И это еще не конец! Это только начало!
— Не надо преувеличивать, Екатерина Сергеевна, — повторил Убахтин неуязвимые свои слова — они хороши, между прочим, в любой обстановке и в любой компании. — Нам пора. Мы уходим. Не думаю, что они решатся снова сюда сунуться.
— Почему вы так решили? — спросил Алексей.
— А нет смысла. Пленка им уже не нужна.
— Почему?
— Она была им нужна до тех пор, пока лежала на дне сумочки Екатерины Сергеевны. Когда снимки были только у нее. Когда об этой пленке и об этих снимках знала только она. Теперь, когда они убедились, что все гораздо серьезнее... Пленка потеряла всякий смысл.
— Я тоже потеряла для них интерес? — спросила Касатонова с легкой обидой в голосе.
— Думаю, да, — безжалостно ответил Убахтин.
— Спасибо на добром слове.
— Но следствие интереса к вам не потеряло, — добавил Убахтин. — Даже наоборот. Наш интерес к вам возрос многократно.
— Надо же, — по тону Касатоновой чувствовалось, что ей все-таки приятны слова следователя.
— Надеюсь, в ближайшее мы с вами обязательно увидимся, — Убахтин сделал в сторону Касатоновой еле заметный поклон.
— Сегодня вечером я, к сожалению, занята! — быстро ответила Касатонова, впадая в кураж.
— Вообще-то, я имел в виду завтрашнее утро.
— Ах, утро! — разочарованно протянула Касатонова.
Обстановка разрядилась, все поулыбались и Убахтин удалился вместе со здоровенными парнями в черных масках, с черными автоматами и в грохочущих черных ботинках.
По своей привычке Касатонова вышла на балкон, еще раз убедилась, что гости благополучно добрались до земли, высыпали во двор, лязгая автоматами погрузились в поджидавшую машину.
Убахтин поднял голову, пошарил глазами в пространстве, нашел нужный балкон и, увидев Касатонову, приветственно помахал рукой.
— До скорой встречи!
— Бог даст, свидимся, — ответила Касатонова и тоже помахала рукой. Потом она сделала в воздухе некое вращательное движение указательным пальцем, дескать, звоните в случае чего. Убахтин понял, покивал головой, тоже покрутил пальцем в воздухе. Это означало, что и Касатонова может звонить в любое время, — когда почувствует опасность для своей жизни, когда посетит ее мысль ясная и неожиданная, и вообще когда будет у нее телефонное настроение.
Тощий, суховатый Убахтин легко впрыгнул в кабину, расположился рядом с водителем. Дверца захлопнулась, машина резко рванулась с места и скрылась за углом.
* * *
Прошло совсем немного времени с тех пор, как Касатонову пригласили в качестве понятой в квартиру несчастного Балмасова и она впервые в своей жизни соприкоснулась с криминальными понятиями, с людьми, которые по этим понятиям живут и работают.
Несколько дней, не более того.
Но произошла странная вещь — вся прежняя жизнь Касатоновой как бы отдалилась, более того, обесцветилась, от нее не осталось ничего, кроме нескольких дат, да и те подернулись дымкой нереальности. Окончание школы, замужество, рождение Алешки, даже развод ей не запомнился. Был мужик и куда-то исчез, пропал, растворился в душном кухонном чаде.
А все, что произошло за последние несколько дней, с тех пор, как смущающийся Гордюхин позвонил в ее дверь ранним утром, все пылало красками, чувствами, волновало, тревожило и заставляло трепетать ее бедное сердце. Она прекрасно понимала, что это происходит вовсе не оттого, что события произошли только что, вовсе нет, всколыхнулось что-то давно существующее, но пребывавшее в какой-то спячке.
Она как бы проснулась.
Ее изумленный взгляд вовсе не был деланным и притворным, Касатонова действительно удивлялась миру, в котором оказалась так неожиданно. Другие разговоры, другие законы поведения, другие люди. И все это вдруг оказалось не просто интересным, а как бы даже родным, истинным, к чему она всегда стремилась, но бессознательно, не догадываясь даже, где ее настоящее лицо, нутро, естество.
Была ли она убита разгромом собственной квартиры?
Ничуть.
Действительно ли она боялась бандитов, которые звонили ей с какими-то невнятными и оттого еще более ужасными угрозами?
Да нисколько.
Робела ли перед следователем Убахтиным, участковым Гордюхиным, путалась ли в разговорах, которых никогда в жизни ни с кем не вела?
Наоборот.
Она вдруг ощутила, что тема близка, ей есть что сказать, что в построении версий, подозрений, в поисках следов кошмарного убийства она ни в чем никому не уступает. И даже гордилась, что есть, есть у нее одно маленькое соображение, которое может не просто ускорить поиск убийцы, а вообще перевернуть ход расследования. И если она до сих об этой своей мыслишке никому ничего не сказала, то не из зловредности, не из желания посрамить следователя, не в попытке скрыть истинного преступника, а просто из осторожности — может быть она не все поняла, не правильно оценила, сделала ошибочный вывод? Но пока следствие катилось именно по той дороге, которая открылась ей в самом начале, когда в дождливый вечер неожиданно хлопнула дверь подъезда и женщина в светлом плаще под темным зонтиком, легко и невесомо, почти не касаясь мокрого асфальта, пропорхнула за угол и скрылась из глаз... Касатонова пристроилась на краешке дивана, а перед ней в креслах сидели Гордюхин и Алексей. Видя что она задумалась, они молча поглядывали друг на друга, стараясь не производить слишком громких звуков.
— А вы никак собрались здесь ночевать? — Касатонова, наконец, вспомнила, что в комнате она не одна.
— Жизнь заставила, — ответил Алексей.
— По-моему, мы этот вопрос уже обсудили, — добавил Гордюхин.
— А где же пряники?
— На кухне. Принесть?
— Вы при оружии? — спросила Касатонова.
— Даже с запасной обоймой.
— Это прекрасно!
— Что прекрасно? — не понял Гордюхин.
— Здорово, когда у человека что-то есть в запасе! Обойма, кошелек, дом, женщина... Да?
— Вот тут я с тобой полностью согласен! — подхватил Алексей. — Ни добавить, ни убавить.
— Странная у вас, однако, логика Екатерина Сергеевна, — проворчал Гордюхин, задетый, видимо, тем перечнем, который огласила Касатонова. — Если ваш список продолжить, то можно дойти и до запасной совести, запасной морали, можно... — Нужно! — воскликнула Касатонова. — Что же в этом плохого! — ее снова охватило куражливое настроение и она готова была отстаивать вещи сомнительные, рисковые, отстаивать с единственной целью — поддразнить тугодумного участкового.
— Ну, знаете ли, — пробормотал он смятенно. — Так можно далеко зайти... — И не выйти! — подхватил Алексей.
— Это и есть женская логика, — произнес Гордюхин, найдя, наконец, достойное объяснение словам Касатоновой, объяснение, которое никого не обижало, никого не задевало.
— Вам знакома женская логика? — Касатонова изумленно посмотрела на Гордюхина. — Поделитесь, Николай Степанович!
— Поделюсь, — согласился Гордюхин. — Но сначала нам надо определиться. Мы с Алексеем ночь проводим здесь... Я правильно понимаю?
— Правильно, — сказал Алексей. — Думаете, могут нагрянуть? — спросила Касатонова.
— Зачем об этом думать, — Гордюхин пожал округлыми плечами. — Такое возможно? Возможно. Значит, надо принять меры. Вот и все.
— Так, — Касатонова на минуту задумалась, окидывая взглядом комнату, которая все еще пребывала в разгромленном состоянии, пустующий книжный шкаф, стопки книг на полу. — Я буду спать на диване. Николай Степанович, вы ляжете на раскладушке. Ты, Леша, расположишься в креслах. Вопросы? Замечания? Дополнения?
— Меня беспокоит судьба пряников, — напомнил Гордюхин.
— Сейчас мы ими займемся. А пока задерните, пожалуйста, штору. Начинает темнеть.
— Вот это правильно, — согласился Алексей.
Через пятнадцать минут стол был накрыт, чай заварен, пряники ссыпаны в глубокую тарелку, а Касатонова, Алексей и Гордюхин, расположившись вокруг низкого журнального столика, приступили, наконец, к чаепитию.
— Так что там у вас с женской логикой, Николай Степанович? — спросила Касатонова. — Обещали? Выполняйте.
— Да нет никакой женской логики, — махнул пряником Гордюхин. — По одним законам живем.
— А ты, Леша? — спросила Касатонова.
— Ну, что сказать, если не логика, то ее особенности, конечно, есть.
Капризность, неустойчивость в суждениях, готовность принять любую точку зрения, если ее высказывает человек, приехавший на мерседесе, а если он еще и хорош собой, ростом где-нибудь за сто восемьдесят, прилично одет... То вообще полный отпад. Женщина убежденно, искренне и самоотверженно будет отстаивать любую глупость, если она накануне сделала новую прическу, надела новые туфли, побывала на берегу моря и вернулась с загаром. То есть, ее суждения полностью зависят от самочувствия, от того, как она выглядит, с кем в данный момент беседует. И она будет искренне уверена в какой-то своей никому не ведомой правоте, в чем бы эта правота не заключалась. Если все это имеет какую-то связь с логикой, то я связи не улавливаю. Нет ее.
Касатонова молча прихлебывала крепкий горячий чай, откусывала от пряника маленькие кусочки и смотрела в пространство, которое простиралось между двумя мужчинами — она как бы не видела ни одного, ни другого.
— Заступитесь, Николай Степанович, — обратилась она к Гордюхину.
— Трудная задача, Екатерина Сергеевна.
— То есть, вы согласны с Алексеем?
— Может быть, формулировки жестковаты, но по сути... Он недалек от истины.
Мне так кажется.
— Все, что сказал Алексей — полная чушь. Он говорил не о женщинах, он говорил о своей подружке. Да, Леша? — участливо спросила Касатонова.
— Во всяком случае, моя подружка, как ты ее называешь, в эту схему вполне укладывается.
— А когда она в нее уляжется еще место остается?
— Да, небольшое такое тепленькое местечко.
— Как ты говоришь ее зовут? Эсмеральда?
— Арчибальда, — Алексею не понравились слова матери и он посерьезнел.
— Вот видишь, Лешенька... Когда только что ты топтался по мне ногами, по моему самолюбию, по моей гордыне... Все было хорошо и справедливо. Но когда я осмелилась чуть-чуть с тобой не согласиться... Ты посуровел. Ты заметил, как посуровел?
— Я посуровел, когда ты перешла на личности.
— Ну и чем же я затронула твою красавицу? Я усомнилась в ее достоинствах?
Ничуть. Ты же в моих усомнился. И сказал мне это в глаза. А я продолжаю пить чай и улыбка блуждает на моих устах. Делаю вывод — женщины лучше держат удар.
— Нет, мама, — улыбнулся Алексей. — Это ты лучше держишь удар.
— Спасибо, сынок. Но я продолжу. Женская логика все-таки существует, Николай Степанович. И выражается она не в капризности и бесконечной уверенности в какой-то своей, никому не ведомой правоте, как выразился недавно один из участников нашего разговора... Да, Леша?
— Внимательно слушаю тебя, мама.
— Согласитесь, Николай Степанович, интуиция у женщин выше.
Результативнее. У меня нет никакого криминального опыта, но я подсказала следователю Убахтину, что отпечаток пальца убийцы надо искать на пульте управления телевизором.
— Согласен, было дело.
— И сейчас, вот только сейчас я поняла, чем отличаются снимки, которые сделали вы, от снимков, которые через три минуты сделал убахтинский фотограф.
— Неужели?! — восхитился Гордюхин.
— Да, Николай Степанович, да. И если у нас зайдет об этом разговор, я выдам эту тайну. Но продолжу. Давайте согласимся, что мир, в котором мы живем — это мир мужчин, они хозяева жизни. А наша сестра на подхвате. Мы — лакеи, прачки, уборщицы в доме, который называется мир. А лакеям позволено поступать по своей, лакейской, низкой, корыстолюбивой логике. Мы хитрим, изворачиваемся, лукавим точно так же, как это делают все лакеи мира. Глядишь, что-то обломится, что-то удасться урвать, пока хозяин отвлекся со своими высокими гостями.
— В этом что-то есть, — согласился Гордюхин.
— В этом правда жизни, а не что-то, — поправила Касатонова. — Поэтому женщины расчетливее, или скажем иначе — бережливее. У них меньше возможностей, они зависимы. Мы можем надеяться только на свою предусмотрительность, мы больше обстоятельств принимаем в расчет, для нас важны тон, жест, взгляд, громкость голоса, цвет галстука, запах лосьона. Мы наматываем на ус все, чем мужчина может легко и безнаказанно пренебречь. Я внятно выражаюсь?
— Вполне, — кивнул Гордюхин.
— Часто все эти мелочи оборачиваются большей раскованностью в поступках.
Как у детей... Я слабее, значит, мне можно. Мне это можно, потому что все равно отвечать тебе. И так далее. Некоторые называют это капризностью... Нет, это нечто совсем другое. Это попытка уравняться, встать с колен, как-то о себе заявить.
Леша, ты со мной согласен?
— Как ни странно... Да.
— Последние события в нашем доме, печальные события, неожиданно подтолкнули меня к мысли... Женщины по жизни незаметнее, они как бы более замаскированы.
— Интересно! — Гордюхин уловил в словах Касатоновой нечто знакомое, может быть, просто привычное словосочетание. — Насчет маскировки я не подумал, честно говоря.
— Нет-нет, Николай Степанович. Я говорю о другом. Не о маскировке. По жизни мы менее заметны. Основные поступки совершают все-таки мужчины. Совершено убийство? Конечно, это сделал мужчина. Угнана машина? То же самое. Сделано открытие? Даже вопросов не возникает. Вот пример... Вы подходите к подъезду и спрашиваете у старушки... Кто-нибудь заходил в дом? Нет, отвечает бабуля, никто не заходил. А заходила женщина. Но бабуля ее в упор не увидела, если, конечно, на ней не было шляпы в перьях.
— Вывод? — спросил Алексей.
— Мы живем на другом уровне. На более тонком. Не буду уточнять, какой уровень главнее. Это неважно. Повторяю, мы живем на ином уровне, более тонком.
Отсюда иная логика поступков. Иное понимание событий, а часто — иные выводы.
— Вы намекаете, что убийца — женщина? — спросил Гордюхин, которого трудно было сбить с толку изящными рассуждениями. Жизнь, прожитая среди людей чреватых, настороженных и готовых в любой момент выкинуть какой-нибудь невиданный доселе фортель, приучила Гордюхина во всех самых замысловатых рассуждениях видеть нечто простое и очевидное, более того, он считал, что кроме простого и очевидного в мире и нет ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26