Привезли из https://Wodolei.ru
Ждать им пришлось недолго: часов около десяти вечера в Амритсар вошли войска под командованием генерала Дайера.
Многое из того, что рассказывал Гирдхарилал, Джавахарлалу было уже известно, но он не прерывал своего спутника, внимательно слушал его как очевидца и участника событий в Амритсаре. У гостиницы они расстались, договорившись встретиться после того, как Джавахарлал отдохнет с дороги.
Гирдхарилал заехал за ним на автомобиле. «Ездили по городу, — лаконично записал Джавахарлал в дневнике. — Видели развалины Национального банка, городского магистрата и почты...»
Городская площадь Джаллианвала Багх — большой пустырь, в центре которого развалившаяся гробница из белого камня. На краю ее пылятся чахлые деревца, старая высыхающая пальма. С трех сторон площадь окружена двух-трехэтажными домами, с четвертой замкнута кирпичной стеной высотой в человеческий рост. Не сразу заметишь узенькие ворота, через которые одновременно смогут пройти лишь два-три человека.
Здесь, на Джаллианвала Багх, в праздничный день встречи Нового года (в 1919 году по местному календарю он пришелся на 13 апреля) в четыре часа дня собралось около двадцати тысяч амритсарцев и жителей близлежащих деревень. На дощатую трибуну, построенную недалеко от ворот, один за другим поднимались ораторы, требовавшие от властей освобождения Китчлу и Сатьяпала и отмены закона Роулетта. Выступления начинались и заканчивались многоголосыми восклицаниями: «Инкилаб зиндабад! — Да здравствует революция!»
В самый разгар митинга — в половине шестого — на площадь ворвалось человек сорок вооруженных солдат, англичан и гуркхов. Раздался хриплый крик краснолицего офицера: «Огонь!», и солдаты неуверенно выстрелили поверх голов собравшихся. Офицер с бранью набросился на солдат, в ярости потрясая револьвером. Второй залп — уже в толпу... Крики, стоны, мольбы, проклятия... Выстрелы звучали беспрерывно. Обезумевшие от боли и ужаса люди, подминая раненых, слабых, детей, метались по площади, ставшей для них страшной ловушкой. Тех, кто пытался пробиться к выходу, встречали острые, кривые ножи гуркхов. Люди бились о стену в отчаянной надежде перебраться через нее и сползали, падали, сраженные пулями...
Расстреляв все патроны (позднее выяснилось, что было израсходовано 1650 патронов), солдаты покинули залитую кровью площадь, на которой осталось лежать около тысячи убитых и вдвое больше раненых.
Очевидцу открывалась леденящая душу картина: «Множество тел взрослых и детей лежало у ворот и по всей площади. У некоторых были рассечены головы, у других прострелены глаза, оторваны руки, ноги, раздавлены грудные клетки...»
Новый хозяин Амритсара генерал Дайер, пославший своих солдат убивать безоружных и беззащитных людей, сразу же после расстрела на Джаллианвала Багх под страхом смерти запретил жителям города покидать дома, лишив помощи сотни раненых и умиравших на площади и на прилегавших к ней улицах.
Джавахарлал много раз приходил на Джаллианвала Багх, всматривался в ее испещренные пулями камни, стены, которые, казалось, взывали о мщении.
Конгрессисты работали с раннего утра до позднего вечера: собирали и распределяли средства для семей, лишившихся кормильцев, оказывали помощь безработным, опрашивали свидетелей событий, происходивших в Пенджабе в дни военного положения.
Перед комиссией Конгресса прошли тысяча семьсот очевидцев. По-разному — с готовностью и нехотя, сбивчиво-взволнованно и со спокойно-мрачной решимостью — рассказывали пенджабцы о зверствах солдат Дайера, об ужасах произвола и тирании властей Амритсара и других городов провинции.
Каждое свидетельство потрясало Джавахарлала, будь то немногословный рассказ молодой женщины с помертвелым лицом, у которой на глазах погибли муж и дочь, или путаное бормотание перепуганного и чудом уцелевшего пятилетнего мальчугана, забравшегося на крышу одного из домов и сначала принявшего ружейные выстрелы за хлопки петард фейерверка, устроенного по случаю праздника.
Побывал Джавахарлал и на той амритсарской улице, где генерал Дайер установил «пост возмездия» за ушибы и синяки мисс Шервуд. В течение десяти дней пикеты английских солдат, выполняя приказ генерала — «crawling order» («приказ ползать»), — заставляли всех индийцев, проходивших по этой улице, под дулами ружей ползти на животе.
Неру медленно ходил по улицам, думая о страданиях, о физических и душевных муках, которые выпали на долю пенджабцев: ведь то, что произошло в Амритсаре, повторилось затем во всех городах Пенджаба. Всюду орудовали каратели Дайера. Англичане хотели унизить, раздавить и дух и плоть гордого, сильного пенджабского народа. На площадях и улицах провинции тысячи людей были подвергнуты наказанию плетьми. Без устали заседали военно-полевые суды, вынося приговоры, зачастую без предъявления обвинений. А сколько пенджабцев было казнено, замучено? Сколько брошено без суда в тюремные застенки? И все это казалось особенно бесчеловечным, если вспомнить, что в годы первой мировой войны именно Пенджаб выделил британскому правительству наибольшее число рекрутов, многие из которых пролили свою кровь за интересы короны.
Возвратившись из Пенджаба, Джавахарлал и другие члены комиссии Конгресса подготовили отчет о проведенном ими расследовании. Опубликованный в 1920 году отчет составил несколько томов и содержал шестьсот свидетельских показаний; в него были включены только те документы, подлинность и обоснованность которых ни у кого не могли бы вызвать сомнений. Каждая страница отчета была тяжким неопровержимым обвинением английскому империализму.
М.Ганди писал, что отчет был составлен «исключительно с целью выявить истину и только истину и показать, как далеко может зайти британское правительство, какие зверства оно может учинять, чтобы сохранить свою власть».
Боль, возмущение, гнев, которые охватили всех индийцев, узнавших правду о событиях в Пенджабе, выразил Рабиндранат Тагор в письме вице-королю Индии: «Чудовищные преступления, совершенные правительством в Пенджабе при усмирении местных волнений, были жестоким ударом, напомнившим нам о беспомощности нашего положения в качестве британских подданных в Индии. Безмерная суровость наказаний, которым подвергся несчастный народ, и методы их осуществления, по нашему убеждению, не имеют параллелей в истории цивилизованных правительств».
Жестокими расправами в Пенджабе колонизаторы пытались запугать индийский народ, не допустить распространения освободительной борьбы по всей Индии, однако все их усилия дали обратные результаты. Даже пресловутая комиссия Хантера, деятельность которой сводилась к тому, чтобы максимально приглушить эхо амритсарских выстрелов и представить как можно больше подтверждений «лояльного отношения» индийцев к властям, вынуждена была отметить в своем докладе: «Мы не сомневаемся, что он (генерал Дайер. — Авт.) сумел произвести очень сильное впечатление, но совсем не то, на которое рассчитывал. Убийства на Джаллианвала Багх вызвали другие выступления... и широкое возмущение по всей стране».
Случай вскоре свел Джавахарлала с палачом Пенджаба. В декабре 1919 года Неру возвращался в Дели ночным поездом из Амритсара, где Конгресс в память жертв апрельских событий наметил провести свою очередную сессию. Внимание Джавахарлала привлекла громкая беседа двух англичан. Один из них выделялся не только своим внешним видом — немыслимо ярким халатом, из-под которого виднелась пижама в кроваво-красную полоску, — но и грубым, заносчивым голосом.
— Я мог бы превратить этот мятежный Амритсар в пепел, — услышал Джавахарлал.
Сомнений не оставалось: это был генерал Дайер. Джавахарлалу стоило больших усилий сдержать себя. Ненависть буквально клокотала в нем. Он резко поднялся, вышел в коридор и там долго стоял у темного окна, не решаясь вернуться в купе.
Позднее он вновь испытает подобное обжигающе-яростное чувство, когда прочтет в газетах слова генерала Дайера, который, давая показания комиссии Хантера о «частном карательном инциденте» на Джаллианвала Багх, цинично заявил:
— Мне пришлось выполнить ужасный долг. Я считаю, что это было милосердием. Я полагал, что должен хорошо и метко стрелять, дабы мне или другим не пришлось стрелять еще раз. Я думаю, было бы легко рассеять толпу и без огня, но она бы снова вернулась и посмеялась бы надо мной, а я остался бы в дураках.
Британское правительство оставило виновника амритсарской бойни безнаказанным. Через несколько лет Дайер вышел в отставку, получив от казны солидную пенсию, и до своей кончины безмятежно проживал в Бристоле.
Вспоминая впоследствии о событиях 1919 года, Джавахарлал писал: «В те дни я более ясно, чем когда-либо, понял, насколько жесток и аморален империализм, насколько им разъедены души правящих классов Британии».
В последние дни 1919 года Национальный конгресс проводил свою сессию в Амритсаре. Здесь собрались все видные деятели национально-освободительного движения Индии: Тилак, Э.Безант, братья Али, Ч.Р.Дас, М.А.Джинна, Ганди и, конечно, отец и сын Неру.
Сессия проходила бурно: слишком еще свежи в памяти конгрессистов кровавые побоища, учиненные англичанами здесь, на пенджабской земле. Гневным презрением к палачам индийского народа пронизано каждое выступление. Большинство делегатов с негодованием отвергает реформы Монтегю — Челмсфорда, требует создания подлинно ответственного правительства в стране в соответствии с принципами самоуправления. Конгресс обращается ко всем политическим организациям Индии с призывом объединить усилия для борьбы с колонизаторами.
Молчанием отвечают либералы: они даже не прислали в Амритсар своих представителей. Кажется еще достаточно прочным союз Конгресса и Мусульманской лиги. Один из ее лидеров, Аджмал Хан, и председательствовавший на сессии Мотилал Неру в знак настоящего и будущего единства между индусами и мусульманами вместе молятся в амритсарском Золотом храме — священном для сикхов. Однако первые трещины в отношениях между двумя партиями уже наметились. Руководителя лиги Джинну явно пугают свежие веяния в Конгрессе, привнесенные новыми лидерами — Ганди, братьями Али. К последним Джинна относится с плохо скрываемым раздражением. Явившиеся на сессию прямо из тюрьмы, из которой они были освобождены по амнистии, объявленной для участников пенджабских событий королем Георгом V, Мохаммед и Шаукат Али пользуются огромной популярностью среди индийских мусульман. Созданный братьями в 1918 году Халифатский комитет, начав свою деятельность с поддержки халифа — турецкого султана, против намерений империалистических держав расчленить Оттоманскую империю, ныне открыто выступает против британского владычества в Индии. В отличие от Мусульманской лиги халифатисты принимают в свои ряды представителей всех слоев индийских мусульман. За считанные месяцы комитет стал многочисленной мощной политической силой. В народе само слово «халифат» неожиданно приобрело другой смысл. Индийский крестьянин — «кисан» решил, что оно происходит от слова «хилаф», что на языке урду значило «против», «враждебный», и поэтому халифатистское движение расценивалось как движение против ненавистных угнетателей — колонизаторов-англичан и собственных помещиков.
В мае 1920 года Джавахарлал с женой и матерью выехал в Муссури, чтобы переждать там летнюю жару, губительную для хрупкого здоровья Камалы и Сварупрани. На этот раз Неру остановились в отеле «Савой». По соседству жили члены афганской делегации, прибывшей в Индию по окончании короткой англо-афганской войны для мирных переговоров с англичанами.
Делегацию «опекало» несколько тайных полицейских агентов, настороженно следивших за тем, чтобы афганцы не установили каких-либо контактов с деятелями антиколониального движения в Индии. Бдительных стражей не на шутку обеспокоило появление в отеле, где проживали их «подопечные», уже хорошо знакомого им Джавахарлала Неру.
Джавахарлал все время проводил с родными и не проявлял видимого интереса к афганским делегатам. Каково же было его удивление, когда однажды вечером к нему в номер зашел начальник местной полиции.
— Мне приказано получить от вас обязательство не вступать ни в какие контакты с афганской делегацией, — бесцеремонно заявил он Джавахарлалу.
Возмущенный Джавахарлал ответил категорическим отказом, после чего ему был вручен приказ, предписывавший немедленно покинуть Муссури.
Мотилал, воспользовавшись своими связями с губернатором Соединенных провинций, добился отмены приказа, но, пока он хлопотал, Джавахарлал был вынужден провести две недели в Аллахабаде. «И все же именно в эти дни у меня появились новые интересы, которым суждено было сыграть важную роль в последующие годы», — вспоминал Неру.
Он вплотную знакомится с индийскими крестьянами, об условиях жизни и труда которых имел смутное представление, встречаясь с ними разве что на берегах священного Ганга в дни религиозных праздников. «Кто понимает кисана, тот поймет Индию», — гласит старинная пословица, а Джавахарлал должен понять свою родину, и он постигнет ее через душу индийского крестьянина.
Подавляющее большинство индийцев жило в деревнях. Тяжкая участь выпала на долю индийского крестьянина. С чем можно сравнить его беспросветно мрачную жизнь, нечеловеческий каторжный труд с рассвета до зари? Кто узнает в высохшем, сгорбленном от тягот и болезней еле передвигающем ноги, беззубом, едва прикрытом лохмотьями старике тридцатилетнего мужчину? Он живет в полуразвалившейся, открытой всем ветрам хижине, сложенной из глины вперемежку с соломой и покрытой пальмовыми листами, через которые в жилище легко проникает дождевая влага. Он спит на сыром земляном полу, ночной холод пронизывает его утомленное тело. Его еда — горсть риса. Он не знает грамоты. Мир для него ограничен близлежащими деревнями. Его бесстыдно и беспощадно унижают, зксплуатируют, обирают правительственные чиновники, помещики, ростовщики, полиция и духовенство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Многое из того, что рассказывал Гирдхарилал, Джавахарлалу было уже известно, но он не прерывал своего спутника, внимательно слушал его как очевидца и участника событий в Амритсаре. У гостиницы они расстались, договорившись встретиться после того, как Джавахарлал отдохнет с дороги.
Гирдхарилал заехал за ним на автомобиле. «Ездили по городу, — лаконично записал Джавахарлал в дневнике. — Видели развалины Национального банка, городского магистрата и почты...»
Городская площадь Джаллианвала Багх — большой пустырь, в центре которого развалившаяся гробница из белого камня. На краю ее пылятся чахлые деревца, старая высыхающая пальма. С трех сторон площадь окружена двух-трехэтажными домами, с четвертой замкнута кирпичной стеной высотой в человеческий рост. Не сразу заметишь узенькие ворота, через которые одновременно смогут пройти лишь два-три человека.
Здесь, на Джаллианвала Багх, в праздничный день встречи Нового года (в 1919 году по местному календарю он пришелся на 13 апреля) в четыре часа дня собралось около двадцати тысяч амритсарцев и жителей близлежащих деревень. На дощатую трибуну, построенную недалеко от ворот, один за другим поднимались ораторы, требовавшие от властей освобождения Китчлу и Сатьяпала и отмены закона Роулетта. Выступления начинались и заканчивались многоголосыми восклицаниями: «Инкилаб зиндабад! — Да здравствует революция!»
В самый разгар митинга — в половине шестого — на площадь ворвалось человек сорок вооруженных солдат, англичан и гуркхов. Раздался хриплый крик краснолицего офицера: «Огонь!», и солдаты неуверенно выстрелили поверх голов собравшихся. Офицер с бранью набросился на солдат, в ярости потрясая револьвером. Второй залп — уже в толпу... Крики, стоны, мольбы, проклятия... Выстрелы звучали беспрерывно. Обезумевшие от боли и ужаса люди, подминая раненых, слабых, детей, метались по площади, ставшей для них страшной ловушкой. Тех, кто пытался пробиться к выходу, встречали острые, кривые ножи гуркхов. Люди бились о стену в отчаянной надежде перебраться через нее и сползали, падали, сраженные пулями...
Расстреляв все патроны (позднее выяснилось, что было израсходовано 1650 патронов), солдаты покинули залитую кровью площадь, на которой осталось лежать около тысячи убитых и вдвое больше раненых.
Очевидцу открывалась леденящая душу картина: «Множество тел взрослых и детей лежало у ворот и по всей площади. У некоторых были рассечены головы, у других прострелены глаза, оторваны руки, ноги, раздавлены грудные клетки...»
Новый хозяин Амритсара генерал Дайер, пославший своих солдат убивать безоружных и беззащитных людей, сразу же после расстрела на Джаллианвала Багх под страхом смерти запретил жителям города покидать дома, лишив помощи сотни раненых и умиравших на площади и на прилегавших к ней улицах.
Джавахарлал много раз приходил на Джаллианвала Багх, всматривался в ее испещренные пулями камни, стены, которые, казалось, взывали о мщении.
Конгрессисты работали с раннего утра до позднего вечера: собирали и распределяли средства для семей, лишившихся кормильцев, оказывали помощь безработным, опрашивали свидетелей событий, происходивших в Пенджабе в дни военного положения.
Перед комиссией Конгресса прошли тысяча семьсот очевидцев. По-разному — с готовностью и нехотя, сбивчиво-взволнованно и со спокойно-мрачной решимостью — рассказывали пенджабцы о зверствах солдат Дайера, об ужасах произвола и тирании властей Амритсара и других городов провинции.
Каждое свидетельство потрясало Джавахарлала, будь то немногословный рассказ молодой женщины с помертвелым лицом, у которой на глазах погибли муж и дочь, или путаное бормотание перепуганного и чудом уцелевшего пятилетнего мальчугана, забравшегося на крышу одного из домов и сначала принявшего ружейные выстрелы за хлопки петард фейерверка, устроенного по случаю праздника.
Побывал Джавахарлал и на той амритсарской улице, где генерал Дайер установил «пост возмездия» за ушибы и синяки мисс Шервуд. В течение десяти дней пикеты английских солдат, выполняя приказ генерала — «crawling order» («приказ ползать»), — заставляли всех индийцев, проходивших по этой улице, под дулами ружей ползти на животе.
Неру медленно ходил по улицам, думая о страданиях, о физических и душевных муках, которые выпали на долю пенджабцев: ведь то, что произошло в Амритсаре, повторилось затем во всех городах Пенджаба. Всюду орудовали каратели Дайера. Англичане хотели унизить, раздавить и дух и плоть гордого, сильного пенджабского народа. На площадях и улицах провинции тысячи людей были подвергнуты наказанию плетьми. Без устали заседали военно-полевые суды, вынося приговоры, зачастую без предъявления обвинений. А сколько пенджабцев было казнено, замучено? Сколько брошено без суда в тюремные застенки? И все это казалось особенно бесчеловечным, если вспомнить, что в годы первой мировой войны именно Пенджаб выделил британскому правительству наибольшее число рекрутов, многие из которых пролили свою кровь за интересы короны.
Возвратившись из Пенджаба, Джавахарлал и другие члены комиссии Конгресса подготовили отчет о проведенном ими расследовании. Опубликованный в 1920 году отчет составил несколько томов и содержал шестьсот свидетельских показаний; в него были включены только те документы, подлинность и обоснованность которых ни у кого не могли бы вызвать сомнений. Каждая страница отчета была тяжким неопровержимым обвинением английскому империализму.
М.Ганди писал, что отчет был составлен «исключительно с целью выявить истину и только истину и показать, как далеко может зайти британское правительство, какие зверства оно может учинять, чтобы сохранить свою власть».
Боль, возмущение, гнев, которые охватили всех индийцев, узнавших правду о событиях в Пенджабе, выразил Рабиндранат Тагор в письме вице-королю Индии: «Чудовищные преступления, совершенные правительством в Пенджабе при усмирении местных волнений, были жестоким ударом, напомнившим нам о беспомощности нашего положения в качестве британских подданных в Индии. Безмерная суровость наказаний, которым подвергся несчастный народ, и методы их осуществления, по нашему убеждению, не имеют параллелей в истории цивилизованных правительств».
Жестокими расправами в Пенджабе колонизаторы пытались запугать индийский народ, не допустить распространения освободительной борьбы по всей Индии, однако все их усилия дали обратные результаты. Даже пресловутая комиссия Хантера, деятельность которой сводилась к тому, чтобы максимально приглушить эхо амритсарских выстрелов и представить как можно больше подтверждений «лояльного отношения» индийцев к властям, вынуждена была отметить в своем докладе: «Мы не сомневаемся, что он (генерал Дайер. — Авт.) сумел произвести очень сильное впечатление, но совсем не то, на которое рассчитывал. Убийства на Джаллианвала Багх вызвали другие выступления... и широкое возмущение по всей стране».
Случай вскоре свел Джавахарлала с палачом Пенджаба. В декабре 1919 года Неру возвращался в Дели ночным поездом из Амритсара, где Конгресс в память жертв апрельских событий наметил провести свою очередную сессию. Внимание Джавахарлала привлекла громкая беседа двух англичан. Один из них выделялся не только своим внешним видом — немыслимо ярким халатом, из-под которого виднелась пижама в кроваво-красную полоску, — но и грубым, заносчивым голосом.
— Я мог бы превратить этот мятежный Амритсар в пепел, — услышал Джавахарлал.
Сомнений не оставалось: это был генерал Дайер. Джавахарлалу стоило больших усилий сдержать себя. Ненависть буквально клокотала в нем. Он резко поднялся, вышел в коридор и там долго стоял у темного окна, не решаясь вернуться в купе.
Позднее он вновь испытает подобное обжигающе-яростное чувство, когда прочтет в газетах слова генерала Дайера, который, давая показания комиссии Хантера о «частном карательном инциденте» на Джаллианвала Багх, цинично заявил:
— Мне пришлось выполнить ужасный долг. Я считаю, что это было милосердием. Я полагал, что должен хорошо и метко стрелять, дабы мне или другим не пришлось стрелять еще раз. Я думаю, было бы легко рассеять толпу и без огня, но она бы снова вернулась и посмеялась бы надо мной, а я остался бы в дураках.
Британское правительство оставило виновника амритсарской бойни безнаказанным. Через несколько лет Дайер вышел в отставку, получив от казны солидную пенсию, и до своей кончины безмятежно проживал в Бристоле.
Вспоминая впоследствии о событиях 1919 года, Джавахарлал писал: «В те дни я более ясно, чем когда-либо, понял, насколько жесток и аморален империализм, насколько им разъедены души правящих классов Британии».
В последние дни 1919 года Национальный конгресс проводил свою сессию в Амритсаре. Здесь собрались все видные деятели национально-освободительного движения Индии: Тилак, Э.Безант, братья Али, Ч.Р.Дас, М.А.Джинна, Ганди и, конечно, отец и сын Неру.
Сессия проходила бурно: слишком еще свежи в памяти конгрессистов кровавые побоища, учиненные англичанами здесь, на пенджабской земле. Гневным презрением к палачам индийского народа пронизано каждое выступление. Большинство делегатов с негодованием отвергает реформы Монтегю — Челмсфорда, требует создания подлинно ответственного правительства в стране в соответствии с принципами самоуправления. Конгресс обращается ко всем политическим организациям Индии с призывом объединить усилия для борьбы с колонизаторами.
Молчанием отвечают либералы: они даже не прислали в Амритсар своих представителей. Кажется еще достаточно прочным союз Конгресса и Мусульманской лиги. Один из ее лидеров, Аджмал Хан, и председательствовавший на сессии Мотилал Неру в знак настоящего и будущего единства между индусами и мусульманами вместе молятся в амритсарском Золотом храме — священном для сикхов. Однако первые трещины в отношениях между двумя партиями уже наметились. Руководителя лиги Джинну явно пугают свежие веяния в Конгрессе, привнесенные новыми лидерами — Ганди, братьями Али. К последним Джинна относится с плохо скрываемым раздражением. Явившиеся на сессию прямо из тюрьмы, из которой они были освобождены по амнистии, объявленной для участников пенджабских событий королем Георгом V, Мохаммед и Шаукат Али пользуются огромной популярностью среди индийских мусульман. Созданный братьями в 1918 году Халифатский комитет, начав свою деятельность с поддержки халифа — турецкого султана, против намерений империалистических держав расчленить Оттоманскую империю, ныне открыто выступает против британского владычества в Индии. В отличие от Мусульманской лиги халифатисты принимают в свои ряды представителей всех слоев индийских мусульман. За считанные месяцы комитет стал многочисленной мощной политической силой. В народе само слово «халифат» неожиданно приобрело другой смысл. Индийский крестьянин — «кисан» решил, что оно происходит от слова «хилаф», что на языке урду значило «против», «враждебный», и поэтому халифатистское движение расценивалось как движение против ненавистных угнетателей — колонизаторов-англичан и собственных помещиков.
В мае 1920 года Джавахарлал с женой и матерью выехал в Муссури, чтобы переждать там летнюю жару, губительную для хрупкого здоровья Камалы и Сварупрани. На этот раз Неру остановились в отеле «Савой». По соседству жили члены афганской делегации, прибывшей в Индию по окончании короткой англо-афганской войны для мирных переговоров с англичанами.
Делегацию «опекало» несколько тайных полицейских агентов, настороженно следивших за тем, чтобы афганцы не установили каких-либо контактов с деятелями антиколониального движения в Индии. Бдительных стражей не на шутку обеспокоило появление в отеле, где проживали их «подопечные», уже хорошо знакомого им Джавахарлала Неру.
Джавахарлал все время проводил с родными и не проявлял видимого интереса к афганским делегатам. Каково же было его удивление, когда однажды вечером к нему в номер зашел начальник местной полиции.
— Мне приказано получить от вас обязательство не вступать ни в какие контакты с афганской делегацией, — бесцеремонно заявил он Джавахарлалу.
Возмущенный Джавахарлал ответил категорическим отказом, после чего ему был вручен приказ, предписывавший немедленно покинуть Муссури.
Мотилал, воспользовавшись своими связями с губернатором Соединенных провинций, добился отмены приказа, но, пока он хлопотал, Джавахарлал был вынужден провести две недели в Аллахабаде. «И все же именно в эти дни у меня появились новые интересы, которым суждено было сыграть важную роль в последующие годы», — вспоминал Неру.
Он вплотную знакомится с индийскими крестьянами, об условиях жизни и труда которых имел смутное представление, встречаясь с ними разве что на берегах священного Ганга в дни религиозных праздников. «Кто понимает кисана, тот поймет Индию», — гласит старинная пословица, а Джавахарлал должен понять свою родину, и он постигнет ее через душу индийского крестьянина.
Подавляющее большинство индийцев жило в деревнях. Тяжкая участь выпала на долю индийского крестьянина. С чем можно сравнить его беспросветно мрачную жизнь, нечеловеческий каторжный труд с рассвета до зари? Кто узнает в высохшем, сгорбленном от тягот и болезней еле передвигающем ноги, беззубом, едва прикрытом лохмотьями старике тридцатилетнего мужчину? Он живет в полуразвалившейся, открытой всем ветрам хижине, сложенной из глины вперемежку с соломой и покрытой пальмовыми листами, через которые в жилище легко проникает дождевая влага. Он спит на сыром земляном полу, ночной холод пронизывает его утомленное тело. Его еда — горсть риса. Он не знает грамоты. Мир для него ограничен близлежащими деревнями. Его бесстыдно и беспощадно унижают, зксплуатируют, обирают правительственные чиновники, помещики, ростовщики, полиция и духовенство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63