Так вот, участковый попросил, а я согласилась... Отнеси, говорит, повестки господам... Приглашение на допрос. Следователь Убахтин приглашает вас к себе в кабинет.
— Не знаю, смогу ли, — Цокоцкий взял повестку двумя пальцами, указательным и средним, видимо, была у него такая манера брать из рук подчиненных документы. Но Касатоновой этот жест тоже не понравился, в нем она опять увидела пренебрежение.
— Участковый Гордюхин, Николай Степанович, просил меня предупредить, что в случае отказа прийти на допрос он вынужден будет доставить вызванных принудительно. В наручниках.
— Да? — весело удивился Цокоцкий. — Скажите, какие строгости.
— Речь идет об убийстве, — Касатонова все это время стояла, поскольку приглашения сесть не получила. — Я сяду, с вашего позволения?
— Конечно, конечно, — смутился Цокоцкий. — Простите, что не предложил... Мы тут все так потрясены, что право же, не совсем соображаем, что делаем, что говорим... Простите. — Цокоцкий вчитался в текст повестки, спокойно расписался на отрывном талоне, вернул его Касатоновой, а повестку положил на стол прямо перед собой. — Конечно же, приду, как не прийти. Вы, Екатерина Сергеевна, ближе к этим событиям, живете в одном подъезде... Есть какие-нибудь новости?
— Тайна следствия! — она рассмеялась. — Может быть, что-то нашли, но ведь понятым об этом не докладывают.
— Скажите, а почему именно мне повестка? Только потому, что я первым позвонил в милицию?
— Ничуть! — Касатонова вынула из сумки десяток повесток. — Смотрите, не только вам. Тут ваш бухгалтер, кассир, снабженец... Весь цвет фабрики... Ведь Убахтин был уже здесь и составил список тех, с кем считает нужным поговорить более подробно... Просто я к вам первому попала, а секретарша, не поняв, в чем дело... Ну, и так далее. Теперь мне надо всех обойти, взять расписки.
— Зачем же всех обходить? — Цокоцкий нажал невидимую кнопку, в приемной раздался чуть слышный звонок и вошла секретарша. — Леночка, вот повестки, здесь указаны фамилии наших сотрудников... Обойди, пожалуйста, всех, пусть распишутся на отрывных талончиках, а ты эти талончики собери и мне принеси. Добро? А то пока Екатерина Сергеевна всех найдет... Рабочий день закончится. Только предупреди, это уже мое пожелание, пусть все распишутся в получении.
— Я все сделаю, Леонид Валентинович, — сказала секретарша и вышла, опять протиснувшись в чуть приоткрытую дверь.
— Какая-то она у вас заторможенная, — сказала Касатонова.
— Наклонитесь ко мне, — Цокоцкий подался вперед и поманил пальцем Касатонову. — Юшкова — любовница Балмасова, — сказал он вполголоса. — Давняя трепетная связь. Вы уж ее поймите.
— Даже так!? — ужаснулась Касатонова.
— Они вместе лет семь, не меньше... Еще до того как появилась эта фабрика.
Поэтому она сама не своя. Я уж и не загружаю ее, пусть дух переведет... Выпить хотите?
Изумлению Касатоновой не было предела.
— Вы хотите сказать... — она не решилась даже закончить вопрос, устремив на Цокоцкого взгляд, полный неподдельного изумления.
— Чай? Кофе? Виски? Коньяк? — Цокоцкий был невозмутим. — Дело в том, что я хочу поделиться с вами еще одним секретом, но он столь деликатного свойства, что без глотка чего-нибудь... Не решусь. Так что?
— Конечно, коньяк.
— Прекрасно. Сколько вам лет, Екатерина Сергеевна? — спросил Цокоцкий, разливая коньяк в тонкие стаканы. — Простите, конечно, за хамский вопрос.
— Сорок, — не моргнув глазом, ответила Касатонова.
— Я так и думал, прекрасный возраст. Мне тоже когда-то было сорок.
— Года два назад?
— Пять! — рассмеялся Цокоцкий и, легонько чокнувшись своим стаканом, одним глотком выпил. — О, опять простите, — он вынул из стола горсть конфет в ярких фантиках и рассыпал по столу. — Чем вы занимаетесь, Екатерина Сергеевна, когда не исполняете обязанности понятой или курьера?
— Ничем. Я пенсионерка.
— В сорок лет?
— Я танцевала... А балерины выходят на пенсию чуть раньше простых смертных.
— О! — восхитился Цокоцкий. — Как я завидую вашему участковому!
— Ему многие завидуют, — выпив свой коньяк, неплохую, между прочим, дозу, Касатонова с удовольствием закусила конфетой. Конфета ей понравилась настолько, что она развернула еще одну.
— Простите... Вы живете одна?
— Есть сын, Алексей... Тоже, кстати, Касатонов. Книготорговлей занимается.
Достаточно известный в своих кругах оптовик. Вы что-то хотели сказать, Леонид Валентинович?
— Да, — горестно кивнул Цокоцкий. — Хотел... Еще по глоточку?
— Если откажусь, то не прощу себе этого никогда! — отчаянно согласилась Касатонова, прекрасно понимая, что разговор даже за такой вот случайной выпивкой пойдет совсем другим — чуть откровеннее, чуть рисковее.
Цокоцкий опять плеснул примерно на палец коньяка, что в тонком стакане было не так уж мало, не так уж.
— Даже не ожидал, что конец рабочего дня окажется у меня столь, столь... — он никак не мог подобрать слова и в меру восторженного, и в меру осторожного.
— Столь прекрасный! — подсказала Касатонова.
— Принимается! — и Цокоцкий одним глотком выпил свой коньяк. — Так вот... Мы все на фабрике не просто в печали, мы в ужасе и неопределенности... Не знаем, что думать и как понимать... — Что же вас ужасает?
— Все дело в том, что Елена Ивановна, наша Леночка, которая только что заходила сюда... Как бы это вам сказать, чтобы и не навредить, и не впасть в сплетню... Она бывшая любовница... Не люблю слово «любовница»! Она бывшая возлюбленная Балмасова. Проходят годы, мы меняемся... Устаем, ищем чего-то нового... — Он полюбил другую, — догадалась Касатонова.
— Да.
— Молодую, красивую, дерзкую... — Да, — безутешно кивнул Цокоцкий.
— И кто же эта юная особа?
Цокоцкий долго молчал, потом поднял свой стакан и, убедившись, что он пуст, снова поставил его на стол, развернул конфету и будто не заметив этого, медленно разжевал, чуть заметно вздрогнул, увидев перед собой Касатонову, и снова наклонился к ней, поманил пальцем, прося приблизиться.
— Дочь Елены Ивановны, — сказал он неживим голосом.
— Сколько же ей!?
— Семнадцать.
— Какой ужас! — шепотом воскликнула Касатонова. Ей показалось, что эти слова будут наиболее уместными. — Какой кошмар! — проговорила она потрясенно.
— Елена Ивановна не знала.
— Мать ничего не знала?!
— Да... И вдруг все вскрылось. Оказывается, наш Балмасов втрескался по уши!
Седина в бороду, бес в ребро! Вот как бывает, Екатерина Сергеевна.
— А он женат?
— Конечно! Трое детей! Правда, живут они отдельно. В хорошей квартире, но отдельно.
— Но семью он не намерен был бросать?
— Ни в коем случае! И это еще не все... Девочка-то начала отдаляться от матери... Отчужденность. Не всегда дома ночует, запах спиртного... Оказывается, они с Балмасовым и в Греции побывали, и еще где-то... Не могу утверждать, но наш жизнелюб... — Балмасов? — уточнила Касатонова.
— Да, он... В общем, в Турции... Попробовали какой-то наркотик. И Леночка нашла у дочери этот наркотик. Представляете, что было дома?
— Какой ужас! Какой кошмар!
— Поэтому ее заторможенность вполне объяснима, дорогая Екатерина Сергеевна, — Цокоцкий скорбно покивал головой.
В это время раскрылась дверь, опять сантиметров на тридцать-сорок, в нее протиснулась секретарша и молча положила на стол перед Цокоцким стопку талончиков от повесток.
— Все в порядке, Леонид Валентинович, — сказала она и неловко остановилась в нескольких шагах от стола.
— Всех нашла?
— Да, они расписались, а повестки оставили себе.
— Никто не возмущался?
— Поворчали немного, но не более того.
— Спасибо, Леночка, — и Цокоцкий сдвинул всю стопку поближе к Касатоновой.
— Там просятся к вам... Несколько человек... Хромов, Рыбкин.
— Ну... если просятся, пусть войдут. Это наши бухгалтер и снабженец, — пояснил Цокоцкий Касатоновой. — Прекрасные специалисты!
— Я больше не нужна? — спросила секретарша.
— Нет-нет, все отлично, — Цокоцкий подбадривающе кивнул секретарше, отпуская ее из кабинета.
Едва секретарша вышла, в кабинет тут же один за другим вошли бухгалтер Хромов и снабженец Рыбкин. Оба настороженно посмотрели в сторону Касатоновой, потоптались у двери, не зная, как вести себя при постороннем человеке.
— Проходите, ребята, садитесь, — разрядил обстановку Цокоцкий.
Знакомьтесь, это Екатерина Сергеевна, представитель правоохранных органов.
— Вы в самом деле решили, что я из этих самых органов? — удивилась Касатонова.
— Шутка! — усмехнулся Цокоцкий. — Эта милая женщина принесла повестки к следователю. Те самые, под которыми вы только что расписались.
— Очень приятно, — склонил лысую голову бухгалтер. Обязательно придем.
Если сможем, конечно. Верно, Женя? — обратился он к Рыбкину.
Снабженец, не отвечая, развел руки в стороны, дескать, как получится, как получится.
Наступило молчание. И Рыбкин, и Хромов, сочтя, что представление закончилось, попросту ждали, когда Касатонова уйдет.
— Я немного рассказал Екатерине Сергеевне о нашем директоре... — Бывшем директоре, — поправил Рыбкин.
— И о его отношениях с Еленой Ивановной, — Цокоцкий кивнул в сторону двери, за которой скрылась секретарша. — Узелок получается забавный, но, видимо, других узелков и не бывает. Пусть уж ваши ребята разбираются.
— Разберутся, — кивнула Касатонова, чувствуя, что ей пора уходить — и снабженец, и бухгалтер молчали угрюмо и как-то настойчиво, непробиваемо.
— Кстати, мы все здесь пострадавшие, — Цокоцкий сделал рукой круг, как бы объединяя себя с Хромовым и Рыбкиным. — Всем нам крутовато досталось от Балмасова, а?
Подчиненные молча склонили головы.
— Крутовато — это как? — поинтересовалась Касатонова.
— Судьбы пошатнулись! — весело сказал Цокоцкий, — Да, мы устояли на ногах, не рухнули в грязь, на дно... Но могли. И если ваш следователь надумает искать убийцу по мотивам преступления... Мотивы есть едва ли не у всей конторы.
Смело можно выстраивать всех нас в плотные ряды и вести в камеры предварительного заключения! — куражился Цокоцкий. Видимо, коньяк подействовал на него сильнее, чем на гостью или же он и до этого принял хорошую дозу.
Касатоновой почему-то подумалось, что и эти вот пришедшие мужички из бухгалтерии и отдела снабжения тоже сейчас, сразу же после ее ухода, пропустят по хорошему стакану за упокой балмасовской души.
— Вы уже уходите? — фальшиво огорчился Цокоцкий, увидев, что Касатонова потянулась к своей сумке.
— Пора. Труба зовет! — Всего доброго, спасибо за помощь. Родина вас не забудет.
— Оставьте телефон, Екатерина Сергеевна! Мало ли чего... Вдруг рука дрогнет, номер наберет, а?
— О! Нет проблем! — и она быстро написала свой номер на первом подвернувшемся листке бумаги.
— Надеюсь, на просторах этого уголовного дела мы еще столкнемся, — не то спросил, не то попросил Цокоцкий.
— Наверняка! — уверенно ответила Касатонова и вышла из кабинета. — Всего доброго! — попрощалась она и с секретаршей.
Выйдя в коридор, Касатонова посмотрела в одну сторону, в другую и безошибочно направилась к лестнице. Но, спускаясь на первый этаж, остановилась на промежуточной площадке — что-то заставило ее остановиться. Прошли какие-то мгновения, пока она увидела, что здесь курилка и, как каждый курящий, едва вдохнув слабый запах папирос, окурков, дыма, тут же поняла, чего ей больше всего хочется в этот момент — закурить.
Касатонова осмотрелась, повесила свою сумку на кран батареи парового отопления, вынула пачку сигарет, щелкнула прозрачной зажигалкой и уже намеревалась было углубиться в свои скомканные мысли и подозрения, как вдруг услышала веселые голоса. По лестнице спускалась девушка, смеялась какой-то наверняка глупой шутке, потому что молодые и красивые охотно смеются именно глупым шуткам, находя в них нечто такое, что недоступно остальным — старым и некрасивым. В руках у девушки был открытый торт, за ней шел, видимо, создатель глупой шутки — парень с двумя бутылками шампанского.
— По какому случаю пьянка? — спросила Касатонова настолько требовательно и сурово, что девушка опять залилась веселым смехом.
— Еще не придумали!
— Совершеннолетие у нас, совершеннолетие, — ответил парень.
— Хорошее дело. Много будет гостей?
— Второй раз наверняка бежать придется, — проходя мимо Касатоновой, парень приподнял бутылки шампанского, показывая, что именно он имеет в виду.
— Хорошее дело, — повторила Касатонова и озадачилась.
Что-то было не так, какое-то нарушение здравого смысла происходило у нее на глазах, а она никак не могла сообразить, в чем дело. И, наконец, поняла — хозяин-то убит! Почти во всех кабинетах повестки на столах, вызовы к следователю, голова прострелена, труп в морге, у входа портрет с черной ленточкой, а у них смех, веселье и суета, как пела когда-то Шульженко.
Ни фига себе!
Касатонова затянулась, чуть прикрыв изумленные свои глаза и, выдохнув дым, опять озадачилась. На полу в живописном беспорядке были разбросаны окурки, некоторые лежали, правда, в ведре с песком, видимо, не все курильщики промахивались и в ведро все-таки попадали. Но не это ее изумило — примерно четверть всех окурков были коричневого цвета. И почти все докурены до фильтра.
— Инте-е-ресно, — протянула она вслух и чуть прижалась спиной к батарее — в этот момент мимо нее проходили несколько женщин с оживленными лицами, впрочем, можно сказать, что лица у них были скорее возбуждены — их разговор ни одну не оставил равнодушной. Речь шла об отпусках, температуре воды на Черном море, купальниках. — Кошелки старые, — пробормотала Касатонова. — Им еще о купальниках думать! В чем покойника в гроб положите?! Какие слова над свежей могилой произнесете?! — правда, последние вопросы она задала себе уже мысленно, только мысленно. Из чувства дурацкой добросовестности Касатонова подобрала несколько окурков и, завернув в салфетку, положила в свою сумку. — Авось, пригодятся, — пробормотала она, пытаясь оправдать себя за столь недостойное занятие.
Выйдя на улицу, Касатонова некоторое время стояла, не в силах сдвинуться с места — мимо нее с ревом, в клубах зловонных газов проносились мощные грузовики с лесом, металлом, кирпичами, какими-то грубо заколоченными ящиками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26