„что сделал им Чехов“, а „Театралу“ поместить целую корреспонденцию о том, будто бы пишущая братия устроила мне в театре скандал. Я теперь покоен, настроение у меня обычное, но всё же я не могу забыть того, что было, как не мог бы забыть, если бы, например, меня ударили…»
Чехов вздохнул, повертел в руках ладью-Суворина и пожертвовал за лучшую позицию. (831) Иного выхода не было. После разрыва же «был хорошо устроен в зоне».
Но как всё это было сделано опять «очень скромно и умно», на полутонах. Даже не вполне осознанно. Тут сказался русский инстинкт предательства. Сухая логика интеллектуального предательства, столь свойственная Чехову. Гений. В этом гениальная особенность его жизни. Внешне пошлой и обычной, но по сути удивительно законченной, ритмичной и договорённой. Следовательно, изменнической.

697

Примечание к №663
Розенштерн в тогдашней европейской прессе называли не иначе как … «славянской мадонной»
А вот еще одна славянская мадонна. (702) Ленин писал Арманд по поводу «паршивого, поганого националистического мещанина» Юркевича:
«Сей жулик будет гадить. Получил твой рассказ о реферате Степанюка и выступлении Юркевича: откровенно скажу, злился на тебя: ты не поняла, в чём суть у Юркевича. И я опять – каюсь – ругал тебя богородицей. Не сердись, пожалуйста, это я любя по дружбе, но не могу не злиться, когда вижу „нечто от богородицы“».
Это слово, как и слово «добрый» («добрый Мартов», «добрый Плеханов»), было для Ильича ругательством.

698

Примечание к №653
В Ленине холод сатанинского окаменения души вызвал красное раскаление плоти.
Во время II съезда Ленин заболел. В области груди и на спине выступили красные пятна, сопровождавшиеся жгучей нестерпимой болью. Началась лихорадка. Крупская и один медик из большевиков посмотрели по медицинскому справочнику. Согласно критическому реализму, у Ильича был типичный стригущий лишай. Пятна смазали йодом, что вызвало резкое обострение боли. Дорогой в Женеву Ленин метался в поезде, а по приезде две недели пролежал не вставая. Болезнь оказалась гораздо интересней. Это было редко встречающееся воспаление кончиков грудных и спинных нервов (707), известное под названием «священный огонь».
Интересно как сам Ленин оценивал своё состояние. С одной стороны, он был совершенно не способен хотя бы поверхностно проанализировать поведение на съезде, поведение явно ненормальное и внесшее с самого начала в русское социал-демократическое движение такой напор злобы, который не снился и эсеровским бомбометателям. Владимир Ильич писал, полемизируя с Мартовым:
«Ленин вёл себя, – употребляя его же выражение, – бешено. Верно. Он хлопал дверью. Правда. Он возмутил своим поведением оставшихся на собрании членов. Истина. – Но что же отсюда следует? Только то, что мои доводы по существу спорных вопросов были убедительны и подтверждались ходом съезда».
(Вообще прекрасный пример ленинской логики.) С другой стороны, – и в этом опять-таки весь Ленин – на уровне лишайника был сделан очень ясный и циничный вывод, имевший огромное значение для придания этому человеку дополнительной живости, дополнительной осуществлённости. В 1913 г. Владимир Ильич пишет Горькому:
"Известие о том, что Вас лечит НОВЫМ способом «большевик», хотя и бывший, меня ей-ей обеспокоило. Упаси Боже от врачей-товарищей вообще, врачей-большевиков (721) в частности! Право же, в 99 случаях из 100 врачи-товарищи «ослы», как мне раз сказал один ХОРОШИЙ врач. Уверяю Вас, что лечиться (кроме мелочных случаев) надо ТОЛЬКО у первоклассных знаменитостей. Пробовать на себе изобретения большевика – это ужасно!!"

699

Примечание к №614
у Ленина была центральная идея всеобщего хаоса и разрушения
Даже уходя, напоследок Ленин хлопнул дверью. Его издевательское «завещание» окончательно всех обозлило и спровоцировало начало открытой грызни за власть. Сталин уже в 50-х, незадолго до смерти, говорил: «Вот Ленин написал завещание и всех нас тогда перессорил». Действительно, если разобрать последнее письмо Ленина пункт за пунктом, то это ведь хуже, чем оскорбление.
У NN трое наследников, трое детей. Он им оставляет «завещаньице»:
«Старший сын сильный, но груб. Его не слушайтесь. Средний умён, но постоянно под меня рыл, гад, что не случайно. Младший красив, но ведь не варит ничего, пробка. Надо взять ещё шесть первых попавшихся прохожих, с улицы, и оформить тоже моими прямыми и полноправными наследниками. Привет!»
И ведь не специально, а сидел в нём чёрт какой-то…

700

Примечание к №671
должна быть дополняющая дешифровка
Как известно, кульминационная сцена любой антиутопии – встреча простака-профана, наивно уверенного в понятной разумности окружающего мира, с «великим инквизитором», который перед его смертью раскрывает ему подлинное чудовищное устройство общества. Но мы живем в чрезвычайно старой утопии. Утопия – это предсмертная ужасная вспышка, апокалипсис. Год, три, пять. От силы 10-15 лет. И за эти пятнадцать лет мир меняется, уходят целые поколения. Время останавливается и одновременно бежит с бешеной скоростью. Мы не 70, а 700 лет прожили. И многое утеряно. Для тех, кто в центре этого мира, – безвозвратно. Всё в прошлом, всё забыто. При оглядывании на 100 лет назад голова кружится от седой древности. Но истоки мира даже не в утопии Платона – ещё раньше, еще дальше. Но вырвавшись из утопии, познав ход и смысл, человек получает власть к этому миру, власть скрытую и недоступную даже для его «вершителей». И итог – новая утопия, новый оборот спирали. Но оборот назад, не уничтожающий, а предсказывающий. То есть власть над причинно-следственной связью.

701

Примечание к №640
Верховенский (отец) верно характеризует суть дикой, самой себе не верящей русской риторики. Но и только. Он бессилен сложить рассыпающуюся реальность в единое целое, не видит противника.
Следует учесть, что Достоевский высмеивает вообще образ писателя, писательское бессилие в постижении реальности. Поэтому Верховенский-старший это прежде всего сам Достоевский с его антинигилистическим пафосом. Для понимания этого достаточно привести следующее место из «Дневника писателя» за 1873 год («Бесы» написаны в 1872):
«(В начале 60-х) однажды утром я нашёл у дверей моей квартиры, на ручке замка, одну из самых замечательных прокламаций… она называлась „К молодому поколению“. Ничего нельзя было представить нелепее и глупее. Содержания возмутительного, в самой смешной форме, какую только их злодей мог бы им выдумать, чтобы их же зарезать … И вот мне, давно уже душой и сердцем не согласному ни с этими людьми, ни со смыслом их движения, – мне вдруг тогда стало досадно и почти как бы стыдно за их неумелость: „Зачем у них это так глупо и неумело выходит?“ … Тут подавлял один факт: уровень образования, развития и хоть какого-нибудь понимания действительности … Никогда до этого дня не предполагал я такого ничтожества!»
И Достоевский с прокламацией в руках бросился к Чернышевскому, то есть спасать Россию: вы, мол, того, шуруйте потише. Побежал к Чернышевскому, то есть к другому ПИСАТЕЛЮ.

702

Примечание к №697
А вот ещё одна славянская мадонна.
Впрочем, не так глупо. Психическое расстройство Успенского состояло в том, что в Глебе Ивановиче сидел Иваныч – дьявол, который Успенского мучил и доводил до мыслей о самоубийстве. Но были и светлые минуты, минуты радости и восторга. Это когда из Шлиссельбурга прилетала в больницу богородица – Вера Фигнер. Фигнер летала, летала вокруг Глеба Ивановича, и несчастный плакал от умиления, шептал восторженно: «Слышите, крылами бьёт-бьёт, слышите». Иногда же, в серые трезвые минуты, кричал на Синани, просил его отпустить, обвинял своего благодетеля в том, что он его поработил. Синани же клал тяжёлую руку на плечо, объяснял, что Иваныч это император и он не только его, а всю Россию, весь мир изводит.

703

Примечание к №579
Щедрин дал лексику русской интеллигенции.
Один из очевидцев похорон Щедрина писал Чехову:
«Гроб несла молодёжь на руках от квартиры до кладбища, а колесница была завалена цветами и венками. Всех венков было 140, много серебряных … народ стоял не только вокруг могилы, на решётках памятников вокруг, но даже лепился по карнизам, нишам и окнам церкви, возле которой вырыта была могила, и ВИСЕЛ на деревьях … С самого утра и до конца похорон шел дождь, так что вся эта толпа стояла под зонтиками … речи прерывались возгласами „браво“ и даже аплодисментами».
Позитивно толпились под дождём, уныло сидели на деревьях, обхватив стволы жалобными ручонками. А когда аплодировали, то с деревьев, наверно, сыпались, как груши перезрелые (см. «Ворона и сыр»). Вот какой материализм-то пошёл – под дождём на похоронах на деревья полезли. Хоронили же «мозг нации»: главного карикатуриссимуса России.
Но какая дьявольская усмешка истории – сейчас России нужно расти до Щедрина (сознательное искажение смысла его произведений, непонимание 75% намёков и т. д.). Это Гоголь с его «похоронами прокурора» наколдовал. Либерализм сейчас действительно либерализм. «Мечты сбываются». Как страшно: «исторический поворот Городничего». «Над кем смеётесь, над собой смеётесь». Раньше Городничий бросал эту реплику в зал, а теперь актёрам, повернувшись к залу спиной. Декорации повернулись на петлях реальности. Что же сказал Гоголь тогда? Вы смеётесь над собой, показывая «Ревизора». Надсмеялись, надругались над собой. Ведь с Гоголя начинается содержательная сторона русской литературы. В идеале-то всё должно было быть наоборот. Пушкин – содержание, сам тон, Гоголь – ФОРМА. А получилось, что Городничий-Гоголь читает письмо Хлестакова-Пушкина в зал. И вот зал стал пьесой, а сцена превратилась в символ ушедшего прошлого. И сидящие в зале гоголевские хари обращаются к смеющимся над ними символам прошлого: «Над кем смеётесь, над собой смеётесь»

704

Примечание к №696
«бывший лавочник … воспитанный на чинопочитании … благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченый» (А.Чехов)
Отец Чехова спас своего сына от прекраснодушия Достоевского, от каторги спас. При помощи кулачищ и розог он Антоше в доступной и наглядной форме объяснил устройство русского государства: есть «сильненькие»; ты никому не нужен; бьют – беги, дают – бери. Чехов обижался, а ему бы отца боготворить. История с «Безотцовщиной» показывает, что Чехов многонько набил бы себе в жизни синяков и шишек, если бы не отцовская «наука». А так, уже битый, он лишь утёрся.
Он, сопляк 18-летний, приехал с «пиесой» своей Москву покорять. Студентиком-второкурсником понёс на прочтение лично Ермоловой, поднёс текст с дарственной надписью.
Объективно «Безотцовщина» пьеса талантливая. Для 18-летнего юноши она, пожалуй, более чем талантлива. Интересно, что корни всех позднейших чеховских пьес (да и многих рассказов) в «Безотцовщине». Это некая «первичная интуиция», из которой Чехов и рос. Из этого, а вовсе не из эпохи Антоши Чехонте. Чехонте это уже сознательный компромисс, сознательная продажа своего таланта. Чехов писал Григоровичу, что в этот период про себя таил свои темы, чего-то ждал. Этому терпению, дисциплине его отцовские кулаки научили. Ведь карьеру Чехов начал с краха. Ему пьесу в лицо швырнули. Зарвавшийся хам замахнулся в ней на великий еврейский народ, народ с великой и трагической историей, народ, самый никудышный представитель которого стоит триллиона чеховых. Увы, с таганрогской наивностью Чехов замахнулся на самое святое для русской интеллигенции, на её хозяев. Злополучная пьеса пестрит следующими «диалогами»:
"Венгерович второй: …У всех евреев физиономии не поэтические. Подшутила природа, не дала нам, евреям, поэтических физиономий! У нас судят обыкновенно по физиономии и на основании того, что мы имеем известные физиономии, отрицают в нас всякое поэтическое чувство… Говорят, что у евреев нет поэтов.
Платонов. Кто говорит?
– Все говорят… А какая ведь это подлая клевета!
– Полно придираться! Кто это говорит?
– Все говорят, а между тем сколько у нас настоящих поэтов, не Пушкиных, не Лермонтовых, а настоящих! Ауэрбах, Гейне, Гёте…
– Гёте немец.
– Еврей!
– Немец.
– Еврей! Знаю, что говорю!
– И я знаю, что говорю, но пусть будет по-вашему! Полуучёного еврея трудно переспорить.
– Очень трудно… (Пауза.) Да хоть бы и не было поэтов! Велика важность! Есть поэты – хорошо, нет их – ещё лучше! Поэт, как человек чувства, в большинстве случаев дармоед, эгоист… Гёте, как поэт, дал ли хоть одному немецкому пролетарию кусок хлеба?"
Чувствуете, на что, подлец, руку поднял? Тут вам не только евреи, но и усиленно поливаемые из еврейской лейки «русские марксисты» (от которых Чехова тошнило всю жизнь). Так-то в пьесе есть блёстки таланта, можно бы мальчика по головке погладить, он потом на радостях землю рыть будет, глядишь, и получится что-нибудь. Но щенок стал зарываться. А осадить его, а дать ему пинка, а заставить его за корку хлеба слова под карикатурами выдумывать…
Чехов-то судил о еврействе по местным таганрогским «шмулям», коих и изобразил в лице венгеровичей, но за ними оказался зверь покрупней, еврейство столичное. Антон Павлович быстро смекнул что к чему. Писал приватно Суворину в 88-ом году:
«Ваша вставка о шмулях рискует быть ошикана: половина театра всегда у нас занята авраамами, исааками и саррами».
Суворин отнесся к предупреждению Чехова пренебрежительно. Даже через 11 лет, в 1899 году, писал в дневнике:
«Я не сочувствую призывам консерватизма, направленным против инородцев. Никогда я против них ничего не писал и ни к одной народности не питал вражды. Да и зачем? Можно поддерживать русское чувство, относясь к инородцам сочувственно и мило».
Однако Алексей Сергеевич относился к инородцам недостаточно сочувственно и недостаточно мило. Запутавшись в тенетах буржуазного объективизма, он позволял себе дикие антисемитские выходки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192