Как же нужно было изогнуться лентой Мёбиуса, каким в высшей степени странным и необыкновенным человеком нужно было быть, чтобы прийтись в аккурат в углубление, ждущее катализатора молекулярного замка, и вызвать цепную реакцию вырождения. И сколько нужно было потратить сил, энергии, сколько неудачных проб и опытов нужно было сделать, чтобы создать такого вот человека. Это же огромная, циклопическая работа, тут все силы нации были на это брошены. Выращивали сотни тысяч уродов, в секретных подземных фабриках уходили в бесконечность ряды причудливо изогнутых китайских ваз, в каждой из которых выкармливали определенный сорт личинок будущего. И сколько пошло в отвал – тысячи имён. А какая нужна была беззаботность, если только два-три гения додумались приложить ухо к тучному, плодороднейшему чернозёму и услыхать подземный гул будущего архилагеря, готового в любую секунду вырваться на поверхность и погрузить всех и вся в архейский мрак ада. И даже в начале ХХ века, когда «ума большого не надобно было», когда почва уже тряслась так, что падали с ног, все отделывались стилизацией. Мережковский, ясно же, не верил своим пророчествам. И когда летел потом в бездну, еще думал: «Господи, неужели я оказался прав».
Ленин – фигура мифологическая. В нём вся мифология нашего времени воплотилась с угловатой наглостью классического конструктивизма. Кто бы мог предположить, что из Володеньки Ульянова, Мурки Ульянова, кудрявого отличника и любимчика директора, сделают мумию и захоронят оную в пирамидальной гробнице на Красной площади? А как же «реализм», как же «правдивость русской литературы»?! А вот ТАК получилось. А литература наша именно из-за своей «реалистичности» оказалась муторным бредом… Непрошибаемая мифологичность русской литературы в её донельзя утрированном антимифологизме. «Ничего нет, а есть то, что есть». Чернышевский был потрясен «мудростью» Фейербаха: «Человек есть то, что ест». Но афоризм этот принадлежит Парацельсу и первоначально означал совсем иное, ибо под едой подразумевалась пища духовная, книги и мысли. А у нас книги и мысли хотели сделать максимально материальными, чтобы их можно было жрать, да так, чтобы за ушами трещало.

654

Примечание к №653
И я могу даже точно установить, когда торфоразработки запали в голову Ленина.
Впрочем, вот диалог между Войницким и Астровым в «Дяде Ване»:
Войницкий (смеясь) (в ответ на экологические прожекты Астрова – О.): Браво, браво!.. Все это мило, но не убедительно, так что позволь мне, мой друг, продолжать топить печи дровами и строить сараи из дерева.
Астров: Ты можешь топить печи торфом, а сараи строить из камня. Ну, я допускаю, руби леса из нужды, но зачем истреблять их? … у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топливо".

655

Примечание к №471
Ленин вентилировал и вопрос уже непосредственно о постройке вечного двигателя.
Судьба Ленина поразительно соответствует юношескому бреду Чернышевского. Кажется, будто из его ожившего сна Ленин получился. 20-летний Николай Гаврилович писал в дневнике:
«Мысли: машина; переворот… через несколько лет я журналист и предводитель или одно из главных лиц крайней левой стороны, нечто вроде Луи Блана… надежды вообще: уничтожение пролетариатства и вообще всякой материальной нужды – все будут жить во всяком случае как теперь живут люди, получающие в год 15-20 тысяч рублей дохода, и это будет осуществлено через мои машины (машины „для произведения вечного движения“ – О.)».

656

Примечание к №651
Желябов, скрестив руки, разразился сатанинским смехом … Зал замер
А кто сидел в зале? (662) Прежде всего высший свет: министры, принцы крови, придворные дамы в изысканных туалетах. Билеты на подобные представления продавались загодя, по астрономическим ценам. Судебное заседание превращалось в спектакль, и в спектакль нехороший, где зрительный зал становился частью сцены, где разворачивалось даже не столько страшное, сколько совершенно абсурдное действие. Говоря современным языком, «хэппенинг» (мне больше нравится русский эквивалент: «происшествие», «случай», «история») – запрограммированная в основных чертах бесфабульная импровизация, носящая театрализованный характер и вовлекающая в своё действо окружающих зрителей. В основе хэппенинга лежат ситуации, копирующие повседневный быт или, наоборот, ситуации ничего общего с реальностью не имеющие. В результате реальность превращается в фантастику, а фантастика переживается как реальность.
Классическим хэппенингом является оправдание Веры Засулич. Убийца-террористка, по приказу своего руководства тяжело ранившая крупнейшего государственного чиновника (Трепов, кстати, был побочным сыном одного из Романовых, и все это знали), оправдана судом присяжных, не нашедших в её действиях состава преступления. Невиновна! «За чем-то таким» и шли на процесс. Публика «ждала». И когда был произнесён оправдательный приговор, в зале началось невообразимое. Овации, крики «браво!», многие из публики (в том числе и дамы в длинных платьях) полезли через перила на скамью подсудимых, жали руку Засулич и адвокату, стали их носить на руках.
Или вот что сообщает Лесков по поводу процесса над нечаевцами:
"1) Флоринский получил приглашение быть народным учителем сразу в пять школ.
2) Орлов на поезде в Петергоф и в самом Петергофе удостоился восторженных оваций.
3) Для Дементьевой идет подписка на приданое".
А как встречали в России поезда с пленными турками во время последней русско-турецкой войны? На перронах стояли дамы, кидали букеты с цветами, угощали шоколадными конфетами. Турецкий офицер харкнул одной из дам в морду, но пленных всё равно угощали и поздравляли. (Достоевский по этому поводу негодовал, а Толстой потирал руки: «Так и надо, так и надо. Мы добрые».) В значительной степени это инспирация, вредительство. Но не только. Точнее, вредительство глобальное, так что никто уж конкретно и не виноват. Сама судебная реформа была вредительством, провокацией. Ну куда русским суд присяжных? Это же народ с художеством. Достаточно 1/10, 1/100, 1/1000 театра, и русский начнет зарываться, его уже не остановишь, он заиграется до чёртиков. Суд вообще основан на мере, суд присяжных – на мере игры, мере юмора, мере такта. В Англии это идеальная форма общественной жизни. Собственно говоря, и парламент это гигантский суд присяжных. В России же судебная реформа явилась чем-то вроде взрыва водородной бомбы. Надо всей Россией взорвали огромную водородную бомбу. Это было похлеще даже пресловутого «освобождения крестьян», когда государство освободилось от крестьянства, бросило его на произвол судьбы. Но это ещё можно было выправить (если бы 1861 год был началом, а не итогом крестьянской реформы). Но на суде русские стали говорить, стали играть и в конце концов договорились и доигрались до Страшного Суда. Как это Достоевский чувствовал! Конец его последнего романа это суд присяжных заседателей, где ложь грызёт тыквенные семечки и харкает шелухой на весь мир. (666) Это глумление, издевательство над истиной, над реальностью. Это абсурд. Это хэппенинг.

657

Примечание к №640
Достоевский подметил основные недостатки отечественного логоса.
Русское мышление слабое, но самокритичное. Оно по своей сути преступно, и из-за смутного ощущения этой преступности, нехорошести русский постоянно оглядывается, ищет ошибку (улику). Найдёт, исправит, спрячет оборванную бахрому со старушечьей кровью за обои – и снова оглядывается. Здание растёт, но всё время что-то отваливается, что-то надо заглушать, спасать. В конце концов карточный домик рушится, но есть прекрасные мгновения полной иллюзии ажурной устойчивости. Что и привлекает к русской мысли, делает её непередаваемо оригинальной. Не совсем европейской и всё же высокой.
Достоевский начал свою публицистику с оговорки. Вот начало его первой статьи – объявления об издании в 1845 году «комического альманаха» «Зубоскал»:
«Прежде всего просим вас, господа благовоспитанные читатели нашего объявления, не возмущаться и не восставать против такого странного, даже затейливого, даже быть может, неловко-затейливого названия предлагаемого вам альманаха… „Зубоскал“!.. Мы и без того уверены, что многие, даже и очень многие, отвергнут наш альманах единственно ради названия, ради заглавия; посмеются над этим заглавием, даже немного посердятся на него, даже обидятся, назовут „Зубоскал“ анахронизмом, мифом, пуфом и, наконец, признают его чистою невозможностью».
И т. д. Спираль оправдания все раскручивается и раскручивается, ни на минуту не прерываясь. И вот уже в последних предсмертных набросках к «Дневнику писателя» Достоевский пишет:
«Инквизитор и глава о детях. Ввиду этих глав вы бы (Кавелин) могли отнестись ко мне хотя и научно, но не столь высокомерно по части философии, хотя философия и не моя специальность. И в Европе такой силы атеистических ВЫРАЖЕНИЙ нет и НЕ БЫЛО. Стало быть, не как мальчик же я верую во Христа и его исповедую, а через большое ГОРНИЛО СОМНЕНИЙ моя ОСАННА прошла, как говорит у меня же, в том же романе, чёрт. Вот, может быть, вы не читали „Карамазовых“, – это дело другое, и тогда прошу извинения».
Достоевский всю жизнь оправдывался. Накал оправдания повышался от «Зубоскала» до Христа, но схема абсолютно идентична.
И эта страшная приговорная проговорка: как говорит мой чёрт, не как мальчик же я верую во Христа. Уж конечно, не нужно подниматься до немыслимых высот оправдания, когда всё «преступление» состоит в краже бабушкиного варенья. Коррелятом гениального оправдания является гениальное преступление. Преступление даже не совершённое, но имеющее быть. То есть в себе выношенное, но гениально не совершённое (731).

658

Примечание к №506
Солженицын счастливчик русской литературы, баловень судьбы.
Ну, ещё о Солженицыне. Ему все удалось. Даже вечный двигатель и тот у Солженицына удался. «Шарага», которая спасла его от смерти, занималась какими-то неосуществимыми проектами – «аппаратом для товарища Сталина». Это был, видимо, единственный в истории случай создания Института Вечного Двигателя – некоего магического сообщества, целью которого было создание фантомов (665). И фантомов очень жизнеспособных, совершенных – речь шла о жизни и смерти. И люди там подобрались, конечно, талантливейшие. Сама обстановка «шарашки» была гениальна. Именно там Солженицын сформировался (не в школе же сталинской). Игра, цена которой – жизнь. И игра не на понижение, как в случае с лысенками, а на повышение.

659

Примечание к №653
В высказываниях Ленина постоянно присутствует тема … грязи
На этом фоне поразительно мало светового коррелята – образа солнца, света, счастья. Выражения «светлое будущее», «солнце свободы» у Ленина крайне редки. Лишь в последние годы появился образ «мирового пожара», но как тёмного, багрового пламени, «горящего болота» (старого мира).
Следовательно в данном случае перед нами не только захваченность мифологическими образами света и тьмы, но и явное замыкание на тьме,. причём тьме активной, кипящей, вздымающейся тёмным, грязным пламенем. Ленин постоянно жил в аду. К нему вполне подходят слова Гёте, сказанные о Мефистофеле: «Ты сплетенье пламени и грязи».

660

Примечание к №653
если бы не чудо инквизиции, Европа погибла бы подобно Риму
Русские просто не осознали САМОЙ ПРОБЛЕМЫ инквизиции и иезуитства.
В чём бессилие церкви? Полнейший атеист говорит: «Верую в Господа нашего Иисуса Христа». Принимает крещение, ходит в церковь, а в душе смеётся. Принимает сан священника, а то становится монахом, иерархом церкви, наконец патриархом. А в Бога не верит. У него другие цели. И хорошо, если стремление к власти или нажива. А если он, например, не просто атеист, а фанатик атеизма – антитеист? Где критерий для «просвечивания», выявления таких людей? Тут великая проблема, которую наши религиозные и политические деятели даже не осознали. А было над чем задуматься. Вот в 1779 году создана специальная масонская семинария для подготовки агентурной сети внутри высшего православного духовенства. В начале ХIХ века масоны фактически установили контроль над русской церковью, так что масоном был даже митрополит петербургский и новгородский Михаил (Десницкий). Это не говоря уже о тёмной фигуре обер-прокурора Александра Голицына.
А иезуиты плохие. Иезуиты иезуиты. Но проблема-то есть. В общем: как связать мир и церковь. Кто должен быть посредником и в какой форме это посредничество осуществлять. Атеист может всегда сказать: «Бог есть». Бога нет, и отвечать за враньё не перед кем. (668) Но верующий не может сказать, что Бога нет. Для него Бог есть. Из этого трагического противоречия и родился институт иезуитства – агентура церкви во внецерковном и собственно антицерковном мире.
Тут и сила христианства. «А, в Бога не верите? Ладно. Вот дверца, идите – раз, и открылась. Да. Берите свечу и вниз по ступенькам». Все ниже и ниже по спирали. И вот мы в подземелье. Где-то далеко-далеко наверху глухой удар – опустилась гранитная глыба, закрывшая выход. Тускло горят вдоль стен красные факелы. Небольшая жаровня. Столик. А на столике щипчики-ножнички, иголочки-крючочки – разная многозначительная металлическая сложность. И вот говорят: «А вы отсюда уже не выйдете. Это всё. На этом – на этих сырых стенах, на этом душно-жарком красноватом сумраке, на звенящей в ушах тишине, разрываемой собственным криком, – на этом ваше существование кончится. Но кончится, заметьте, не сразу, а будет распадаться и размазываться в пространстве вслед за постепенным разъёмом на составные части вашего, г. материалист, тела. А наверху жизнь. Там метро, там мороженое, там „информационная программа „Время““. А здесь времени нет. Оно исчезло, как только опустилась гранитная глыба. А вы думали, с вами спорить будут, дискутировать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192