Насилие — плохо, но рабство и того хуже».
После Неру на трибуну неторопливо поднялся Ганди. Делегаты замерли в ожидании: что скажет вождь, одобрит ли он выступление председателя?
— Предлагаю принять резолюцию, — просто, без приветствий сказал Ганди и зачитал: — «Конгресс во исполнение решения, принятого на сессии в Калькутте в прошлом году, заявляет, что слово „сварадж“ будет отныне означать „полную независимость“, и надеется, что все конгрессисты приложат энергичные усилия для достижения Индией полной независимости».
Зал взорвался овациями. Неру заранее знал об этой резолюции, но и он не смог сдержать счастливой улыбки.
31 декабря, когда часы пробили полночь и наступил 1930 год, делегаты проголосовали за резолюцию. Против нее выступили лишь десять-пятнадцать человек, представлявших правое крыло ИНК и левых экстремистов.
Теперь руководству Конгресса надлежало разработать план проведения кампании гражданскою неповиновения. Для начала решено было объявить 26 января Днем независимости Индии. Повсюду в этот день народ должен был дать клятву бороться за независимость своей страны.
Мотилал Неру в соответствии с решением лахорской сессии призвал всех конгрессистов — членов Законодательного собрания и провинциальных законодательных советов уйти со своих постов.
Первую половину января 1930 года Джавахарлал провел в родном Аллахабаде. В это время здесь проходила большая ежегодная ярмарка и индусский праздник «Магх Мела», которые ему запомнились еще с детских лет. К Гангу тянулись нескончаемые вереницы пилигримов. «Какой удивительной силой обладала эта вера, которая на протяжении тысячелетий приводила их и их предков из самых различных уголков Индии на берега Ганга, чтобы совершить омовение в его священных водах? — размышлял Джавахарлал, наблюдая за паломниками. — Не могут ли они направить часть этой громадной энергии на политическую и экономическую борьбу ради облегчения своей собственной участи? Или же умы их слишком заполнены религиозными преданиями и догмами, чтобы в них нашлось место каким-либо иным идеям?» И, зримо представив себе обстановку только что прошедшей лахорской сессии Конгресса, Джавахарлал уверенно отвечал себе: «Иные идеи уже проникли в их сознание, взбудоражив безмятежный покой веков».
Этот вывод для него как для политического деятеля был очень важен, поскольку он знал, что любой самой хорошей идее суждено остаться бестелесной мыслью, если она не будет воспринята народом и не станет его коллективной волей. Вывод Неру находил также довольно своеобразное подтверждение в стремительном росте его популярности среди простых людей. Оказалось, что паломники, прибывавшие в Аллахабад, интересовались не только святыми местами. Они стремились увидеть Джавахарлала, его дом — «Обитель радости». Люди хорошо усвоили политические лозунги Конгресса и целый день выкрикивали их наравне с приветствиями в адрес Джавахарлала. Крестьяне и ремесленники из окрестных деревень, пилигримы из далеких провинций Индии приходили к дому Неру, чтобы взглянуть на своего кумира. Они толпились на верандах, заглядывали в окна и двери дома и как могли изливали свою преданность человеку, который понял их страдания и нужду. Какой бы навязчивой ни казалась любовь этих обездоленных людей, нельзя было запретить им выражать ее — она являлась формой их пробудившегося социального сознания. Они ничего не требовали и не ждали от Неру. Они просто выражали ему благодарность за сочувствие к ним.
Неру трезво относился к себе и знал свои сильные и слабые стороны. Жизненный опыт подсказывал ему, что «популярность часто сопутствует совершенно неподходящим личностям и уж, конечно, отнюдь не является безошибочным показателем добродетели или ума». Чему же он был обязан своей популярностью? Может быть, выдающейся учености или добровольной отрешенности от прежней роскоши, способности жертвовать личным благополучием ради высокой цели? Сам Неру был далек от того, чтобы причислять себя к великим умам. Отрешение и жертвенность, столь почитаемые индийцами качества, тоже мало привлекали его, и он не хотел, чтобы его репутация основывалась на этом. К тому же Неру вовсе не считал жертвенным поступком то, что он посвятил себя борьбе за независимость Индии. Скорее отказ от этой борьбы был бы для него неоправданной жертвой. Конечно, слава не оставляла его равнодушным, хотя он никак не мог привыкнуть к ней. Она помогала ему влиять на умы людей. Но и люди «незаметно осуществляли тираническую власть надо мной, — рассуждал Неру, — ибо их доверие и любовь волновали сокровенные глубины моего существа и вызывали у меня эмоциональный отклик».
И все-таки публичные торжества, официальные церемонии, цветистые приветственные адреса, напыщенный вид некоторых ораторов вызывали у Неру «почти неудержимое желание засмеяться, высунуть язык или встать на голову, только чтобы шокировать это высокое собрание и посмотреть, какие у них будут лица». Что спасало Неру от трескучей навязчивой славы, так это его ироническое отношение к ней. Шутили по поводу популярности Джавахарлала и его близкие — жена, сестры, давая ему высокие титулы и называя его «Тиагамурти» («Воплощение жертвенности»).
Приближалось 26 января 1930 года, провозглашенное Конгрессом Днем независимости Индии. Над Джавахарлалом тяготел один вопрос: как начинать кампанию гражданского неповиновения? Лидеры ИНК ждали, что скажет Махатма. 18 января Рабиндранат Тагор спросил Ганди о его намерениях. Ганди ответил, что денно и нощно думает и не видит «никакого просветления в окружающей его темноте».
Празднование первого Дня независимости стихийно вылилось в сотни митингов и демонстраций в городах и селах Индии, во всех ее отдаленных уголках. Всюду индийцы давали клятву бороться за независимость. «Мы должны готовиться к борьбе путем прекращения, насколько это возможно, всех видов добровольного сотрудничества с английским правительством, а также должны готовиться к движению гражданского неповиновения, включая неуплату налогов, — звучали слова клятвы. — Мы убеждены, что стоит нам только прекратить добровольную помощь и выплату налогов, не прибегая к насилию даже в случаях провокации, как этот нечеловеческий режим будет обречен».
Наконец Махатму Ганди осенила мысль начать кампанию гражданского неповиновения с нарушения закона о соляной монополии. Поначалу это предложение несколько удивило Неру: как-то не сочетались соль и борьба за независимость. Правда, почти сразу Ганди выдвинул еще одиннадцать пунктов, сводившихся к требованию осуществления в стране незначительных реформ. Все это, по мысли Неру, были половинчатые меры, и они мало вдохновляли его, поскольку в вопросе о независимости страны он был максималистом. Но события развивались со стремительной быстротой, и политическая обстановка была малоподходящей для дискуссий.
Ганди уведомил вице-короля, что 11 марта 1931 года он начнет сатьяграху с нарушения закона о налоге на соль. В этот день, совершив утреннюю молитву, Ганди во главе семидесяти восьми своих последователей отправился из ашрама — обители на реке Сабармати в Данди, к побережью Арабского моря. Четырехсоткилометровый поход длился три недели. Махатма с мирным, но неустрашимым видом шагал во главе все увеличивающейся процессии. На его пути по обочинам дороги, преклонив колени в приветствии, стояли люди. Крестьяне заранее поливали пыльные дороги водой и усыпали их цветами. К морю подходила многотысячная безоружная армия сатьяграхистов. Всю ночь с 5 на 6 апреля они молились, а утром, в годовщину первой сатьяграхи 1919 года, Ганди, который, кстати, сам никогда не употреблял соли, ступил в море и, выйдя на берег, выпарил из морской воды символическую щепотку соли. После этого сотни тысяч индийцев по всей стране начали кустарно добывать соль, отказываясь покупать ее в магазинах.
В Аллахабаде собрались руководители ИНК, чтобы разработать тактику проведения «соляной сатьяграхи». Джавахарлал настаивал на необходимости дальнейшего развития кампании гражданского неповиновения путем перехода к бойкоту всех законоположений и указов вице-короля. «Нам не следует довольствоваться одним нарушением соляного закона. Мы должны помнить, что наша цель — полная независимость», — говорил он.
Власти решили защищать «законность» любой ценой. Начались повальные аресты. Для того чтобы выстоять и победить в этой борьбе, Конгрессу нужно было перестроить работу своих организаций в соответствии с требованиями политического момента: ввести железную дисциплину и, что самое главное, не дать возможности правительству обезглавить движение. ИНК наделяет Неру чрезвычайными полномочиями. Аналогичными полномочиями наделяются и председатели провинциальных комитетов ИНК, которых стали именовать конгрессистскими «диктаторами». Так называемый «диктатор» единолично действовал при условии, если невозможно было создать коллективный руководящий орган. Каждый такой «диктатор», как в условиях военного времени, должен был руководить борьбой до тех пор, пока его не арестуют, а затем назначить своего преемника. Все новые и новые «диктаторы» становились на место тех, кто выбывал из строя.
В течение марта — апреля Неру, забыв о сне и отдыхе, разъезжает по стране, выступает на митингах, организует массовое неповиновение властям. Только с 1 по 4 апреля он выступил на двадцати двух митингах, в которых приняло участие около двухсот тысяч человек. Он заботится о том, чтобы конгрессистские агитаторы доходчиво разъясняли крестьянам задачи национально-освободительной борьбы, призывает студентов принять участие в пропаганде лозунгов Конгресса, популяризирует опыт народного движения. «В Бомбее волонтеры ведут работу, которая должна вас заинтересовать, — советует он в письме молодежным организациям. — Группы волонтеров ходят по городу, останавливаются поочередно на улицах, трубят в рог, выкрикивают национальные лозунги, руководители групп произносят короткие речи. Все это длится не более десяти минут, после чего группы переходят на другие улицы. Такая тактика позволяет охватить до двухсот улиц в день. Можете себе представить, какое значение имеет такая пропаганда, особенно в бедных кварталах, где люди не читают газет».
Неру рекомендует местным комитетам ИНК, как лучше наладить добычу и продажу соли в различных районах страны, как проводить бойкот английских товаров, как осуществлять связь между конгрессистскими комитетами и центром, минуя правительственную почту; налаживает работу патриотической печати и выпуск листовок. «Тот, кто не с нами, тот против своей родины!» — заявляет он соотечественникам.
Вице-король Индии издавал один указ за другим, но многочисленные правительственные запреты только подталкивали индийцев к их нарушению. Кампания гражданского неповиновения расширялась. Сатьяграха как бы раскрыла героический дух народа. Особенно трогал Джавахарлала патриотический энтузиазм женщин. «Множество их вышло из своего домашнего затворничества, и, несмотря на отсутствие опыта в общественной деятельности, они бросились в самую гущу борьбы, — описывал Неру события тех дней. — Женщины полностью взяли в свои руки пикетирование магазинов, торгующих заграничными тканями и винами. Во всех городах происходили грандиозные демонстрации, в которых участвовали одни только женщины; вообще они занимали более непреклонную позицию, нежели мужчины. Женщины часто становились конгрессистскими „диктаторами“ в провинциях и на местах».
Сварупрани, мать Неру, обе его сестры и жена с необыкновенной энергией и решимостью включились в кампанию гражданского неповиновения в Аллахабаде. С утра до вечера под лучами обжигающего солнца они на демонстрациях и митингах разъясняли людям цели сатьяграхи. Камала неожиданно для всех проявила организаторские способности. Джавахарлал всегда думал, что он хорошо знает свою жену. Теперь же перед ним раскрылась еще одна Камала, бесстрашная и волевая женщина, способная повести за собой людей в пекло сражения.
Предвидя свой арест, Джавахарлал попросил Ганди занять председательский пост, а когда тот отказался, Мотилал согласился заменить сына.
Джавахарлал был арестован 14 апреля 1930 года на вокзале, когда он собирался ехать в Райпур, чтобы выступить там на конференции сатьяграхистов. Суд состоялся в тот же день прямо в тюрьме. Неру приговорили к шестимесячному заключению за нарушение закона о соляной монополии и отвезли в центральную тюрьму в Наини, поместив его в изолированный барак, прозванный «Куттагхар» («Собачья конура»).
Несмотря на то, что многие руководители ИНК уже находились в заключении, движение гражданского неповиновения ширилось, принимало все новые формы. Мирные выступления жителей Пешавара, воля которых не была сломлена даже огнем пулеметов, грандиозные забастовки и демонстрации в Бомбее, где полиция устроила массовые избиения людей, полицейские погромы на соляных варницах, на заводах в Калькутте — все эти события разжигали гнев народа; не было ни одной деревеньки, которая бы оказалась в стороне от общенациональной борьбы с колонизаторами.
Рассказывали, что вице-король лорд Ирвин был человеком глубоко религиозным и, прежде чем принять какое-либо решение, молился. Как-то после молитвы он, чтобы лишить конгрессистов возможности назначать очередных «диктаторов», объявил весь состав Рабочего комитета ИНК вне закона. Узнав о решении лорда Ирвина, Ганди, улыбнувшись, сказал: «Что за жалкий бог дал ему такой плохой совет?»
Колонизаторы обрушились на Конгресс, обвиняя его в диктаторских методах, шумно рекламируя при этом свою, западную демократию. Неру не мог представить себе более бесстыдного лицемерия: «Перед нами была Индия, управлявшаяся насильственными методами абсолютной диктатуры, действовавшей с помощью чрезвычайных указов, подавляя всякие гражданские свободы, и тем не менее наши правители вели елейные разговоры о демократии».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63