– О, нет. У него просто много работы, – оправдывалась я, – и мы увидимся, как только он освободится.
Наконец однажды в полдень, после занятия по вокалу Михаэль попросил меня остаться. Мы стояли молча до тех пор, пока Ричард Тейлор не закрыл за собой дверь.
– Дон, – проговорил Михаэль, схватив меня за руки, – мы были так ужасно далеки в течение нескольких недель. Я знаю, ты думаешь, что я скотина и намеренно игнорирую тебя.
– Это беспокоило меня, – призналась я, – я боялась, ты решил, что я кому-нибудь открыла нашу тайну. Я надеялась вскоре переговорить с тобой, но меня останавливал страх подвергнуть тебя опасности в стенах школы.
– Я знаю, – ответил он, – ты была замечательна, – он быстро поцеловал меня в щеку и отошел. – Через несколько дней, после того как ты посетила мою квартиру, директор школы вызвал меня, и у нас состоялся разговор о моих методах работы. Мне показалось, что другие преподаватели что-то тайком нашептали ему. Я знаю. Это нормально – профессиональная реакция. Он критиковал меня весь вечер. Во что бы то ни стало я должен, по его словам, быть более формален в своих отношениях со студентами. Я думаю, нас кто-нибудь заметил в кафе, или Ричард что-то заподозрил и посчитал своим долгом сообщить. Естественно, я испугался опорочить тебя, и мне пришлось играть чужую роль. Я думаю, – он снова взял мои руки, – наблюдение за нами снято, и ты сможешь прийти сегодня вечером ко мне так, чтобы никто не знал, тайком.
– Хорошо, – ответила я, радуясь новому приглашению. Пока он собирал вещи, я придумывала новую ложь.
– Счастливо, приезжай в то же самое время, постарайся не разочаровать меня, – сказал Михаэль и ушел.
Я была возбуждена словами Михаэля, нашим предстоящим свиданием. Я не слышала ни слова из того, что говорили на других занятиях, и ненавидела занудные, медленно идущие часы. Единственной, кто заметил во мне перемены была мадам Стейчен, она так хлопнула крышкой фортепиано, что я подскочила с табурета.
– О чем вы думаете, вы что, не видите нот?! – закричала она.
– Извините, – спокойно ответила я.
– Нет! – вспыхнула она, глаза мадам стали красными от гнева. – Это не практика, это пустая трата времени. Я повторяю вам, что, не замечая примечаний, вы будете играть как ремесленник. Оторвите пальцы от души. Концентрация, концентрация и еще раз концентрация. О чем вы думаете во время игры?
– Ни о чем.
– Это не игра… Это ничто, просто набор звуков. Вы сконцентрируетесь, или мы впустую потратим время. – С каждым словом она ударяла пальцами по крышке фортепиано.
– Я буду концентрироваться, – мои глаза горели от слез.
– Начните сначала, освободите свой ум от всякой ерунды.
Она посмотрела на меня своими маленькими, круглыми как линзы глазами.
– Я не буду читать по вашему лицу, мне все ясно из музыки, что-то изнутри развращает вас и мешает играть. Остерегайтесь кого бы то ни было, – заявила она и отошла к стене.
Я медленно начала концентрироваться на игре, принуждая себя не думать о Михаэле. Мадам Стейчен не была счастлива, но достаточно удовлетворена, чтобы не опустить топор на мою голову в конце урока. Она стояла прямо, откинув голову назад, так что открывалась все еще красивая шея.
– Вы должны освободить свой ум, – говорила она медленно, подыскивая меткие слова, – или вы станете исполнителем, или художником, – глаза ее приобрели стальной оттенок. – Художником, – повторила она, – жизнь для работы, в этом основное отличие художника от исполнителя, которого не интересует ни творчество, ни красота, создаваемая им. Известность, – лекторским тоном продолжила мадам, – чаще является бременем, чем благодатью. Наша страна делает из исполнителей дураков, публика продолжает молиться даже в том случае, если их боги оказываются колоссами на глиняных ногах, стойте на твердой почве и голову свою не опускайте в облака, – проповедовала она. – Вы понимаете?
Я кивнула, она говорила, как будто знала все о Михаэле и обо мне. Но как она могла? Если… Ричард Тейлор… Мое сердце бешено забилась. – Свободны.
Мадам Стейчен резко отвернулась, я еще долго сидела, слушая, как ее каблуки стучат по коридору.
Я шла по городу, боясь поднять глаза, чтобы не встретить никого знакомого. Я перебегала улицы, не замечая ни машин, ни светофоров.
Был холодный пасмурный день. Небо было похоже на штормовое море, сердитые облака грозили обдать холодным дождем. Ветер проникал в каждую щель моего жакета и лизал тело. Я добралась домой, и единственное мое желание было войти в комнату и забраться с головой под одеяло.
Но, войдя в зал, я обнаружила на столе письмо для меня. Оно было большим, с кучей печатей. Я сразу поняла, что письмо из Германии, от Джимми. Я взяла его и в волнении поднялась к себе. Триша еще не вернулась с занятий танцами, так что я оказалась одна. Сев на кровать, я распечатала пакет, заглянув внутрь, я увидела красивую красную шелковую подушечку, в форме сердца, на котором черными буквами по-английски и по-немецки было написано «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ». Мои руки упали на колени, я не могла больше ни двигаться, ни думать.
Я не вспоминала о Джимми несколько недель, когда приходили его письма, я могла днями не распечатывать их. А когда наконец вскрывала, то читала так быстро, будто боялась его слов, боялась его любви, боялась вспоминать его голос, лицо.
Джимми что-то заподозрил неладное из моего последнего письма. Оно было еще короче, чем другие, в нем не было слов, что я скучаю. Джимми спрашивал, не заболела ли я, и надеялся подарком из Германии доставить радость. В письме Джимми говорил, что каждый раз, когда я буду смотреть на подушечку, меня посетит светлый ангел.
Я выронила письмо и закрыла лицо руками. Мне не хотелось предавать Джимми, и все же, я не могла не любить Михаэля. Я знала, как разобьется сердце Джимми, когда он узнает о маэстро. Даже мысль об этом делала меня несчастной. Дважды я собиралась написать ответ, объяснить все, что произошло, как все это случилось непредвиденно. Что это был лишь нормальный эпизод в жизни музыканта. Дважды я писала об этом, но дважды рвала письма, в конце концов я решила повременить с ответом. Я спрятала подушечку обратно в конверт и положила его подальше. Если бы я оставила его на видном месте, то каждый день, случайно натыкаясь на конверт, я проклинала бы себя до того момента, пока Джимми не открыл бы правду.
– У меня для тебя сюрприз, – сказал вместо приветствия Михаэль, открыв дверь квартиры. – Он лежит на кровати, сходи посмотри, – добавил он, в руках у маэстро был бокал с вином, в комнате играла музыка, свет был приглушен. – Я приготовлю вино для тебя.
– Что там? – встревоженно спросила я. Было видно, что Михаэль уже достаточно выпил до моего прихода.
– Иди и смотри.
Войдя в спальню, я увидела на кровати белую длинную коробку, открыла ее, там лежала розовая шелковая ночная рубашка, такая нежная и прозрачная, какую только можно представить. Он хочет, чтобы я ее примерила?
– Тебе нравится? – Михаэль встал в дверях.
– Очень приятно.
– Очень? – Он крепко обнял меня за плечи и нежно поцеловал в шею. – Это очень, очень дорогой подарок. Но я мечтаю увидеть тебя в нем. – Михаэль покрывал меня поцелуями, и это, а не мысль о ночной рубашке заставило мое сердце учащенно забиться.
Медленно я скользнула в ночную рубашку, она казалась не тяжелее легкого морского бриза. Я осмотрела себя в зеркале, рубашка не скрывала, а подчеркивала наготу. Я вошла в зал, Михаэль сидел на диване, напряженная улыбка играла на его лице. Когда он увидел меня, улыбнулся по-другому.
– Оставь свою робость за порогом спальни. Ты выглядишь потрясающе. – Он протянул мне бокал вина, я подошла к Михаэлю, все еще прикрывая руками грудь.
– Я смущаюсь, – немного поколебавшись промолвила я.
– Не стоит, – ответил Михаэль, его лицо стало очень-очень серьезным, – не меня, только не меня.
Он поставил бокал и поцеловал меня в лоб. Он особенно нежно взял меня за руки и заглянул в глаза, в его взгляде читалось желание. Мы поцеловались, поцелуй был долгим и нежным. Я удивилась, он любит меня, каким голосом он разговаривает со мной.
– Ты дрожишь, тебе холодно?
– Нет, не холодно.
– В тебе еще жив цветок невинности, я убежден, – твердо сказал Михаэль. – Мы странные люди, связанные навсегда музыкой, ты веришь мне?
Я кивнула.
– Я знаю, чем мы займемся, – сказал он, улыбаясь, глаза Михаэля лучились теплом, – мы сейчас оформим отношения.
– Оформим отношения?
– Конечно, мы возьмем на себя формальную присягу, подобно свадебной церемонии. – Он взял мою руку, и мы повернулись к зеркалу, где в тусклом освещении мы напоминали призраки.
Михаэль торжественным шагом подвел меня к нему, он выглядел нежным и чувственным. Звучала торжественная музыка.
– Теперь, Михаэль Саттон, – воскликнул он перед зеркалом, – вы берете эту красивую, молодую певицу, эту сирену песни, эту новую богиню сцены и экрана, под свою защиту и опеку, она должна быть вашей музой на протяжении всей жизни, пока занавес не падет вниз и аплодисменты не отзвучат? Обещаю, – ответил он на собственный вопрос. – А вы, Дон Катлер, – обратился он ко мне глубоким и серьезным голосом, – вы берете этого молодого, красивого человека, эту звезду музыкальной сцены и экрана под свою защиту и опеку, на долгие времена, пока не падет занавес и аплодисменты не отзвучат?
Я повернулась к нему, наши губы слились в поцелуе.
О, как бы я желала, чтобы церемония была реальной, и мы венчались в большом, причудливом храме, перед священнослужителем и сотнями приглашенных гостей, людьми театра и газетчиками. Конечно, все Катлеры были бы там, и обязательно бабушка Катлер, вынужденная улыбаться и поздравлять меня, а Клэр и мать всенепременно должны оказаться в центре внимания.
– Хорошо? – переспросил Михаэль.
– Да, – прошептала я, – обязуюсь.
Он повернулся обратно к зеркалу.
– Тогда властью, данной мне Богом и театром, объявляю вас, Михаэль и Дон, мужем и женой на всю оставшуюся жизнь. Вы можете поцеловать невесту настоящим, страстным и горячим сценическим поцелуем, – сказал Михаэль и поцеловал меня.
Он осыпал ливнем поцелуев мою шею, щеки, поднял меня на руки и закружил.
– Наступил медовый месяц, – шептал Михаэль по пути в спальню.
Время любви было для нас разным, три раза я оказывалась на новой высоте экстаза, как обещал маэстро. Когда я думала, что уже все закончено, он снова тянул меня к себе. Неуверенная в том, что это возможно, я начала сопротивляться.
– Расслабься, – говорил Михаэль, – существует другой способ, – и я оказалась на нем.
Когда любовные утехи закончились, мы еще долго лежали, слушая стук собственных сердец.
– Наступил настоящий медовый месяц, – повторил Михаэль и поцеловал меня в щеку. Тусклый свет маленькой лампы отражался у него в глазах. Он коснулся кончика моего носа. – Ты счастлива?
Я не знала, как долго будет продолжаться наша эйфория. Мне казалось, что страсть продлится до самой смерти. Все же я подозревала, что такой экстаз, как сегодня, останется чем-то неповторимым. Михаэль скоро пресытится мной, как ребенок своими игрушками, и тогда найдутся женщины более опытные, чем я.
– Я счастлива, но боюсь, что счастье сменится, сотрется, сносится как старый плащ…
– И не будет постоянно с нами, но мы живем в мире фантазии, так пусть же как в кино или романах счастье длится вечно. Но этого, к сожалению, не бывает. Так давай упиваться мгновениями, наслаждайся вместе со мной.
– Но я не хочу бояться, я хочу, чтобы кинолента ожила.
– Да будет так, – объявил Михаэль и хлопнул в ладоши, – да будет так, заклинаю всей магией, вверенной мне. Ничто не может стать между нами, ничто не может причинить вред нам.
– О, Михаэль, это правда? Это сбудется?
– Конечно, – ответил он. – Мы же дали присягу перед магическим зеркалом.
Михаэль поцеловал меня и откинулся на спину, закинув руки за голову. Я поднялась, чтобы пойти в ванную. Когда я осмотрела себя в зеркале, то заметила, что мое лицо все еще пунцовое. Тихонько войдя, Михаэль подошел ко мне и положил на плечи руки. Он очень и очень долго целовал меня мягкими губами в шею, потом в плечи и погладил мои груди. Я наблюдала за всем этим в зеркало как на экране.
Когда я вернулась в общежитие, Триша сразу выключила музыку.
– У тебя на шее следы поцелуев, – сказала она, когда я начала переодеваться, – что случилось сегодня вечером? И не говори мне, что вы просто сидели, пили вино и разговаривали.
– О, Триша, у нас была любовь, и это было так замечательно, так замечательно, даже лучше, чем я представляла.
– Я знала это, – холодно проговорила Триша, – я знала, что человек в тридцать лет не удовлетворится касанием рук и болтовней.
– Но, Триша, – возразила я, – мы действительно любим друг друга, больше, чем… И мы дали друг другу обещание, мы присягнули…
– Присягнули? Что еще за присяга?
– Чтобы любить, охранять и верить друг другу, как в браке, – сказала я, но в глазах Триши отразилось недоверие, она покачала головой.
– Мама мне говорила: мужики, чтобы добиться меня, будут обещать все, что хочу я, а делать все, что хотят они.
– Нет, – возразила я, – этого не будет с нами. Мы всегда будем вместе, он нуждается во мне даже больше, чем я в нем. Он был везде, он видел много красивых женщин, но хочет меня, меня! Пожалуйста, Триша, пожалуйста… Я буду счастлива.
– Я рада за тебя, но не волноваться – не могу, – ответила она.
Слова Триши задели меня, они тронули мое чувство. Они задели светлый улыбающийся образ Михаэля, хранившийся в моем сердце. Но мы с Тришей легли на одну кровать и долго, долго разговаривали. Я говорила, а она слушала. Я передала ей свое удивление и радость. Я рассказала, как все дивно спланировал Аллан. Как мы проведем длинный медовый месяц на роскошном лайнере, а затем вернемся в Нью-Йорк и будем жить в причудливой квартире, как я вся отдамся музыке. Я была так увлечена своим рассказом, что несколько раз чуть было не сказала вместо Аллан – Михаэль. Но вспомнив о своей тайне в последний момент ловила готовое спорхнуть с языка слово.
– Звучит довольно приятно, – сказала Триша, когда я закончила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36