадежная штука оказалась. Что говорите? Прискакать на здоровой ноге? Дебс, я бы с радостью, но вы разве не слышали? Рядом с Госпел-оук только что взорвалась ракета с ядерной боеголовкой! Нет, Дебс, я не думаю, что вам удастся убрать радиоактивные осадки тряпкой и порошком.
Он положил трубку на место и с угрюмым видом откинулся на спину.
— Вот черт, — изрек он. — Еще и добираться туда целый день.
Папа так и не вернулся назад в Суррей, хотя, думаю, теперь это было ему по карману. Подозреваю, что, после того как ему один раз пришлось оттуда убраться, он боялся вновь напороться на невидимого вышибалу, который не допустит, чтобы он там находился.
И он стал жить в Масуэлл-хилле, в роскошном доме эдвардианской постройки с очень подходящим его жене названием Деттол-хаус, наполненном невыносимыми запахами. Дебс регулярно мыла, терла и чистила все подряд, была большой поклонницей освежителей воздуха и числила дезинфицирующие средства среди своих лучших друзей.
Район Масуэлл-хилл находится не так далеко от Госпел-оук — если по прямой. Если же ехать на метро, то надо давать большого кругаля.
Антон пошел в душ, я меняла Эме подгузник, и тут зазвонил телефон. По-настоящему зазвонил. Я не стала брать трубку — пусть с автоответчиком поговорят. Но уже через несколько секунд меня одолело любопытство, я прошла в гостиную и прослушала пленку.
Это была Отали. Вышло наконец интервью Марты Хоуп-Джонс; его появление в воскресном номере было для Отали неожиданностью. Никаких положительных эпитетов — типа «миленький материальчик» — не прозвучало. Знак нехороший.
— Антон! — прокричала я. — Мне надо выйти за газетой.
Он высунул голову из ванной.
— А что такое?
— Вышел материал Марты Хоуп-Джонс.
— Я схожу. — Антон натянул на влажное тело одежду и выскочил за дверь.
Пока он отсутствовал, я машинально продолжала одевать Эму и про себя молилась: «Пожалуйста, пусть оно будет хорошим, ну пожалуйста!»
Потом Антон вернулся. С газетой под мышкой.
— Ну? — с беспокойством спросила я.
— Я еще не читал.
Мы расстелили газету на полу и дрожащими пальцами стали переворачивать страницы.
Вот оно. Разворот на две полосы. Заголовок гласил: «Лили Райт: сомнительный успех». Это уже малость отличалось от ожидаемого «Лили Райт на пути к успеху» или «Так держать!». Какие еще пакости они мне уготовили?
Слава богу, хоть фотографию подобрали удачную: в кои-то веки у меня был умный вид, а не какой-то чокнутый. Но под фотографией самой Марты — погоны до ушей — красовался жуткий снимок чьего-то плеча с огромным сизым синяком. Подпись гласила: «У Лили были такие же синяки». О господи!
Я пробежала глазами текст.
«Так называемый роман Лили Райт „Колдунья Мими“ в последнее время устойчиво входит в число бестселлеров. Но не впадайте в заблуждение и не думайте, что это — результат тяжких трудов. „Я его накропала за восемь недель, — злорадствует Лили в адрес своих коллег. — Большинство книг по пять лет пишутся, и то потом их никто не печатает“.
Это было как ушат холодной воды.
— Я не злорадствовала, — прошептала я. — И что означает «так называемый роман»? Это и есть роман, никакой не «так называемый»!
«Про книжку Лили пишут, что она „приторная“, чего не скажешь о ее авторе. Демонстрируя высокомерное небрежение к мнению окружающих, Лили заявляет: „Мне плевать, что говорят критики“.
Я перевела взгляд на свою фотографию: теперь я не казалась себе умной, я была расчетливой.
Дальше следовала еще одна моя цитата: «Добро пожаловать в мое скромное жилище».
Что ж, кто-то же должен был это сказать!
Она описала даже сохнущее на кухне белье…
«Райт не заботит красота и чистота в доме».
Кусочек «лего»…
«Когда гостя приглашают присесть, разве излишне ожидать, что хозяева предусмотрительно уберут с сиденья все острые предметы ?»
Мой семейный статус…
«Хотя у Райт уже есть дочка, она и не думает оформить брак, чтобы ребенок не рос незаконнорожденным. И что это за мать, которая отправляет малыша гулять в минусовую температуру?»
Это было УЖАСНО!
— Она меня разложила, как Кортни Лав, — проговорила я, ошеломленная.
Два самых мерзких отрывка из «Обсервера» и «Индепендента» тоже были процитированы — вдруг кто-то их пропустил? Затем следовал пересказ истории с ограблением, причем особенный упор делался на том, что после инцидента я не работала и не мылась. Заключительный абзац гласил:
«Травма, вызванная нападением, все еще дает о себе знать. Хотя Райт лишь посмеивается, подсчитывая гонорары, она предпочитает жить в неряшливой однокомнатной квартирке, которая, если говорить откровенно, выглядит не намного лучше какой-нибудь лачуги. Или она считает, это то, что она заслуживает ? Если так — может, она и права…»
— Это какие, интересно, гонорары я подсчитываю и посмеиваюсь? — спросила я. — Если не считать аванса, я еще и гроша не получила. И какая я? Самоуверенная? Или прибитая заниженной самооценкой? И у нас не однокомнатная квартира. У нас квартира с одной спальней, а это разные вещи.
Впервые Антону изменил его природный оптимизм. Ничего хорошего в связи с этой статьей сказать было нельзя. Абсолютно ничего.
— Подать в суд? — спросила я.
— Не знаю, — задумчиво произнес он. — Твое слово будет против ее, а многое из написанного — всего лишь ее мнение, за это в суд не тащат. А вот с Жожо поговорить надо.
— Ладно. — Меня в очередной раз обдало волной людского равнодушия. Это было в тысячу раз хуже, чем материал в «Обсервере». Там только критиковалась моя книга, а тут облили грязью меня саму.
— Только жалкие личности могут быть такими жестокими, — пыталась я убедить себя. — Она, должно быть, очень несчастна.
— Несчастным буду я, если ты станешь сидеть с таким видом.
При повторном чтении всплыла еще масса неточностей, которые мы пропустили в первый раз, шокированные неприязненным тоном.
— Антон, а ты, оказывается, каменщик.
— Как это?
— А вот так.
— Откуда они это берут? И про печенье опять ни слова, вот стерва! А ведь самое дорогое!
— Позвоню Жожо. — Однако сработал автоответчик.
Мы с Антоном молча смотрели друг на друга — эмоционально мы были совершенно опустошены. И даже Эма странно притихла.
Мы так и продолжали молчать, пока Антон не сказал:
— Так, идея. — Он расстелил на полу мерзкий разворот и протянул мне руку. — Вставай.
— Что такое?
Он порылся в дисках.
— Так, посмотрим… «Секс Пистолз» подойдет? Нет, вот что нам нужно.
Он поставил запись фламенко.
Я, озадаченная, смотрела, как он гоголем выхаживает по комнате, притопывает и вскидывает руки над головой, и все это — прямо на газетных листах. Если честно, танцевал он здорово, ничуть не хуже Хоакима Кортеса. Эма, радуясь, что напряжение в доме как будто спало, визжала и скакала вокруг него. Музыка ускорялась, а вместе с ней — Антон, теперь он топал ногой и хлопал в ладоши все с большим жаром и щегольством, пока песня не кончилась. Тогда он эффектно откинул голову.
— Оле!
— Ле! — закричала Эма и тоже закинула назад голову, чуть не упав.
Заиграла следующая песня.
— Идем, — пригласил Антон.
Я притопнула ногой — мне это понравилось, я топнула еще раз и увлеклась. Я старалась пнуть посильнее в фотографию Марты, в ее противную физиономию, пока Антон не попросил уступить ему место.
— Дай-ка мне. Правильно, Эма, теперь ты.
Эма запрыгала по фотографии.
— Молодец, дочка, — похвалил Антон. — Оттопчись на ней как следует.
Потом Антон отошел чуть назад и с разбегу опустил свои ножищи на физиономию журналистки.
Мы трое топтали и мяли гадкий газетный текст, и мерзкая рожа Марты Хоуп-Джонс корежилась и распадалась. Заключительный аккорд Антон исполнил, взяв газетный лист, как плащ матадора, и дав мне пнуть его ногой со всей силы.
— Ну как, получше стало?
— Немного.
Тут появился Дурачок Пэдди.
— Что у вас тут за топот? У меня кусок штукатурки прямо в чай упал!
— В чай? — Антон поднял его на смех и вытолкал за дверь. — Дурака-то не валяй!
— А если правда? — из-за двери глухо протестовал Пэдди.
— Может, это вообще он виноват, — заметил Антон. — Не пел бы про Санта-Клауса — глядишь, она бы и не обозлилась так. Надо уезжать отсюда. Я серьезно! Пора подумать о покупке квартиры.
— На какие шиши? Нам только-только на жизнь хватает.
— Судя по тому, как продвигается твоя карьера, нам недолго осталось бедствовать.
— Судя по тому, как продвигается моя карьера, меня скоро на улице камнями забьют. — Я потянулась за телефоном. — В Деттол-хаус мы не едем.
— Почему?
— Стыдно на улицу показываться.
— Да пошли они все! Ты ничем не провинилась. Чего тебе стыдиться?
— Я думала, ты обрадуешься, что мы не едем.
— И обрадовался бы. Но сейчас важнее, чтобы ты не закисла. Если ты сейчас рассыплешься на кусочки, считай — Марта Хоуп-Джонс победила.
— Ладно, — устало проговорила я. — Едем.
Расписание поездов метро в северном Лондоне было до обидного скудным… Даже до того, как отменили поезд в 11.48. А потом и в 12.07.
Мы с Антоном и Эмой сидели на продуваемом всеми ветрами перроне в ожидании следующего поезда, молились, чтобы и его не отменили.
— Дебс вообще-то неплохой человек, — сказала я, чтобы поднять дух — свой и Антона.
Неплохой, — согласился Антон. — Она вообще не человек. Понаблюдай за ней сегодня. Она никогда не моргает. Говорю тебе, она пришелец. Не смотри! — вдруг закричал он, загораживая мне обзор: на соседней скамейке какая-то женщина листала «Дейли Эко». Мой желудок коварно заурчал. Интересно, она уже прочла обо мне? И сколько людей по всей Британии прочитали эту отраву?
Сорок пять минут спустя мы стояли у порога Деттол-хаус. Дебс открыла дверь и оглядела нас своими круглыми синими глазами. Эма моментально захныкала.
— Вас приглашали на обед, — «добродушно» проворчала Дебс, — а не на ужин.
На ней, как всегда, было что-то младенчески-пастельное, а легкие тапочки на ногах сияли такой белизной, что у меня защипало в глазах. Смотреть на них можно было только через картонку с дырочкой, какие используются для наблюдения за солнечным затмением.
— Прошу прощения за опоздание. — Я пыталась сложить коляску, а Антон успокаивал ребенка. — Поезда в метро не дождешься.
— Уж это мне метро! — снисходительно проворчала Дебс. Она относится к нам с Антоном так, будто мы живем, как цыгане, по собственной воле, а не объективно бедны. — Кто-то из вас определенно должен найти дельную работу!
Я предостерегающе глянула на Антона. Хозяйку убивать не положено!
— Входите. — Дебс повела нас в гостиную, каждый раз выставляя вперед ногу, прежде чем аккуратно опустить ее на пол.
На кухне нас ждал папа. Он обнял меня с таким видом, будто у нас умер близкий человек.
— Бедная моя девочка! — заохал он. Когда он наконец меня отпустил, в глазах его стояли слезы.
— Насколько я понимаю, ты уже видел «Эко», — сказала я.
— Ведьма, настоящая ведьма эта баба.
— Нехорошо так отзываться о законной супруге, — тихонько шепнул мне Антон.
— Чем я могу тебе помочь? — спросил папа.
— Не беспокойся. Надо поскорей об этом забыть, и все. Эма, поздоровайся с дедушкой.
— Ты только погляди на эту мордашку, — заворковал папа. — Куколка, а не ребенок.
Дебс налила всем выпить и радостно обратилась к Антону:
— Вижу, твоя шайка никак не угомонится?
— Это вы о чем, мама?
При слове «мама» Дебс слегка нахмурилась, но продолжала:
— ИРА. Отказываются сложить оружие.
Всякий раз, как в новостях фигурирует ИРА, мы решаем этот ребус, и Антон уже давно отчаялся объяснить Дебс, что он не является ее членом. Антон ирландец, а для Дебс это достаточный аргумент. Беда Дебс в том, что она не признает иностранцев. Она не понимает, почему весь остальной мир не может просто входить в состав Англии.
Потом Антон поздоровался с Джошуа и Хэтти, детьми Дебс от первого брака, восьми и десяти лет от роду.
— А, — воскликнул он с выражением, — «дети кукурузы»!
Дебс думает, что он их так называет, потому что они светловолосые. На самом деле «Дети кукурузы» — это название романа Стивена Кинга, и никакой связи с цветом волос тут нет. Зато есть связь с их необычным внешним видом и поведением: они всегда неестественно чистые и сговорчивые.
— Привет, Джошуа, привет, Хэтти. — Я присела, чтобы видеть их лица, но оба отвели глаза. Однако не стали, как делают невоспитанные дети, толкать меня и убегать прочь. Вместо этого они послушно стояли передо мной, уперев взор в несуществующий предмет у меня за головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71