— То, что я потерял, здесь, — отчеканил Баньер, — здесь, у вас в кармане, и вы мне это возвратите сию же минуту.
— О чем вы? — вскричал ошеломленный маркиз.
— О! — простонал торговец.
— Не стоит кричать, — продолжал Баньер. — Вы не маркиз, вы не капитан, вас не зовут делла Торра: вы грек, шулер, вор.
— Я?
— Да, вы! Я весь вечер смотрел, как вы мне подтасовывали карты.
— Ах, негодник!
— Ну, довольно болтовни: у вас шпага, у меня сабля, так обнажим их, да поживее, если не хотите, чтобы я убил вас прежде, чем вы успеете ее вынуть, впрочем мне это в высшей степени безразлично, потому что я так или иначе убью вас.
Торговец хотел прийти на помощь товарищу и за неимением своей уплывшей палки, в одиночестве удалявшейся в сторону селения, вытащил из кармана нож, но Баньер сделал выпад и так свирепо полоснул его своим клинком, что рассек все его серо-коричневые одеяния, вспоров их от чулок до самого плеча.
Не стремясь получить остальное из того, что причиталось ему по счету, торговец со всех ног бросился к дому,, издавая стоны, доказывающие, что подкладка его камзола тоже была задета.
Что касается маркиза, то он, казалось, врос в землю, бледный и трепещущий, уже и не помышляя о том, чтобы вытащить из ножен свою шпагу.
— Ну-ну, — сказал Баньер, — приступим же к делу. Раз мы не деремся, опорожним наши карманы.
Марион присутствовала при всем этом, объятая ужасом, но также и восхищением: то, что драгун восторжествовал над капитаном, пленило ее, она смеялась, вскрикивала, топала ногами.
Просто невероятно, насколько женщине свойственно предпочитать мужчину, с которым она только вчера познакомилась, тому, с кем она близка давно!
Что означает это: то ли женщина так непостоянна, то ли мужчина ничего не выигрывает от ее близкого с ним знакомства?
Как бы то ни было, маркиз, приведенный в неистовство оскорблениями Баньера и выходками Марион, сделал над собой отчаянное усилие и шпагу все же выхватил.
Но его трясущаяся рука совсем не отличалась силой; крепким клинком своей сабли Баньер отразил выпад и выбил шпагу из ладони маркиза.
Подумав, что ему приходит конец, маркиз упал на колени.
Но у Баньера было доброе сердце: он ограничился тем, что отделал маркиза саблей плашмя, а затем перешел к главному: принялся обшаривать его карманы.
Но сколько бы он ни прощупывал, ни выворачивал эти злополучные карманы, из шестидесяти луидоров, которые. у него только что уворовали под видом игры, Баньер обнаружил разве что две или три монеты.
— Ах! — вскричала огорченная Марион. — Если бы я; знала, что вы ищете именно это!
— Так что было бы? — буркнул Баньер, продолжая безуспешно обыскивать капитана.
— Ну, я бы вам сказала, что вся казна хранится у торговца.
— Ах, черт возьми!.. — возопил Баньер, задыхаясь от ярости.
Затем, поскольку наш герой быстро принимал решения, он крикнул:
— Бежим! Скорее, мы настигнем его раньше, чем он доберется до гостиницы!
— Да, да, бежим, — сказала Марион, которая тоже на что-то решилась и теперь действовала заодно с Баньером, — может, еще и догоним.
И Баньер, вместо постскриптума добавив маркизу еще парочку сабельных ударов плашмя, чтобы уж отплатить сполна, со всех ног пустился в направлении постоялого двора.
Марион, ухватившись за его руку, бежала рядом, легкая, словно Аталанта. Маркиз был вне себя, раздавленный горем и стыдом при виде Марион, так явно ликующей по поводу его поражения и ставшей сообщницей этого незнакомца. Крик, вырвавшийся у него, весьма походил на рычание. Он попытался броситься вслед за беглянкой, но Баньер резко обернулся, и негодяй застыл на месте.
Баньер, угадав его намерения, сделал шаг ему навстречу.
Но тот повернул назад и обратился в бегство.
Баньер же возобновил свой бег: он рассчитывал, что коротенькие ножки торговца дадут ему возможность догнать его, однако ножки от страха удлинились, и Баньеру не удалось настигнуть беглеца; добежав до постоялого двора, он обнаружил, что тот успел скрыться, оставив комнату пустой.
Подобно Бильбоке, он спас кассу.
Баньер кинулся в конюшню, надеясь, что тот хотя бы о лошади не вспомнил. Но с памятью у торговца все было в порядке, и, несмотря на ущерб, нанесенный его наряду и здоровью, он сумел взгромоздить седло на спину лошади, накинуть поводья на ее шею и ускакать во весь опор.
Итак, Баньеру не осталось решительно ничего, кроме двух луидоров да Марион.
Для бедного юноши было весьма прискорбно убедиться в том, какая неприятность постигла его, но коль скоро беда непоправима, надо противопоставить немилостям фортуны отвагу и стойкость. Баньер призвал хозяина гостиницы и принялся рассказывать ему свою историю; следствием такой откровенности явилось то, что хозяин потребовал от него, причем немедленно, платы за обед не только свой, но и троих сотрапезников, и Баньер уступил этим настояниям почти без спора, столь мало было в нем желания разбираться с местными властями.
Так от двух луидоров осталось восемь экю. Осталась и Марион, полная страсти и очарования; будь Олимпия забыта, Марион в любых других обстоятельствах могла бы послужить достаточным утешением.
Но в сердце Баньера не осталось места для другой любви, а потому, видя это бедное дитя в слезах, глядящее на него, с мольбой сложив руки, он сказал ей так:
— Увы, моя прелесть! К несчастью, вы имеете дело с человеком, чьи сердце и кошелек равно опустошены! Я никогда не забуду вашего доброго ко мне расположения, но не могу оскорбить вас, предложив вам меньше того, чего вы стоите. Послушайте, вы достаточно хороши собой, чтобы знать, что такое любовь. Так вот, я до безумия люблю женщину, в погоню за которой пустился, женщину, которая сделала меня дезертиром дважды: в первый раз я бежал за ней от иезуитов, теперь — от драгунов. Я вполне сознаю, что ради меня вы покинули этого проходимца-маркиза, и это надо учитывать, однако, если рассудить в общем и целом, возможно, я даже оказал вам услугу. Еще немного, и он бы вас вконец опозорил, вы бы погибли или, по меньшей мере, угодили за решетку. Итак, если угодно, мы здесь и расстанемся, моя милая Марион.
Ответом был продолжительный вздох, и Марион, поглядев на Баньера, пролепетала:
— Как? Прямо сейчас? Глубокой ночью?
И так нежно она произнесла эти слова, что сердце нашего героя смягчилось.
Он смотрел на нее, печально качая головой.
— Без денег, без приюта, — прибавила она совсем тихо. Тут она опустила голову, и Баньер безотчетно почувствовал, что глаза ее наполняются слезами.
— У меня восемь экю, — сказал он. — Вот, возьмите шесть.
— Но коль скоро ночлег уже оплачен, — промолвила Марион, — отчего бы не воспользоваться этим, сударь?
Эта женщина была великой искусительницей, настоящей сиреной: против сладостных полутонов ее голоса не устоял бы и сам хитроумный Одиссей; тем меньше причин для этого было у Баньера, никогда не имевшего претензий соперничать с царем Итаки по части благоразумия.
Тем не менее история умалчивает о том, исполнил ли Баньер ее совет в точном его значении. История равным образом молчит и о том, как он распростился с этой случайной подругой; несомненно лишь одно: следующее утро Марион встретила на постоялом дворе совсем одна.
Бедняжка, она заслуживала лучшей участи! Такие способны стать сущими ангелами в чьей-нибудь жизни, явись они вовремя и останься там для них незахваченное место в момент, когда обнаруживается их любовь.
XLIII. БАНЬЕР В ПАРИЖЕ
В своей бархатной куртке шоколадного цвета, канифасовых кюлотах и домашних туфлях Баньер, как легко себе представить, был обречен производить самый поразительный эффект на больших дорогах, по которым он шагал; так, прохожий, увидев его, обычно застывал на месте и смотрел, как тот идет мимо, возобновляя свой путь лишь тогда, когда Баньер был уже далеко.
Баньер задерживал зевак, которые глазели на его персону, но его задержать не могла никакая сила.
Чтобы одолеть дорогу длиной в сотню льё, у Баньера в запасе оставались лишь три экю, так как бедняжка Марион убедила его оставить их себе, категорически отказавшись взять более пяти экю из восьми.
Ему еще и спорить пришлось. Забрать себе пять экю из восьми — это уже слишком много, твердила она, а Баньеру к тому же предстоит путь куда более долгий, чем ей. И потом, красивая женщина, оставшись без гроша, никогда не испытывает тех затруднений, которые выпадают в таких случаях на долю мужчины, даже если красоты у него столько, что хватило бы Эндимиону либо Адонису.
Что ж! Из этих трех экю — случай невероятный, а все же надеюсь, что читатель мне поверит, как только я это ему скажу, — Баньер нашел способ кое-что выкроить на пару башмаков.
Домашние туфли бедняжки Марион сделали все, на что способны были эти славные туфли: они продержались первые двадцать льё пути, после чего задники и подметки разлетелись в разные стороны.
Ну а питание меньше всего беспокоило Баньера. Он жил за счет виноградников, ореховых деревьев и лещины; потом, коль скоро для всякой доброй трапезы необходимы овощи, выдергивал на первом встречном поле какую-нибудь морковку или луковицу, зачастую навлекая на себя пронзительные крики поселян, но когда он говорил поселянам, а в особенности поселянкам, что голоден и совершил эту маленькую кражу только потому, что очень хотел перекусить, тот или та, кому он объяснял это, начав с брани, кончали тем, что делили с ним свой хлеб.
Так он жил, прося приюта в хлевах и сараях, а если ему отказывали, ночевал под открытым небом, в каком-нибудь стогу сена или под деревом с густой кроной.
Это был единственный открытый Баньером способ избежать нежелательных приключений и женской благосклонности.
Ибо, надобно заметить, где бы ни появлялся этот бедняга, он мгновенно внушал женщинам пылкую страсть.
«Увы! — говорил он себе, грызя свой скудный обед. — Зачем вместо того, чтобы притягивать сердца, я не стал магнитом, притягивающим металлы? Я был бы сейчас богачом, имел бы больше чем нужно, чтобы выкупить Олимпию, будь она даже в гареме великого султана и потребуй он за нее столько же, сколько Мурад потребовал у герцога Бургундского за свободу графа Неверского».
От случая к случаю Баньер, сам того не сознавая, проявлял начитанность. Это были плоды того начального обучения, какое он прошел в обители иезуитов.
Через неделю такого пути, требующего жесточайшего упорства, поглядевшись наподобие Нарцисса в прозрачное, зеркало ручья, Баньер заметил, что его борода изрядно похожа на ту, которую носил Полифем.
Тогда нашему путешественнику во что бы то ни стало захотелось побриться. Итак, он встал, прежде запив свой скромный завтрак несколькими глотками родниковой воды, направился в ближайшую деревню и зашел к цирюльнику, чтобы сбрить бороду.
Потом, пока его брили, Баньер, желая хоть что-нибудь сказать, спросил:
— Что это за селение, друг мой? Цирюльник, порезав ему кожу, ответил:
— Деревня Вертю, сударь.
— А сколько отсюда льё до Парижа? — полюбопытствовал Баньер, пытаясь, что было не просто, краем глаза рассмотреть капельку крови, выступившую у него на подбородке.
— Два льё, сударь, всего два маленьких льё. Брадобрей назвал льё маленькими, ибо, порезав Баньера, считал себя обязанным в виде возмещения сказать что-нибудь приятное.
От радости Баньер даже подпрыгнул. Он был далек от предположения, что Париж, скрытый от его глаз пеленой утреннего тумана, может оказаться так близко.
Париж хорош для богачей, но, пусть даже меня сочтут сочинителем парадоксов, я все равно не перестану утверждать, что для бедняков он еще лучше; однако самое беспримерное очарование имеет Париж для искателей приключений, которые, подобно г-ну Баньеру, являются сюда, чтобы закинуть свою сеть в это бездонное море, надеясь вытянуть жемчужину, подхватить клад.
Вступая в пределы столицы, Баньер располагал одним экю; к несчастью, он имел также бархатную куртку и канифасовые кюлоты.
Возможно, пытливым умам небезынтересно было бы узнать, каким образом наш герой выберется из подобного нелепого наряда, и те, кто видел, как он его надевал, должно быть не без истинной тревоги ждут, как ему удастся разоблачиться.
Приподнимем же уголок занавеса. О сударыня, вы смело можете смотреть, будь вы хоть так же чрезмерно стыдливы, как сама г-жа де Ментенон! Не беспокойтесь, все будет вполне пристойно.
Следует сказать, что сначала, оказавшись в предместьях, наш драгун не слишком выделялся среди толпы: Париж кишит оригиналами. К тому же, как было сказано выше, Баньер прибыл утром, — так вот, по утрам множество мелких государственных служащих или подручных лавочников, весь этот смиренный люд высыпает на улицы, спеша запастись продуктами для завтрака, причем каждый появляется перед своими согражданами, не церемонясь, в тех одеждах, которые трагедия благородно именует простыми. (Смотри в «Британике» Расина.)
Однако в сравнении с тем простым нарядом, в котором Юния предстала перед Нероном, наряд Баньера стоит признать сложным.
Итак, пока он пересекал предместье Сен-Марсель, все шло хорошо, но едва лишь наш драгун достиг улицы Лагарпа, прошел через мост Сен-Мишель и вышел на улицу Сен-Дени, он тотчас понял, до какой степени необходим для осуществления планов, кипевших в его мозгу, приличный вид.
Однако, чтобы раздобыть пристойную одежду, требовалось, по меньшей мере, шесть экю, именно та сумма, которую он хотел оставить Марион и которая была вдвое больше той, что Марион оставила ему.
Итак, Баньер ничего не мог сделать, имея ровным счетом один экю.
Это не помешало ему заметить в лавке старьевщика висевший на крючке баракановый камзол.
Как известно, обычай старьевщиков — добиваться, чтобы покупатель оплатил разницу даже в том случае, если он меняет хорошую вещь на плохую или вещь посредственную — на ту, что еще хуже.
А здесь-то был совсем другой случай. Куртка маркиза делла Торра была из разряда таких рубищ, что хуже некуда. Но Баньер родился в сорочке. Совсем уж было собравшись Убить мужчину-старьевщика, чтобы добыть себе одежду, он, по счастью, вместо этого столкнулся с женщиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129