Где есть один труп, там вполне может быть и второй, и третий, — напомнила она себе и, хмыкнув, глянув на себя в витрину, пошла дальше с той же неторопливостью и с той же настороженностью.
Очень важную вещь поняла Касатонова — чем-то она обладает, какая-то тайна заключена в пленке, которая сейчас мирно лежит в ее сумке на самом дне. Снова и снова вспоминая свое пребывание в балмасовской квартире, перебирая в памяти снимки и без конца тасуя их, не могла она, не могла обнаружить ничего, что могло бы так растревожить... Кого растревожить? — спросила она себя. И как человек, который всегда называл вещи своими именами, ответила жестко и прямо — убийцу.
Да, убийца встревожен.
И ни перед чем не остановится — еще раз напомнила себе Касатонова.
И наступил момент, когда вся ее вялость и медлительность разом исчезла — резко и порывисто она шагнула к краю проезжей части, к остановившейся машине. В раскрытое окно заглянул прохожий, о чем-то поговорил с водителем, но по каким-то причинам они не сторговались, и прохожий отошел. Значит, водитель готов был подвезти случайного пассажира. И Касатонова, мгновенно оценив положение, молча раскрыла дверцу машины и села рядом с водителем и сказала:
— Едем?
— Куда?
— Значит, едем.
— Сколько?
— Договоримся.
— Ну что ж, — усмехнулся водитель, — наверно, бывает и так. — И, тронув машину с места, тут же влился в общий поток.
Касатонова обернулась, долго смотрела на то место, с которого только что отъехала, но ничего подозрительного не заметила — никто не бросился ловить машину, никто не устремился следом.
— Все в порядке? — спросил водитель.
— Вроде.
— Нам далеко?
— Посмотрим, — она снова оглянулась.
— Вы не утруждайтесь, — улыбнулся водитель. — Мне в зеркало удобнее смотреть назад. Могу заверить — никакая машина не сорвалась с места, никто не кинулся в погоню. Все спокойно.
— Это хорошо. Куда едем?
— Вы у меня спрашиваете? — удивился водитель и с веселым недоумением посмотрел на Касатонову.
— Кто-то к вам подходил, напрашивался... Но, как я поняла, вы не сговорились. Видимо, вам в другую сторону?
— В цене не сошлись. А с вами, как я понял, проблемы не будет.
— Неразрешимой проблемы не будет, — поправила касатонова. — Сейчас у нас возможен левый поворот? Вот на этом перекрестке?
— Можно, — кивнул водитель.
— Давайте повернем.
— Давайте.
— А через квартал направо.
— И это можно. Следы заметаем?
— Господи! — протянула Касатонова, отваливаясь на спинку. — А мы в жизни больше ничего и не делаем! Убегаем, спасаемся, заметаем следы!
— Что-то в этом есть, — согласился водитель и повернул направо. — Что-то в этом есть, — повторил он.
— Таких странных пассажирок у вас, наверно, еще не было?
— Почему? Бывают. Всякие бывают. Сейчас многие заметают следы. Или пытаются замести. Удается далеко не всем. Вам вот удалось.
— Вы уверены?
— Уверен. За нами не увязалась ни одна машина.
— Остановите, пожалуйста, — попросила Касатонова.
Машина плавно вильнула вправо и остановилась в тени громадного клена.
Людей здесь почти не было, лишь изредка можно было увидеть одинокого прохожего, да и они были в основном из местных жителей — старушки с сумками, какой-то слесарь или сантехник с лестницей на плече, ватага ребятишек с визгом пронеслась перед самым капотом и скрылась в арке дома.
Касатонова не торопилась выходить. Она еще раз оглянулась назад и, убедившись, что ни одна машина не пристроилась рядом, посмотрела на водителя.
— Я вас выручил? — спросил он.
— Возможно.
— Вы в этом не уверены?!
— Я не уверена в том, что мне нужно было спасаться. Сколько я вам задолжала?
— Полсотни. Если не возражаете.
— Не возражаю, — Касатонова вынула из сумочки деньги и протянула водителю. — Вы же сами говорите, что следом за нами никто не бросился. Может быть, и некому было бросаться.
— Желаю удачи! — улыбнулся водитель. — В случае чего... Всегда пожалуйста!
— Спасибо, — Касатонова бросила за собой дверцу машины и, не раздумывая, не колеблясь, шагнула в арку, в которую совсем недавно ввалилась визгливая ватага местных пацанов. Водитель не должен был знать, что она впервые на этой улице. Выглянув через некоторое время из арки, Касатонова убедилась, что он отъехал.
На этой улице она не была ни разу, но знала, что если пройти пять минут по правой стороне и свернуть опять же направо, то можно выйти на проспект, вернее, на угол проспекта, и там есть прекрасный, большой проявочный пункт.
К нему-то она и стремилась.
— Вам срочно или послезавтра? — спросила приемщица, почти неотличимо похожая на ту, с которой Касатонова общалась час назад. Только у этой не было обнаженного пупка, но зато другие части тела были открыты гораздо смелее.
— Срочно.
— То есть, вы хотите получить снимки через час?
— Мечтаю.
— Это будет дороже.
— Знаю.
Касатонова видела, что приемщицу почему-то раздражает ее немногословие, она, видимо, привыкла к бестолковым просьбам, пояснениям, вопросам.
— На какой бумаге?
— На хорошей.
— Я имею в виду — на глянцевой или на матовой?
— А на какой посоветуете?
— Мне-то какая разница!
— Интере-е-есно! — протянула Касатонова, заранее зная, что это ее словечко многих выводит из себя. — Давайте на глянцевой, на ней лучше смотрятся подробности.
— Смотря какие подробности, — проворчала приемщица.
— Интимные.
— Порнуху не печатаем! — она стеклянно посмотрела на Касатонову.
— И не надо.
— Так вы отказываетесь от заказа?
— Нет.
— Как же нам быть?
— Девушка! — звенящим голосом сказала Касатонова. — Вы мне надоели.
Принимаете заказ или нет?
— Ну... Вы же сказали... порнуха?
— Нет, это вы сказали. А я сказала, что мне нужны снимки на глянцевой бумаге. Еще вопросы? — и столько было холода, властности, превосходства в голосе Касатоновой, что приемщица оробела.
— Размер? — спросила она.
— Побольше. Пятнадцать на двадцать.
— У нас пятнадцать на двадцать два.
— Очень хорошо. Все снимки по два экземпляра. Деньги сейчас?
— При получении.
— Я приду через час.
Через час снимки были готовы, и приемщица вручила их с легким ужасом в глазах. Касатонова убедилась, что снимки именно те, что пленку вернули ту, что требовалось, что никакой подмены случайной или злоумышленной не произошло.
— Как вам порнуха? — спросила она напоследок.
— Кошмар, — ответила девушка.
— Кошмар, похоже, только начинается, — пробормотала про себя Касатонова, и с этими словами покинула проявочный пункт.
Она хотела было снова остановить машину, но не решилась. Сто рублей на сигареты, полсотни частнику, двести рублей за снимки... Что-то мне дороговато обходится смерть Балмасова, подумала она и села на троллейбус, тем более, что он достаточно близко проходил от ее дома. Но домой тоже не пошла, решив прежде всего навестить участкового. Да, Николай Степанович! Вот кто мне нужен сейчас, — обрадовалась она, прижимая к себе сумку, чтобы не выхватили, не отняли люди злые и подлые.
— О! — воскликнул Гордюхин радостно. — Екатерина Сергеевна! Как хорошо, что вы зашли! А я только что принес из магазина ваши любимые пряники.
— Что принесли? — Касатонова не сразу включилась в житейские радости.
— Пряники.
— Это прекрасно, Николай Степанович! Пряники — это всегда прекрасно! — она села к столу, подперла щеку кулачком и уставилась на Гордюхина изумленным взором. — У меня новости.
— Хорошие? — усмехнулся Гордюхин, не представляя сути разговора.
— Отличные! — искренне сказала Касатонова, полагая, что любые новости в расследовании убийства полезны, как бы они не отразились на жизни того или иного конкретного человека.
— Поделитесь!
— Охотно! Все повестки вручены адресатам. Все расписались, вот талончики в качестве отчета. Обещали быть в назначенное время. А руководство фабрики в лице господина Цокоцкого заверило, что не будет чинить никаких препятствий, задержек и препон, чтобы все вызванные дали следствию полные и чистосердечные показания.
— Екатерина Сергеевна... Вы слегка чем-то расстроены?
— Слегка? — изумилась Касатонова. — Я хорошо расстроена, Николай Степанович, очень хорошо! Круто, как нынче выражаются по разным поводам.
— Что-нибудь случилось?
— Балмасова убили. В собственной квартире. Выстрелом в затылок. То есть, как я понимаю, убийца решил не тратить боеприпасов, а сразу произвести контрольный выстрел в голову. Не делая никаких предварительных выстрелов в другие части тела.
— Да, я слышал об этом, — Гордюхин был растерян напором Касатоновой и решил, как говорится, не возникать. Опыт подсказывал ему, что в таких случаях лучше поддакивать, кивать головой, сочувственно цокать языком и приговаривать время от времени — ай-яй-яй! — Говорят, хороший был человек?
— Подонок! — отрезала Касатонова. — На фабрике смех, веселье и суета.
Закупают шампанское, торты, курилка содрогается от здорового мужского и женского хохота, Цокоцкий пьет коньяк, угощает случайно заглянувших к нему красоток... Это я себя имею в виду! — не выдержав сурового тона, рассмеялась Касатонова.
— И вы... пригубили?
— Какой там пригубила! Полстакана хлопнула за упокой директорской души.
— Если за упокой, то это не грех, — рассудительно заметил Гордюхин.
— Да, кстати, — порывшись в своей сумке, Касатонова вынула комплект снимков. Второй она предусмотрительно оставила себе, сунув его в одно из отделений сумки и тщательно задернув молнию. — Николай Степанович, вы как-то поинтересовались снимками, которые сделали моей мыльницей на месте преступления... Вот они. Наверно, есть смысл передать их Убахтину.
Гордюхин осторожно взял снимки, подержал их в руке, склонив голову набок — что-то озадачивало его в тоне Касатоновой, в ее возбужденности, в нервозности, с которой она произносила самые вроде бы обычные слова.
— Хорошо, передам, — проговорил участковый и, вынув снимки из конверта, медленно перебрал их один за другим. — Хорошие снимки, большие... Поиздержались, наверно? Придется мне пряниками возвращать должок правосудия, а?
— Можно пряниками, — Касатонова передернула плечами, — Тогда нам с вами эти пряники поперек горла станут!
— Неужели столько потратили? — ужаснулся Гордюхин.
— Николай Степанович... Неизвестные преступники взломали дверь в мою квартиру в поисках этих снимков.
— Вы уверены? — усмехнулся Гордюхин. — Может быть, они искали что-то более для них ценное?
— Николай Степанович, — Касатонова помолчала, сдерживая себя. — Вы хорошо услышали то, что я сказала? Они искали снимки. И они их нашли, но не нашли пленку, она валялась в моей сумке. На дне моей сумки многое может валяться годами, не привлекая к себе внимания. Я только что была в пункте, где мне проявляли эту пленку и печатали снимки. Взломщики там уже побывали.
— Зачем?
— Они приходили за пленкой. Поскольку ее не оказалось в конверте, подумали, что, возможно она осталась на пункте... Мало ли по какой причине. На ней могли быть и другие кадры, более невинные, может быть, я хотела еще что-то допечатать и так далее. Главное я сказала — взломщики были на пункте и спрашивали о пленке. Они не остановятся, Николай Степанович. Я жду их в гости.
Поэтому вручила вам эти снимки. Второй комплект оставила себе, если приставят нож к моему горлу, я отдам пленку. Но снимки у вас будут. Что-то в них есть такое, что не дает покоя убийце. Что-то в них есть. За те несколько минут, которые мы с вами пробыли в балмасовской квартире, в ней что-то изменилось.
Появилось что-то уличающее или исчезло. На наших снимках оно есть, а на снимках Убахтина оно отсутствует. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Очень хорошо понимаю, вы достаточно внятно выражаетесь, — проговорил Гордюхин, снова вынув снимки из конверта. — Ничего не вижу, — сказал он. — Мы с вами ни к чему не притрагивались, помните? Я предупредил, чтобы вы даже выключателя не коснулись.
— И я его не касалась. Я ничего не касалась, — Касатонова взяла снимки из рук Гордюхина и тоже перебрала их один за другим. Перед ее глазами опять промелькнул Балмасов в распахнутом халате, разметавшийся на ковре с простреленной головой, из-под которой вытекала небольшая струйка крови. Видимо, выстрел был удачным. Дальше шли подробности — вот крупно его голова, руки, подвернутая нога, окно, шторы, журнальный столик с вымытой до блеска хрустальной пепельницей и одиноко торчащей зажигалкой, вот телевизор, рука с зажатым в ней пультом... — Все это я видел на фотографиях у Убахтина. Правда, его фотограф пожлобился, снимки сделал поменьше. Эти просто роскошные. Я таких и не видел никогда.
— Их можно сделать еще крупнее. Но дело не в этом, Николай Степанович!
— Ну, что... Едем к Убахтину?
— У него есть успехи?
— Сомневаюсь. Я бы знал.
— Да, вот вспомнилось... Отпечатков он так и не нашел?
— Нет, ни единого.
— А его ребята везде посмотрели?
— Екатерина Сергеевна! — укоряюще воскликнул Гордюхин.
— Где пульт? — звенящим голосом спросила Касатонова.
— Какой?
— Телевизионный!
— Не знаю... Наверно, остался в квартире Балмасова... А в чем, собственно, дело?
— Когда вы фотографировали... Где был пульт?
— Балмасов так и умер, не выпустив его из руки.
— Когда мы вошли, телевизор был выключен. Правильно? А когда убийца стрелял в балмасовский затылок... Телевизор работал. В программе телепередач, которая лежала на полу, была подчеркнута одна-единственная строчка... Это была суббота. По субботам идет сериал «Коломбо». Балмасов смотрел «Коломбо». Ничто другое его не интересовало, потому что ни одна другая программа, ни одна другая передача не были подчеркнуты. Он смотрел «Коломбо», когда раздался выстрел.
— Вы думаете, в этом что-то есть? — с сомнением спросил Гордюхин.
— Что делает убийца после выстрела?
— Линяет.
— Нет, он убирает свои следы. Протирает стол, моет пепельницу, собирает мусор с пола, со стола... Ну, и так далее.
— Согласен! — пристыженно крякнул Гордюхин.
— А что он делает, уходя?
— Я бы на его месте выпил чего-нибудь.
— Он выключает телевизор. Почему-то он выключает телевизор и гасит свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26