Он что, в полной темноте вечером сидел?
И убийство произошло в полной темноте? На столе ни фига, видите? Так не бывает.
Когда придете домой, взгляните на свой стол — так не бывает.
— Зажигалка вот лежит... — Зажигалка не в счет. Она только подчеркивает пустоту и чистоту стола.
Телевизор выключен, а пульт в руке... Так не бывает. Мужик лежит в халате почти на голое тело... Значит, встречал близкого человека, постороннего не ждал.
— Вывод? — спросила Касатонова.
— Здесь уже после убийства кто-то хорошо поработал.
— У него телефон с определителем... — Не прикасаться! — как от боли вскрикнул Гордюхин. И тут же направив аппарат на телефон, щелкнул, причем два раза щелкнул, опять заставив Касатонову пожалеть о пленке, а пленка, между прочим, сто рублей стоит, подумала она. — Только специалист из опергруппы. Нужно знать систему этого определителя.
— У меня такой же. Нажимайте вторую кнопку из правого ряда, и он вам выдаст все телефоны, с которых ему звонили последние сутки.
— Очень хорошо, — рассудительно проговорил Гордюхин. — Специалист это, надеюсь, знает. Если не знает, вы ему подскажите. Ему, а не мне. Я — темный.
— А я?
— Вы посторонняя.
— Я — понятая.
— Значит, ваша задача сидеть в сторонке, все видеть, все слышать, при всем присутствовать, а в конце внимательно прочитать протокол и подписать. Если все в нем изложено в полном соответствии с вашими впечатлениями. — Гордюхин подмигнул, чтобы смягчить назидательность своих слов.
В это время из коридора послышались голоса, в комнату вошли несколько человек и, судя по их уверенному поведению, вошли по праву — это и была опергруппа, которую дожидался Гордюхин. Началась обычная работа, которая в таких случаях и бывает. Фотограф, прибывший вместе с оперативниками, включил свет, отдернул шторы, чтобы снимки получились получше, в сторонке на диване расположилась Касатонова со слесарем. Он улыбался терпеливо, снисходительно, как бы прощая всех присутствующих за бестолковое их поведение. Мордатый мужик с чемоданом, тот самый, который первый ударил в колокола и сообщил о смерти Балмасова, тоже вошел, бросился к убитому, замер на какое-то время. Все так же не выпуская чемодана из рук, отошел к окну и отвернулся, не в силах смотреть на происходящее.
Капитан окинул взглядом комнату и почему-то сразу выделил Цокоцкого.
— Убахтин, — представился он, протягивая руку. — Это вы звонили в милицию?
— Я звонил.
— Как узнали об убийстве?
— В окно заглянул.
— Так, — Убахтин подошел к окну и посмотрел вниз, на улицу. — В окно заглянули?
— Видите, вон электрик на люльке лампочки меняет? — уловив в глазах капитана сомнение, Цокоцкий решил пояснить все еще раз. — Вот он и поднял меня к окну на своем приспособлении. Пятьдесят рублей, между прочим, содрал. Можете у него спросить, думаю, не откажется подтвердить. К самому окну подвел свою люльку.
— Так, — вопросов в глазах капитана не стало меньше. — Допустим. А почему вы решили заглянуть в окно?
— Видите мой чемодан? — Цокоцкий поставил на свободное пространство у дивана небольшой чемодан. — Видите? Это мой чемодан, — видя, что ему не верят, он начал нервничать. — Видите мой чемодан? — спросил он капитана уже, наверно, в десятый раз.
— Вижу.
— Ну вот! — воскликнул Цокоцкий. — Я и говорю!
— Слушаю вас, — тоже растерянно произнес Убахтин, не понимая, что хочет сказать щекастый гражданин.
— С этим товарищем, — Цокоцкий показал на труп, — мы должны были сегодня лететь в командировку. Встетиться договорились в аэропорту. Я приехал, а он нет. Не смог. Как видите, по уважительной причине.
— Согласен, причина уважительная, — кивнул капитан, не спуская глаз с Цокоцкого.
— Объявили регистрацию, объявили посадку, объявили об окончании посадки, а его нет. Он шеф. Босс. Директор, другими словами. Лететь без него нет смысла.
У него право подписи. А право подписи — это, я вам скажу... — Знаю. Дальше.
— Самолет улетел в Вологду, а я остался. Балмасова нет. Звоню. Телефон молчит. Думал, что он спит, может... Ну, бывает, чего уж там, дело прошлое... Он мог поддать вечером. Думаю, перебрал и заснул. Звоню — тишина. Я сюда. Дверь никто не открывает. Выхожу на улицу — люлька. Я мужику пятьдесят рублей... — Он взял? — серьезно спросил Убахтин.
— Взял. Двумя руками сразу. Сотню просил, сторговались на пятидесяти.
Вот, — Цокоцкий показал пятна извести и цемента на штанинах. — Видите? Нет, вы скажите! Видите?
— Вижу.
— Люлька у него оказалась грязная, выпачкался весь.
— Понял, — наконец кивнул капитан — тощий, жилистый, подозрительный, с тягучим, неотрывным взглядом. Даже отходя от человека и вроде отворачиваясь, взглядом своим он его не отпускал, как бы проверяя — а как тот поведет себя, какое выражение примет его физиономия, когда чуть отвернуться от него, отойти на несколько шагов? Не проявится ли нечто уличающее, разоблачающее в намерениях подлых и преступных? — Понял, — повторил Убахтин, глядя на Цокоцкого уже из-за плеча.
— Как только до меня дошло, что случилось нечто ужасное, я сразу к телефону.
— Какому?
— Мобильному. Вот этому, — Цокоцкий выхватил из кармана маленькую черную коробочку и повертел у капитана перед глазами, как вертят дети друг перед дружкой красивой конфетой.
— А сам? — спросил Убахтин.
— А сам к дверям. Вот тем, которые этот мастер, — он кивнул на слесаря, — высадил перед самым вашим приходом. Первым подошел участковый. Это, наверное, вы ему перезвонили.
— Саша, — обратился капитан к одному из оперов. — Запиши данные этого гражданина и отпусти с миром.
— А чего записывать, вот моя визитка! — отработанным жестом фокусника Цокоцкий вынул из кармашка визитку и вручил ее капитану.
— Запиши, Саша, — повторил капитан. — И пусть идет.
— Я могу обо всем случившемся сказать в коллективе? — спросил Цокоцкий, несколько обиженный последними словами капитана, бесцеремонными они ему показались, будто его попросту выпроваживали из квартиры.
— Нет возражений. Страна должна знать своих героев.
— Не понял? — дернулся Цокоцкий.
— Я имел в виду... — Убахтин помялся, ничуть не смутившись. — Что вам выпала сегодня активная роль. Вы хорошо себя проявили, не растерялись. Бывает ведь всякое. Теперь вам есть что рассказать в конторе, — Убахтин усмехнулся, показав большие прокуренные зубы. — Мы еще встретимся, — успокоил он Цокоцкого.
— Здесь я вам больше не нужен?
— Нет, можете идти, — опять произнес капитан обидные слова, но Цокоцкий уже, похоже, привык к тому, что у того других нет. Продиктовав оперу свои данные, он подхватил чемодан и, ткнувшись в одну сторону, в другую, неожиданно оказался перед убитым. Перешагнуть через Балмасова он не решился, пошел в обратную сторону. Обойдя вокруг журнального столика, Цокоцкий вдруг споткнулся о складку ковра, но успел вовремя опереться о столик, чуть ли не упав на него грудью. В прихожую он вышел несколько церемонно, с высоко вскинутой головой, как бы желая подтвердить свое затронутое достоинство.
— Что-то я нигде не вижу папирос? — раздраженно спросил Убахтин. — Пепельница есть, а папирос нет.
— Балмасов не курил — сказал Цокоцкий. — А пепельницу держал для гостей.
— Да-а-а? — удивился следователь. — Это хорошо. Курить — здоровью вредить. — Он хотел было еще что-то добавить, но взглянув на труп, осекся — шутка оказалась не очень удачной.
— Вы мне позволите зайти на кухню выпить стакан воды? — спросил Цокоцкий.
— Даже два, — усмехнулся капитан.
— Спасибо.
Цокоцкий свернул в коридорчик, ведущий на кухню, взял на полке стакан, открыл холодильник, вынул початую бутылку минеральной воды, наполнил стакан и залпом выпил. И уже поставив бутылку снова в холодильник, вернув стакан на подвесную полку, уже направившись к выходу, он увидел, что все это время, высунув голову из-за поворота, за ним внимательно и улыбчиво наблюдает Убахтин.
— Вы боялись, что я унесу бутылку с собой? — спросил Цокоцкий.
— На визитке, которую вы оставили, есть телефон вашей конторы?
— Наша контора называется мебельной фабрикой.
— О ней я и спрашиваю.
— Есть. Там все есть.
— Я буду у вас сегодня. Хорошо, если бы все сотрудники оказались на месте.
— Все будут на своих местах, — заверил Цокоцкий уже из дверного провала.
* * *
А дальше все происходило достаточно скучно. Касатонова со слесарем молча сидели на диване, рядом пристроился Гордюхин, которому никакого дела в работе оперативной группы попросту не нашлось. Повертев в руках касатоновский фотоаппарат и не найдя ему ни одного кармана на кителе, он положил его на полку серванта. Плотноват был Гордюхин и пора ему было уже сменить китель на более просторный, но участковый, видимо, еще не осознал перемены своего размера.
Ежедневно втискиваясь в привычный китель, он, видимо, надеялся выглядеть моложе и стройнее.
Прибывший вместе с группой фотограф исправно щелкал громадным глазастым фотоаппаратом, как заметила Касатонова, тоже не жалея пленки. Пленка у него была казенной, и жалеть ее в самом деле не было никакого смысла. Он включил свет, так что под потолком вспыхнули шесть лампочек люстры, пошире раздвинул шторы, впуская в комнату солнце, даже гардины отбросил в сторону и, конечно же, снимки у него должны были получиться куда лучше, чем у Гордюхина.
— Что отпечатки? — спросил Убахтин у эксперта, который все это время молча и сосредоточенно передвигался по квартире с какой-то пушистой кисточкой и коробочкой с порошком.
— Странно, Юрий Михайлович, очень странно... Ни единого отпечатка. Ни на дверных ручках, ни на посуде, ни на пепельнице. Понимаете, хозяин курил, хорошо так курил, пепла кругом полно... — Балмасов не курил, — сказал Убахтин. — Это точно. Курили его гости. Для них и пепельница.
— Но все равно на ней нет ни единого отпечатка. Хозяин пил, это просматривается... А бутылки, даже початые, без отпечатков!
— А так бывает? — усмехнулся капитан.
— В жизни так не бывает. Только в смерти.
— Что в туалете?
— Чистота.
— На кухне?
— Все вымыто, все на местах. Как в гостиничном номере до заселения постояльца.
— Рюмки?
— Влажные. Смотрите, что получается, — эксперт, молодой, очкастый парень прошел в угол. — Бар у него крутой, хотя качество исполнения невысокое. Может быть, его собственная мебельная фабрика и произвела на свет это сооружение.
Здесь есть такое проволочное приспособление, которое позволяет рюмки хранить подвешенными вверх ногами, видите? Вот висят фужеры, вот крупные рюмки, вот еще для каких-то, видимо, особых напитков... — Для коньяков, — подсказала Касатонова.
— Возможно. Так вот, крайние, ближайшие... Мокрые. Поскольку они были подвешены вверх ногами, за ножки, то влага не донышках за ночь высохнуть не успела. Пили здесь вчера вечером. И из маленьких рюмок, и из тех, что побольше... И пили, и закусывали.
— Что, на рюмках остатки закуски?
— Остатки закуски в мусорном ведре. На кухне.
— Чем закусывали?
— Красная рыба, сырокопченая колбаса, конфеты, маслины, лимоны, виноград... — Какой-то женский набор, — пробормотал капитан.
— И по уборке чувствуется женская рука.
— Значит, в убийстве принимала участие баба, — подал голос Гордюхин. — Хотя я в этом сомневаюсь.
— А в чем ты не сомневаешься? — обернулся капитан к участковому.
— Мужик к нему заходил. Мужик. Отоварился в ближайшем магазине, принес все упакованное — рыба, маслины, колбаса... И посидели. Баба здесь не причем. Уж больно круто все проделано.
— Хорошо, — кивнул Убахтин. — Пусть так. Хотя у него в холодильнике как раз все упакованное — та же рыба, колбаса... Принимается. Посидели, поддали.
Дальше?
— Что было дальше, кажется, даже я могу сказать, — неожиданно для себя проговорила Касатонова.
— Слушаю вас, милая дамочка.
— Я не дамочка, — Касатонова изумленно посмотрела на капитана. — Меня зовут Екатерина Сергеевна.
— Все равно слушаю.
— Посидели, поддали, — после легкой заминки продолжила Касатонова. — Потом гость отлучился в туалет, привел в боевую готовность свой пистолет, револьвер, наган... Не знаю, из чего он там стрелял. И, подойдя сзади к хозяину, который в это время прыгал по каналам телевидения, выстрелил в затылок. Пока хозяин в предсмертных судорогах колотился об пол, он привел стол в порядок.
— И? — капитан о интересом смотрел на Касатонову.
— И был таков.
— А за что его убили? Что вам подсказывает ваша женская логика? Ваша женская интуиция?
— Он был директором мебельной фабрики. Мне кажется, здесь копать надо, — Касатонова ловко ввернула криминальное словечко, и эта ее дерзость не осталась незамеченной.
— Копать? — весело удивился Убахтин. — Ну, что ж... Будем копать. С вашего позволения. Что с телефонами? — он обернулся к технарю, который возился с определителем.
— Есть телефоны, — парень протянул капитану список снятых с определителя номеров.
— Ого! — воскликнул капитан. — Напряженная жизнь была у Балмасова.
Четырнадцать звонков за вечер.
— Может, за весь день? — уточнила Касатонова.
— Так ведь тут же и время указано.
— Позвольте взглянуть?
— Зачем? — удивился Убахтин.
— Любопытно.
— Есть мысль?
— Есть.
— Ну, что ж... Взгляните, — он протянул листок Касатоновой, остановился рядом и не сводил с женщины глаз, будто по выражению лица хотел определить, что за мысль возникла в этой головке за сверкающими очками, за изумленными глазами и светлыми волосенками. Но Касатонова была совершенно невозмутима — она пробежала взглядом по столбцу цифр и вернула листок капитану.
— Это все телефоны или только те, которые удалось определить?
— Все, — ответил эксперт. Там, где телефон не определен, стоит прочерк.
— Вы удовлетворены? — спросил Убахтин.
— Да.
— Ваша мысль подтвердилась?
— Скажем так... Укрепилась.
— Поделитесь?
— Пока воздержусь.
— Но когда мысль созреет, вы обязательно со мной поделитесь, да? — Убахтин смотрел на Касатонову цепко, настойчиво, исподлобья.
— Обязательно.
— Ну и хорошо, — уже с некоторым равнодушием произнес капитан и даже по его интонации нельзя было понять — то ли ему действительно важно было знать, о чем подумала эта дамочка, то ли он просто забавлялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26