Существует ли предел его вековому удивительному терпению?
Вынужденно томясь в Аллахабаде, Джавахарлал узнал, что вблизи от города расположились лагерем крестьяне, пришедшие за несколько десятков километров из округа Партабгарх провинции Ауд. Они были посланы земледельцами Ауда для встречи с каким-нибудь известным политическим деятелем, чтобы поведать ему о своем невыносимом положении.
Джавахарлал с несколькими конгрессистами быстро разыскал лагерь, расположенный на берегу Джамны. Беседа с крестьянами затянулась до позднего вечера. «Они рассказали нам о непосильных налогах, взимаемых талукдарами, о бесчеловечном обращении... — писал Неру. — Они умоляли нас сопровождать их на обратном пути, чтобы на месте провести расследование, а также для того, чтобы защитить их от мести талукдаров, которые были рассержены их походом в Аллахабад. Крестьяне не хотели слушать никаких возражении и буквально цеплялись за нас».
Спустя два дня Неру выехал в Партабгарх. Джавахарлалу и его спутникам удалось пробраться в самые отдаленные, глухие, забытые богом и людьми деревушки, где их уже ожидали толпы крестьян, невесть откуда узнавших о приезде гостей. Встречи были волнующе-сердечными, лица людей выражали такую надежду, как будто все были убеждены в том, что появление Джавахарлала и его спутников в деревне изменит жизнь кисанов к лучшему, прекратит их неисчислимые страдания.
«Нескончаемой скорбной повестью» назовет Неру все то, что ему довелось услышать во время поездки в Партабгарх.
В каждой деревне происходило одно и то же. Окружив плотным кольцом Джавахарлала, крестьяне торопились по-детски доверчиво и откровенно излить свое выстраданное, наболевшее. Они рассказывали о неведомых страшных болезнях, уносивших жизни целых семей, о засухах, год из года выжигавших дотла некогда плодородные поля, о тирании помещиков, которые самочинно увеличивали плату за аренду земли и безжалостно сгоняли с нее тех, кому было нечем платить, о коварстве и жадности деревенских ростовщиков с их кабальными процентами, о не знающем пределов произволе полиции, свирепо каравшей за малейшую провинность...
Худые, почерневшие от яростного солнца и голода лица с горевшими отчаянием и гневом глазами потрясли Джавахарлала. «Глядя на них, видя их страдания... — писал он, — я переполнился стыдом и скорбью: скорбью — по поводу упадка и ужасающей бедности Индии; стыдом — за свою легкую, окруженную комфортом жизнь и за нашу мелкую политическую деятельность горожан, игнорировавшую эти неисчислимые массы полуголых сынов и дочерей Индии».
Джавахарлал вернулся к родным в Муссури, но несколько знойных июньских дней, проведенных им у крестьян провинции Ауд, не давали покоя. Его не покидало предчувствие того, что в индийской деревне вот-вот вспыхнет огонь нового мощного движения, острием своим направленного на угнетателей-помещиков. И тут же к Джавахарлалу приходило ясное понимание необходимости организовать крестьянскую стихию, направить ее силу в русло всенародного движения за свободу и независимость родной Индии.
Предчувствия не обманули Джавахарлала. Уже осенью 1920 года в индийских деревнях начались крестьянские волнения.
В Партабгархе должен был состояться судебный процесс над группой кисанов, арестованных по незначительному обвинению. Толпы крестьян, пришедших из всех деревень округа, обступили здание суда, заполнили прилегающие улицы и образовали живой коридор вдоль дороги, ведущей из тюрьмы в суд. Перепуганные власти отложили процесс на несколько дней, однако крестьяне не расходились. Властям ничего не оставалось делать, как освободить арестованных, к бурному ликованию стоически дожидавшейся их толпы. Первая победа, одержанная кисанами Ауда в борьбе за свои права, утвердила в них веру в себя, в возможность достижения успеха, если они будут действовать решительно, сообща.
6 января 1921 года Джавахарлал, только что возвратившийся в Аллахабад из Нагпура, где состоялась очередная сессия Конгресса, получил телеграмму из Раи Барели от одного из своих знакомых — Мартанда Вайджья, который просил его немедленно приехать ввиду чрезвычайно тревожной обстановки. Неру успел попасть на почтовый поезд и к двум часам следующего дня прибыл в Раи Барели. На вокзале Джавахарлал узнал от встречавших его местных конгрессистов, что полиция и спешно стянутые войска остановили на подступах к городу большие толпы крестьян, которые, воодушевясь недавним успехом в Партабгархе, решили устроить мирную демонстрацию против ареста властями крестьянских лидеров.
Прямо с вокзала Джавахарлал направился к берегу реки Сан, где разбили свой лагерь кисаны. Он намеревался обратиться к ним с призывом не вступать в столкновение с солдатами, так как это могло бы привести к бессмысленному кровопролитию, и мирно разойтись по домам. По дороге Джавахарлала догнал запыхавшийся чиновник, вручивший записку от окружного магистрата. Пору развернул сложенный пополам бумажный листок: «Джавахарлалу Неру. Настоящим уведомляем вас, что ваше присутствие в данном районе нежелательно. Вам надлежит уехать отсюда ближайшим поездом». Джавахарлал, не задумываясь, быстро написал на обороте: «Я хотел бы знать: официальный это приказ или всего лишь просьба? Если первое, то приказ должен быть составлен с соблюдением должных формальностей, с указанием статьи, параграфа и пр. До тех пор, пока форма такого приказа не удовлетворит меня, я намерен оставаться здесь».
Когда Неру и конгрессисты приблизились к реке, на противоположном берегу раздалось несколько выстрелов. Джавахарлал решительно шагнул к висячему мостику, чтобы перейти на ту сторону, но был остановлен полицейскими. Через минуту Неру оказался в окружении встревоженных крестьян, которые укрывались от выстрелов в поле и речных зарослях. Стихийно возник митинг. Джавахарлал стал убеждать собравшихся соблюдать выдержку, не поддаваться на провокации полицейских и солдат.
Крестьяне «вели себя мужественно, спокойно и невозмутимо перед лицом смертельной опасности, — вспоминал Неру. — Я не знаю, что чувствовали они, но я знаю, какие чувства испытывал я. На мгновение кровь бросилась мне в голову, но только на мгновение, о ненасилии я почти не помнил... Я видел кисанов, которые сидели и стояли рядом, они казались менее взволнованными и более миролюбивыми, чем я; мгновение слабости миновало. Я просил их не допускать насилия, я, нуждавшийся в предостережении больше, чем они, и крестьяне послушались меня и мирно разошлись. Но на другом берегу реки лежали мертвые и раненые... Они пролили кровь своих сердец...»
Подъехавший на автомобиле правительственный чиновник отвез Джавахарлала к себе домой, где продержал почти три часа с явным намерением изолировать от кисанов и местных конгрессистов.
На следующее утро, навестив раненых крестьян в госпитале, Джавахарлал выехал в Аллахабад.
Спустя две недели «Независимый» опубликовал серию статей под общим названием «Трагедия Раи Барели». Одна из них начиналась так: «Говорят, что история повторяется. В апреле памятного 1919 года в центре Амритсара пролилась кровь индийцев, убитых без причины, жестоко... Прошли год и восемь месяцев, роковых месяцев в истории Индии и Британской империи. Британия все еще владеет Индией... Британская империя все еще продолжает свою чудовищную деятельность... И снова... льется кровь индийцев... А что же кисаны? Бедные, убогие, униженные мужчины и женщины, всегда в нужде, всегда страдающие, редко сетующие на свою жизнь. Что они? Их кровь оросила берега реки Сан, их тела лежат под тонким слоем песка или на земле, становясь добычей зверей... Но живым уготовлена худшая судьба. Полиция и приспешники талукдаров терзают их, бросают их в тюрьмы».
Статьи, разоблачавшие новые злодеяния колониального режима, принадлежали перу Джавахарлала Неру.
К середине 1921 года вся Индия была охвачена крестьянским движением. Вместе с провозглашенной Ганди массовой кампанией несотрудничества, проводимой Национальным конгрессом, движение кисанов, хотя и стихийное, носившее в ряде случаев религиозный характер, создало угрозу для британского владычества в Индии.
Джавахарлал тогда еще не знал, что в том же 1921 году в далекой Москве вождь первого в истории государства рабочих и крестьян В.И.Ленин, с болью и надеждой следивший за поражениями и успехами революционного движения в Индии, писал: «Трудящиеся массы колониальных и полуколониальных стран, составляя огромное большинство населения земли, пробуждены к политической жизни уже с начала XX века, особенно революциями в России, Турции, Персии и Китае. Империалистическая война 1914 — 1918 годов и Советская власть в России окончательно превращают эти массы в активный фактор всемирной политики и революционного разрушения империализма... Британская Индия, — с гениальной прозорливостью указывал В.И.Ленин, — стоит во главе этих стран, и в ней революция тем быстрее нарастает, чем значительнее становится в ней, с одной стороны, индустриальный и железнодорожный пролетариат, а с другой стороны, чем более зверским становится террор англичан, прибегающих все чаще к массовым убийствам (Амритсар) и к публичным поркам и т.п.».
Пенджабские события, общение с простыми крестьянами открыли Неру новый, в чем-то неожиданный лик Индии, не только «голой, голодной, подавленной и невероятно несчастной», но и исполненной скрытой мощи, талантливой, свободолюбивой, мужественной. Такой она казалась ему еще дороже и роднее. Он ощутил нерасторжимость и прочность уз, связывавших его с матерью-Индией, с ее прошлым и настоящим. Высокие понятия о служении родине, о борьбе за идеалы и свободу своего народа вошли в сознание Джавахарлала, навсегда определили его судьбу, стали единственной нормой его бытия.
Глава V
Свобода — в отреченье, но это не для меня.
Я обрету свободу и кандалами звеня.
Рабиндранат Тагор
Снаружи дом Неру выглядел как и прежде, разве что внимательный глаз мог заметить в парке, окружавшем «Обитель радости», признаки начавшегося запустения: некогда подстриженные старательным садовником кусты теряли шарообразную форму, на цветочных клумбах и посыпанных песком дорожках проросла сорная трава. В самом доме за осенние месяцы 1920 года изменилось многое. Его стены уже не были украшены дорогими картинами и старинными офортами, непривычно просторными стали комнаты, из которых вынесли часть мебели и ковры. Мотилал рассчитал большинство слуг, в их числе и садовника, оставив в доме только самых верных, самых преданных семье. Проданы лошади, экипажи, обрели новых хозяев охотничьи собаки Мотилала. Отнесены ювелирам фамильное серебро и драгоценности женщин.
«Обитель радости» по-прежнему посещало много людей: приходили друзья, конгрессисты, чиновники городского муниципалитета, однако все они были индийцами. Редкий англичанин теперь переступал порог дома Неру. Кое-кого из прежних британских друзей настораживало, а кого-то просто отпугивало неожиданное сближение Мотилала с Ганди, под влиянием которого старший Неру не только произвел радикальные изменения в своем быту, но и пересмотрел свои политические взгляды. Вчерашний англоман, сторонник реформистского пути, следуя по которому Индия постепенно высвобождалась бы из колониальных пут, Мотилал вдруг поддержал все положения выдвинутой Ганди осенью 1920 года программы несотрудничества с колониальными властями. Этот шаг Мотилала вызвал недовольство некоторых представителей «старой гвардии» Конгресса — Ч.Р.Даса, Э.Безант, Л.Л.Рая. Они, хотя и высказывались в принципе за несотрудничество, в то же время считали крайней мерой предложенный Ганди бойкот законодательных органов, так как намеревались использовать их в интересах борьбы за сварадж.
Из «Обители радости» исчезало все, что напоминало о прежних вкусах ее хозяина. Мотилал так же рьяно избавлялся от предметов роскоши, как в свое время стремился обзавестись ими. Будто и не было в доме повара — специалиста по европейской кухне. Спрятаны хозяевами сшитые модными лондонскими и парижскими портными костюмы и платья. Семейство Неру облачилось в одежды из кхади. На Мотилале — белые курта и дхоти, такого же цвета шаль, перекинутая через левое плечо, сандалии на босу ногу. Он добродушно посмеивался, когда домашние полушутя-полусерьезно утверждали, что в этом одеянии он напоминает им древнеримского сенатора в тоге. Что осталось неизменным, так это два стаканчика виски с содовой, которые Мотилал выпивает перед обедом. Даже Ганди, нетерпимо относившемуся к алкоголю, не удалось заставить Мотилала расстаться с этой привычкой.
Решение связать себя с движением Ганди пришло к Мотилалу не сразу, а после длительных и мучительных раздумий. «Несотрудничество означало для него отказ от адвокатской практики, — писал Джавахарлал, на глазах которого совершался этот перелом в сознании отца, — оно означало полный разрыв с его прошлой жизнью и полную перестройку ее — дело нелегкое для человека, находящегося на пороге своего шестидесятилетия. Это был разрыв со старыми коллегами по политической деятельности, со своей профессией, со светской жизнью, к которой он привык, это был также отказ от многих расточительных привычек, которые он приобрел».
Размышляя о причинах, побудивших отца на склоне лет «сделать шаг в неведомую область», Джавахарлал приходил к выводу, что на Мотилала повлияли главным образом пенджабские события и знакомство с Ганди, переросшее вскоре в прочную дружбу этих двух столь непохожих друг на друга людей.
Несомненно, однако, и то, что Мотилал поначалу примкнул к Ганди из-за своей привязанности к Джавахарлалу, он и здесь хотел быть рядом с единственным сыном.
Ганди, уже после кончины Мотилала, отвечая на вопросы известного конгрессиста, калькуттского врача Б.Роя, что было самым примечательным в личности старшего Неру, неожиданно для собеседника сказал: «Безграничная любовь к Джавахарлалу».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63