Джон показал на один из коттеджей под черепичной крышей.
– Там жила девочка лет двенадцати. Звали ее Нэн. Мне сказали, что ее мать недавно умерла. Я осматривал поместье, а она стояла в дверях полуразвалившегося коттеджа – худая, грязная, в лохмотьях. Спросила, не я ли новый хозяин, а когда я кивнул, оглядела мой элегантный костюм. В ее глазах светилось такое презрение, что я растерялся. Пока я жив, не забуду этого взгляда. И ее слов. Они меня преследуют.
– Что же она сказала?
– «Яблочко от яблоньки недалеко падает». А потом повернулась и вошла в дом. Меня словно лягнули в живот, и что-то внутри перевернулось. Я понял, что необходимо действовать. Это мой долг, как хозяина Хэммонд-Парка.
– Тогда ты и решил жениться на богатой невесте.
Ничуть не пристыженный Джон вызывающе воззрился на нее.
– Да. Я настолько отчаялся и испугался, что солгал девушке. Все, что угодно, лишь бы завоевать ее. Я лгал, манипулировал ею, пускал в ход всевозможные уловки и позволил влюбиться в того мужчину, каким она меня считала. И я бы сделал это снова. Я ни о чем не жалею.
Он схватил ее за плечи и поцеловал безжалостным поцелуем, таким же жгучим, как пламя в его глазах, опрокинул на мягкую траву и перекатил в торфяную ямку, чтобы их не могли увидеть из долины. Наклонился над ней и просунул руку под ее голову.
– Я никогда об этом не пожалею.
Она взглянула в гордое лицо своего красавца мужа.
– Я тоже.
– Не пожалеешь?
– Нет, Джон, – искренне ответила она. – Не знаю, когда поняла это, но не жалею, что вышла за тебя. Может, все стало понятно в тот день в лодке, когда ты сложил это стихотворение обо мне.
Она улыбнулась и потеребила локон темно-каштановых волос.
– Ты всегда был красноречивым дьяволом.
Его ресницы слегка опустились. Джон улыбнулся Виоле и положил руку на ее бедро.
– Означает ли это, что мне удастся украсть пару поцелуев?
Виола поджала губы, делая вид, будто обдумывает возможность такой перспективы.
– Это зависит… от того, собираешься ли ты первым со мной мириться?
– Нет.
– Нет? – повторила она, отнимая руку. – И что это значит?
– Я не собираюсь мириться, – объявил он, поднимая подол ее амазонки. – В прошлый раз я это уже делал. Теперь твоя очередь мириться.
Иногда он был совершенно невыносим.
– Мы будем мириться по очереди?
Джон как ни в чем не бывало кивнул, продолжая поднимать подол все выше. Виола с притворным возмущением сделала вид, что одергивает юбку. Но Джон все же просунул руку под слои сукна и муслина.
– Я устал всегда мириться первым, – прошептал он, лаская ее ногу.
– Потому что это ты всегда не прав.
– Самомнение моей женщины не знает пределов! – Его пальцы скользнули вперед и принялись лениво описывать круги на бедре. – Терзаешь меня всю ночь, лежа рядом, и даже не пытаешься поцеловать и помириться, а потом заявляешь, что не сделала ничего плохого?
– Целую ночь, – пробормотала она и закрыла глаза.
Опять по телу разлилось это томительное тепло. Сладкая боль желания, которую он пробуждал своими ласками…
Она сдавалась. И с самого начала знала, что придется сдаться.
– Как ты, должно быть, страдал!
– Больше, чем ты можешь представить. И при этом вел себя безупречно. – Он погладил родинку на ее бедре. – Я жду, Виола. Скажи, что просишь прощения за то, что так бесчеловечно меня мучила!
Виола опустила ресницы, покачала головой и засмеялась:
– А я не попрошу прощения!..
Рука Джона оказалась между ее бедер, и смех тут же оборвался. Виола с тихим стоном выгнула спину. Его пальцы коснулись завитков между ног. Совсем легко. Только чтобы подразнить.
– Скажи, что хочешь помириться, – настаивал он, начиная ласкать то самое чувствительное местечко.
– Не скажу, – выдохнула она, все быстрее двигая бедрами.
– Скажи! – твердил он, не отнимая руки, пока ее не охватило лихорадочное возбуждение.
– Ни за что!
– Прекрасно!
Он отодвинулся и лег на спину.
– О, как ты любишь меня дразнить! – со смехом выкрикнула она, нагибаясь над ним. – Это ты должен извиняться за то, что устроил мне такую пытку! – Она замолчала и провела ладонью по его груди и плоскому животу. – И я страшно отомщу.
Ее рука легла на его чресла. На восставшую плоть. Джон задохнулся, когда она начала расстегивать его брюки. Застонал, когда она взяла его и стала гладить.
Она не теряла времени. Он научил ее этому девять лет назад, и она хорошо запомнила уроки. И сейчас стала ласкать его, пока он не вскинул бедра. Тогда она ослабила хватку, легко проводя пальцем по всей длине его тяжелого стержня вверх и вниз, вверх и вниз, зная, что он изнемогает от сладкой муки. Приблизила губы к его налитой плоти настолько, чтобы он ощутил ее дыхание, и поцеловала самый кончик. Его рука коснулась ее волос, словно он пытался продлить наслаждение. Но она отстранилась и села. Слишком поспешно…
– Ладно, – сдался он, тяжело дыша, – ты победила. Скажу первым. Давай мириться.
И тогда она оседлала его, открылась для него, впустила его в себя. И ощутила, как он подался вперед, вошел в нее глубоко и сильно. Снова и снова. Она смотрела на его лицо, пока он изливался в нее, и чувствовала радость, словно это он дал ей наслаждение.
Джон громко выкрикнул ее имя и затих.
Она наклонилась и поцеловала его.
– Провела тебя. Заставила сказать это первым.
– Провела, – согласился он, открыл глаза и улыбнулся улыбкой, от которой замирало сердце. Откинул ее волосы и погладил по щеке. – От всей души надеюсь, что ты снова намереваешься провести меня сегодня вечером.
Глава 18
Джон, не теряя времени, дал понять слугам Хэммонд-Парка, что, когда те приносят завтрак, простого царапанья у двери явно недостаточно и следует оставить поднос в коридоре. Пока поднос не окажется пустым, никто не имеет права входить в хозяйскую спальню, при условии, разумеется, что в доме не начался пожар.
Весь июнь они с Виолой почти каждое утро вместе завтракали в постели.
Он постоянно обыгрывал ее в шахматы, но, стараясь загладить вину, проигрывал в пикет. Исполнил свое желание и научил Виолу плавать. Голой. При лунном свете.
Они устроили праздник и пригласили всех соседей. Давали званые ужины для местного дворянства. Затевали скачки в холмах, и он затаив дыхание наблюдал, как летят по ветру золотистые волосы. Джон тратил уйму денег на новые шляпки для Виолы, но ему было все равно.
Июнь сменился июлем. Медленно-медленно пустота в душе Джона, пустота, о существовании которой он не знал до той ночи, проведенной на дожде у ворот парка Гросвенор-сквер, уступала место душевному покою, которого он так жаждал и по которому так тосковал. Война между ними, длившаяся долгих девять лет, казалось, навсегда закончилась, и Джон постепенно стал забывать о том времени, когда Виола не спала рядом с ним в одной постели.
Они часто ссорились. Обычно потому, что она вечно желала поговорить по душам, а Джон всячески старался этого избегать. Но потом они неизменно мирились, и эта часть нравилась ему больше всего. И сколько бы они ни ругались, Джону в голову не приходило ночевать на раскладной кровати в гардеробной.
Он любил дразнить ее, потому что она всегда попадалась на удочку. Когда Виола спросила, нельзя ли пригласить на вечеринку Дилана с Грейс и Энтони с Дафной, он немедленно принял неприступный вид.
– Нет.
Она взглянула на него поверх подноса с завтраком. Такая прелестная… глаза удивленно раскрыты, волосы разметались по белоснежной подушке.
– Почему нет?
– Твой брат ненавидит меня.
– Вовсе нет.
Джон впился зубами в ломтик бекона.
– Он с радостью отсек бы мне голову, если бы мог уклониться от наказания.
– Дилан поможет избежать скандала.
– Ха! Дилан?! Для него нет большего наслаждения, чем стать свидетелем очередной нашей стычки!
– А Грейс и Дафна? – Виола отставила поднос и придвинулась к мужу. – Ты нравишься Дафне. Она всегда была на твоей стороне. Даже когда я считала тебя подлецом, она всегда вставала на твою защиту!
– Правда? – удивился он, но тут же вспомнил лицо невестки в тот день, когда Виола сбежала в Эндерби.
– Я знаю, что такое отчаяние…
– Я очень уважаю жену Тремора, но это ничего не меняет – твой брат ненавидит меня.
Виола прильнула к нему и поцеловала в ухо.
– Может, настало время примирения?
Джон повернул голову и припал к ее губам, после чего откинулся на подушки, глядя на нее сквозь полуопущенные веки.
– Если я соглашусь, – надменно протянул он, – какую награду получу?
Ее рука опустилась на его голую грудь, и она сжала губы, прекрасно понимая, что победила. Но постаралась не улыбнуться и продолжила игру.
– Чего ты хочешь?
Он честно ответил, и Виола покраснела от корней волос до кончиков пальцев на ногах. Через десять дней герцог Тремор и мистер Дилан Мур с женами получили приглашение провести в августе две недели в Хэммонд-Парке.
Теплые безмятежные августовские дни тянулись неспешно. И каждый День Джон находил новые способы рассмешить жену. Сочинял для нее самые абсурдные лимерики, а иногда читал написанные в ее честь стихотворения. Постепенно Виола начала понимать его настроение, хотя заставить его говорить на личные темы было труднее, чем открыть раковину живой устрицы. Обычно Джон отделывался остроумной репликой или небрежной сменой темы. Постепенно она приучилась не задавать подобных вопросов, поняв, что он расскажет ей очередные подробности из собственной жизни, когда будет готов, и ни секундой раньше.
В тех редких случаях, когда он делал это, она всегда терялась от неожиданности. Как-то вечером, когда они сидели в библиотеке и Виола просматривала меню для предстоящей домашней вечеринки, Джон наконец рассказал о бисквите.
В это время Виола читала список блюд, предложенных миссис Миллер и качала головой.
– Нет-нет, – бормотала она себе под нос, – это никак не пойдет.
Она подняла перо, окунула в чернила и вычеркнула одно блюдо.
– Что именно? – осведомился Джон, опустив газету.
– Паштет. Энтони терпеть не может паштет. Всегда терпеть не мог. При мысли о печени он зеленеет. Я не подвергну его такому испытанию.
– Хотелось бы видеть, как зеленеет Тремор, – рассмеялся Джон.
– Немедленно прекрати! – Она послала мужу предостерегающий взгляд. – Эта вечеринка отчасти затевается для того, чтобы вы забыли о старых обидах, помнишь? Я так хочу, чтобы вы стали друзьями.
– Знаю, знаю, – страдальчески вздохнул муж. – Значит, никакой печени. Каких еще деликатесов мы лишимся во время визита твоего братца?
– Не будет никакого бисквита, если тебя именно это беспокоит, – мягко пообещала она.
– Да уж, постарайся, иначе я уволю миссис Миллер. Впрочем, такой ошибки она не сделает.
Виоле хотелось расспросить его подробнее, но она знала, что он ничего не скажет, поэтому вновь обратилась к меню. Вычеркнула ненавистную баранину и заменила говяжьим филеем. Добавила шоколадное ассорти, потому что Дафна обожала шоколад, и стала размышлять над выбором вин, когда Джон неожиданно заговорил.
– Все потому, что умерла моя сестра, – признался он так тихо, что она едва расслышала.
– Твоя сестра?
Виола изумленно уставилась на него, пораженная репликой, исходившей, казалось, из ниоткуда. Муж не смотрел на нее. Уставился в газету.
– Бисквит. Все из-за моей сестры Кейт. Мне было семь, и я ужинал наверху в детской, когда вошла моя старая няня. От нее я все и узнал. Мать не потрудилась покинуть Париж, где жил ее любовник, а отец был в Йоркшире, в доме своей любовницы. Знаешь, это очень странно, – добавил он так мягко, что самый звук его голоса надрывал сердце.
Виола подошла к нему, встала на колени и положила ладонь на его ногу.
– Что тут странного?
– Как воспоминания могут возвращаться и терзать тебя, хотя все случилось много лет назад. Я не помню подробностей. Только чертов десерт, стоявший передо мной. Я сидел, глядя в чертову чашку, когда няня рассказывала, что случилось. И в голове вертелась только одна мысль – Кейт любила бисквит больше всего на свете, но больше она никогда его не попробует.
Его рука сжалась в кулак, сминая газету.
– Даже после стольких лет я тоскую по сестре, – выдавил он сквозь зубы, словно каждое слово вырывали у него силой.
Выпустив газету, он потер глаза яростным, быстрым движением, отвернувшись от жены.
– Видишь ли, Кейт делала мою жизнь сносной. С тех пор прошло двадцать восемь лет, и пусть это звучит глупо, но каждый раз, когда я вижу бисквит, красный джем, желтый заварной крем и белые сбитые сливки, словно снова становлюсь семилетним мальчишкой. Родители находятся в сотнях миль от дома, моя сестра мертва, а в желудке ужасное, тошнотворное чувство.
Он не смотрел на нее. Только выпрямился в кресле, поднял газету и притворился, что читает. Словно ничего не произошло.
Она смотрела на его холодный, гордый профиль и думала о том, почему в семнадцать лет полюбила его. За улыбку, остроумие, способность смешить. Но теперь ей уже не семнадцать, и, глядя на него, она не замечала тех мелочей, которые были так важны для нее в те времена.
И в этот момент Виола снова влюбилась в Джона Хэммонда.
Она знала, что любые слова бесполезны, и поэтому промолчала. Только осторожно вытянула из его рук газету.
– Пойдем со мной, – попросила она, взяв его за руку.
– Куда?
– Позволь мне немного покомандовать…
Она повела мужа наверх. Зажгла лампу в спальне и принялась его раздевать. Сняла вечерний фрак, развязала галстук и отбросила в сторону. Расстегнула жилет и рубашку и стащила с плеч. Он не возражал. На губах не было улыбки. Красивое лицо оставалось мрачным. Но он позволял ей ласкать его, хотя тело оставалось неподатливым и напряженным под легкими прикосновениями ее пальцев.
Она провела ладонями по его обнаженному торсу: широким плечам, груди и животу. Потом опустилась на колени и расстегнула брюки. К тому времени, как она стала ласкать его плоть, он уже был откровенно возбужден.
Виола поцеловала его, взяла в рот, и Джон, задохнувшись, погрузил руки в узел ее волос, откинул голову и застонал.
Потом он зарычал, стиснул ее запястья, оттолкнул, вскочил, поднял ее на ноги и стал целовать, отчаянным рывком задирая юбки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31