https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya-vanny/na-bort/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Не люблю этот город.
— Объяснитесь.
— Я не люблю этот город, где живет Каталонка, и аббат д'Уарак, и наша врагиня — парикмахерша. Не выношу Лион с его тюрьмами, официалом, казармой, да мало ли с чем еще! Послушайте, милый мой друг, у меня такое чувство, что нам бы лучше не возвращаться в Лион, не селиться там.
— О, у меня может создаться впечатление, будто вы суеверны, — с улыбкой возразила Олимпия. — Взгляните же на это чудесное солнце, на эти зеленые холмы, опоясанные деревьями; посмотрите, как кораблики, будто золотистые ракушки, скользят по голубой глади вод! А вон там, в дальнем конце того маленького острова, за домами, глядите, какая купа деревьев вдоль белой дороги, — видите?
— Да.
— И как перед ними протекает Сона?
— Да.
— Смотрите, что за чудесный покой: вон рыбак на берегу, дети, играющие у воды…
— Правда.
— Там — маленький домик, где мы хотим поселиться. Посмотрите, как он удален от того кипучего городского
центра, где мы жили до нашего отъезда. К нам никогда не вернутся прежние треволнения. Эта часть города беспробудно дремлет в тени каштанов и лип. А вы подумали, каково здесь зимой, когда этот пустынный квартал будет утопать в ватном снежном ковре? Вы представили себе маленькую лампу, светящуюся сквозь занавеси и оголенные ветви деревьев, сияющую, словно звезда счастья над нашим домом; мост, ведущий к городским воротам? Мы совершаем прогулки, дышим свежим воздухом… теперь, когда вы видели все это, что ж, не поедем в Лион, если вы не хотите.
— Да уж поедем, раз этого хотите вы, — отвечал Баньер, подавляя последний тяжелый вздох, рвущийся из груди. — Вы не можете привести меня ни к чему иному, кроме радости и счастья.
И он вместе со своей подругой двинулся вниз, к городу.
Два часа спустя они расплатились с возчиком, переоделись в свежую одежду и утолили голод; остановились они в маленькой гостинице, чтобы сначала как следует передохнуть, а потом пуститься на поиски жилья.
Но Олимпия была слишком полна энергии, чтобы долго предаваться отдыху.
На следующий день, пока Баньер еще спал, она выскользнула из гостиницы. Когда Олимпия жила в Лионе и бродила по городу в одиночестве, в слезах из-за грубости Баньера или оттого, что он ее совсем забросил, она раз двадцать замечала уединенный дом, который всегда ей нравился своим видом и обилием зелени вокруг.
Никогда она не обнаруживала в его окнах ни малейшего движения: летом она объясняла это тем, что его обитатели переехали за город, зимой говорила себе, что они живут взаперти, прячась от холода и тумана.
Она направилась прямо к этому дому, полная решимости добиться своего и убедить хозяев, прельстив их выгодой, уступить свои права. Олимпия всегда полагала, что для красивой, приветливой женщины, если она готова взять на себя труд попросить о желаемом, нет ничего невозможного.
Какой же это будет праздник, когда она вернется к Баньеру, чтобы сообщить, что дело сделано, взять его за руку и повести устраиваться на новом месте!
Час неторопливой ходьбы, и она добралась до цели своего путешествия.
Со слегка сжавшимся сердцем она постучалась в маленькую калитку в ограде, протянувшейся вдоль речного берега.
Но ответа не было. Она постучала снова, и вскоре послышались шаги: песок на аллее садика поскрипывал под ними.
Однако калитка не открылась; предосторожности были столь велики, что казалось, будто по ту сторону ограды кто-то прислушивается или пытается разглядеть ее.
Что касается первого предположения, то Олимпия заблуждалась. Узнать, с кем имеешь дело, было нетрудно, поскольку в калитке было окошечко с маленькой железной решеткой: глядя через него во времена смут и гражданских войн, добрые провинциальные, да и парижские буржуа могли проверить, кто стучится к ним — враг или союзник.
За ней наблюдали, вот и все.
Олимпия заметила физиономию служанки, маячившую сквозь железные прутья решетки.
— Что вам угодно, сударыня? — осведомилась та.
— Добрая девушка, скажите, этот дом сдается, не правда ли? — сказала Олимпия.
— Нет, сударыня.
— Мне казалось, я слышала другое, — пробормотала Олимпия обескураженно.
— Он никогда не сдавался, сударыня.
И служанка собралась было захлопнуть окошко.
— Простите, — запротестовала Олимпия, — еще один вопрос, дитя мое.
— Задайте его, сударыня.
— Кто живет в этом доме?
— Ну, — промолвила служанка, — я не знаю…
— У меня самые добрые намерения, — заверила Олимпия, просовывая сквозь решетку экю, при виде которого служанка стала гораздо предупредительнее. — Послушайте, я никого не выслеживаю, не преследую: просто мне очень хочется нанять для себя этот дом, и тот, кто бы мне его уступил, заслужил бы мою огромную благодарность.
— Но все же, сударыня, что если тот, кто здесь живет, дорожит этим домом?
— Ах, я знаю все, что мне можно возразить; но, если бы мне удалось поговорить с владельцем дома, я бы уж нашла способы его уговорить. Я женщина, и я безобидна. Повторяю: нельзя ли, чтобы хозяин принял меня и выслушал мои доводы? Обещаю вам, моя милая, что, если вы мне поспособствуете и я смогу уговорить вашего господина, я прибавлю к тому экю еще луидор.
Ослепленная, служанка ухмыльнулась, глядя в прелестное лицо Олимпии.
— Сударыня, — сказала она, — владелец этого дома в нем не живет. Мой господин всего лишь наниматель, да и приезжает сюда только время от времени.
— А в настоящее время он здесь?
— К счастью, здесь.
— К счастью? Значит, можно надеяться?..
— Все возможно, он такой любитель хорошеньких глазок, что ваши, может, его и проймут. Позвольте я сбегаю его предупредить, он сюда придет, вот вы и поговорите с ним с глазу на глаз.
— Ступайте, — сказала Олимпия.
Служанка поспешила к дому. Она сама была молода и потому не видела ничего невозможного в том, чтобы исполнилось желание другой молодой женщины.
Три минуты спустя она возвратилась, ведя за собой мужчину, который посмеивался и ворчал:
— Она хоть вправду красива, эта дама, ради которой вы, Бабетта, меня побеспокоили?
При звуке этого голоса Олимпия содрогнулась и безотчетно отпрянула назад, но было поздно.
К решетке уже прилипла физиономия аббата д'Уарака.
Узнав Олимпию, он издал вопль изумления и восторга.
Охваченная ужасом, Олимпия бросилась бежать со всех ног, между тем как аббат, бранясь и чертыхаясь, пытался открыть калитку, чтобы нагнать ускользающую добычу. Но пока служанка искала ключ, Олимпия исчезла, и когда калитка была отперта, оказалось, что аббат слишком близорук, чтобы отыскать следы беглянки.
XCII. ОЛИМПИЯ ТОЖЕ ТЕРЗАЕТСЯ ПРЕДЧУВСТВИЯМИ
Как мы уже сказали, при виде аббата д'Уарака Олимпия пустилась бежать, вся трепеща от ужаса.
Только пробежав шагов сто, она перевела дыхание и осознала, какая ей угрожает опасность и сколь неосторожно было подвергать себя подобному риску, пренебрегая дурными предчувствиями Баньера.
Увы! Значит, влюбленный мужчина оказался более чутким, чем она, женщина! Стало быть, Баньер любил сильнее, если смог угадать опасности, которые здесь будут грозить его любви?
Олимпия только что с первого взгляда поняла, насколько ее появление взбодрит и обновит прежние вожделения аббата д'Уарака.
Этот упорный, неутомимый преследователь мог оставить в покое только любовницу графа де Майи, но возлюбленную Баньера он никогда не перестал бы осаждать.
Будет ли он уважать жену Баньера больше, чем уважал любовницу, особенно если эта жена по случайности, которую его самолюбие, разумеется, не преминет истолковать в свою пользу, сама вернулась и по собственной воле постучалась в его дверь?
Олимпия опять попыталась бежать, но еще через сто шагов ей снова пришлось остановиться: кровь, сначала бросившаяся ей в голову, теперь вся прихлынула к сердцу, так что она стала задыхаться.
Потом в висках застучало, и ей казалось, что каждое биение пульса отдается в ушах, тихонько нашептывая: «Д'Уарак! Д'Уарак!»
Случайность… Все же это была только случайность.
Но как можно поверить в такую случайность?
Неужели настойчивость, которую проявила Олимпия, требуя, чтобы ее провели к хозяину дома, была случайностью? А деньги, которые она дала служанке, и другие, которые она ей пообещала, — тоже случайность?
Как не поздравить себя со всеми этими совпадениями, если тебя зовут д'Уараком?
— О! — прошептала Олимпия. — Я и отсюда прямо слышу его. Он скажет себе: «Она знала, где я живу, вот и примчалась, а увидев меня, бросилась бежать, потому что она, как Галатея, хотела, чтобы ее преследовали. Теперь, когда она возвестила о своем прибытии, ей больше ничего не надо, как только чтобы я искал ее и нашел!»
Боже! А Баньер?
Если Баньер обо всем узнает, как он сможет примириться с этим утренним визитом к его давнему сопернику, более того — к врагу? Как ему, Баньеру, поверить в эту случайность, если даже сама Олимпия, ее жертва, с трудом в нее верит?
Разве все не складывается, как нарочно, чтобы изобличить женщину, и без того уже слишком подозреваемую?
А главное, эта ее торопливость: рано встать, выйти одной, забрести в уединенное место, и все затем, чтобы ей неожиданно встретился… и кто же? Аббат д'Уарак, бич спокойствия Баньера, после г-на де Майи второе для него пугало.
Увы! Никогда, почти никогда женщина, столкнувшись с подобным сочетанием видимостей, не находит в себе смелости быть искренней, особенно если эта женщина находится в таком положении, как Олимпия. Она склоняет голову под грузом былого, запрещающего ей это, и надеется все искупить молчанием, в котором малейшее эхо прежних бурь пугает ее и ранит.
Итак, придется с самого начала обзавестись тайной — тайной от человека, которого она любит, которого боготворит; человека, в жертву которому она принесла любовь знатного вельможи и самого короля; человека, в служении которому она решила видеть отныне единственную цель и средоточие всех своих помыслов, судью всех своих поступков.
Она это сделает, сделает любой ценой: она будет хранить молчание о том, что сейчас произошло, не ради себя, но ради него.
Баньер никогда не поверит тому, чему и в самом деле почти невозможно поверить.
Возможно, он и притворился бы, будто верит, но тогда ему станет еще больнее, ведь в глубине сердца он верить ей не будет.
Оказавшись таким образом во власти всех невзгод своей прежней жизни, Олимпия решилась лгать. Поэтому в гостиницу она вернулась, боясь, что застанет Баньера уже проснувшимся, как ей того хотелось бы, если бы все вышло, как замышлялось, и она, увидев мужа на ногах, сразу объявила бы ему добрую весть.
Свернув на улицу Вержетт, где они остановились, она увидела Баньера.
Он стоял у окна: он ждал ее.
Лицо Баньера омрачала забота. Его счастье было покамест слишком свежо, чтобы внушать ему уверенность. Новоиспеченный собственник не сразу привыкает наслаждаться богатой жатвой со своих полей и урожаем своих плодов. Покупатель, делая первый выстрел в только что приобретенных угодьях, поневоле озирается, опасаясь, что вчерашний сторож все еще вправе притянуть его к суду за то, что он охотится на чужих землях.
Итак, Баньер ждал уже минут пятнадцать.
Проснувшись и не найдя Олимпии рядом с собой, Баньер успел пройти одну за другой все ступени от сомнения до тревоги, от сумерек до полночного мрака.
И весь этот скорбный путь, мысленно пройденный Баньером, то и дело озарялся вспышками зловещих прозрений.
Олимпия уже задумывается? Рановато. Ей стало скучно смотреть на своего спящего супруга? Она отправилась гулять по Лиону в одиночестве? Или ее выманило наружу какое-нибудь письмо, которое она утаила от него, Баньера?
Вот какие вопросы задавал себе наш герой, и только все более беспорядочные удары собственного сердца были ему ответом.
Заметив Олимпию, он так и подпрыгнул.
При виде жены почти все это сразу вылетело у него из головы. Он боялся, что больше не увидит ее, и вот она снова перед ним. в Баньер бросился к дверям комнаты, распахнул их и принял Олимпию в свои объятия.
Она была еще в замешательстве и очень бледна.
После того как он прижал ее к груди и расцеловал, словно Гарпагон, лобызающий свою вновь обретенную шкатулку, Баньер понемногу стал замечать эту ее бледность и смущение.
Олимпия хоть и была великой актрисой, но, когда сердце комедиантки не свободно, она больше не великая и не актриса, а просто бедная влюбленная женщина.
— Ты откуда? — спросил Баньер. — Куда ты ходила, почему оставила меня, спящего, в одиночестве, так что, открыв глаза, я тщетно искал тебя? Так откуда ты?
— Какой любопытный!
— Я хочу это знать, — нежно сказал Баньер.
— А если я не хочу тебе этого говорить? — отвечала Олимпия, пытаясь разыграть сцену кокетства.
Но они были не в театре, и Баньер не роль играл: у него была собственная жизнь, он томился своими настоящими страстями.
— Ах, не хочешь говорить? — произнес он. — Что ж! Тогда я сам угадаю.
— Попробуй. Если угадаешь правильно, я скажу: да.
— Ты ходила искать дом?
— Угадал.
— Тот маленький дом?
— Какой маленький дом? И она поневоле покраснела.
— Ну как же, этот домик на берегу Соны, помнишь? Ты еще вчера с холма мне его показывала.
Олимпия не отвечала.
— Ты прекрасно знаешь, — продолжал Баньер с легким нетерпением, — тот, о котором ты мне столько говорила, с деревьями, растущими вдоль дороги; красивый маленький дом, который так тебе нравился и который, я уверен, ты наняла, чтобы преподнести мне его к моему пробуждению как свадебный подарок.
— Что ж, верно, — вынуждена была признаться Олимпия.
— И…
— Его уже наняли.
— Наняли?
— Да.
— И ты отступила перед этим препятствием, ты, Олимпия, мадемуазель де Клев? Ты признала невозможность? Да ну, ни за что не поверю.
— Тем не менее придется поверить: в этом доме живут.
— Кто?
— Откуда мне знать? Некто, кто настаивает на своем праве первенства.
— Неужели нашелся мужчина, столь жестокий, чтобы отказать моей Олимпии в том, что ей желанно?
— Похоже, что нашелся, коль скоро мне было отказано. Дравда, это был не мужчина.
— А! Женщины?
— Служанка.
— И ты не поговорила с хозяевами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129


А-П

П-Я