В ядовитых сладковатых испарениях, в хилом свете холла молодежь закуривала сигареты и топталась по кругу; захваченный медленно движущейся толпой, Трампер слышал обрывки разговоров.
— Настоящее дерьмо собачье, — заявила какая-то девица.
— Я не знаю… я не знаю, — пожаловался кто-то.
— Пакер все больше и больше зацикливается на самом себе, тебе не кажется?
— Ну, мне понравилось, но… — задумчиво произнес кто-то.
— Играют они действительно неплохо…
— Но на самом деле они не актеры…
— Ну да, тогда люди…
— Да, здорово!
— Отличная операторская работа…
— Да, но она не имеет к этому отношения…
— Хочешь знать, что я говорю, когда смотрю такие фильмы, как этот? — спросил кто-то. — Я говорю: «Ну и что?», вот что я говорю, приятель.
— Дай мне ключи, придурок…
— Еще один кусок дерьма про еще один кусок дерьма…
— Ну, это все относительно…
— Один черт!
«Простите…» — Богусу хотелось усмирить стройную шейку высокой девушки, что шла перед ним, хотелось развернуться и поставить на колени стайку желторотых философов, что за его спиной назвали фильм «воплощенным нигилизмом».
Уже у самого выхода он понял, что его узнали. Какая-то девица с нездоровой кожей и глазами-блюдцами вытаращилась на него, затем дернула своего спутника за рукав. Они пришли группой, и не успел Трампер и глазом моргнуть, как оказался окруженным у двери. Дверь состояла из двух половинок, но одна из них оставалась закрытой. После того как кому-то удалось распахнуть вторую половинку, послышался восторженный гул одобрения, и на какое-то мгновение Трамперу почудилось,, будто ему аплодируют. Затем юноша в какой-то униформе, с элегантной бородкой братьев Смит и желтыми зубами, преградил ему путь.
— Простите, — произнес Трампер.
— Эй, это ты, — начал юноша и, повернувшись к своим друзьям, выкрикнул: — Эй, я же говорил вам, это тот самый парень…
И мгновенно не меньше дюжины зрителей вытаращили на него глаза.
— Я думала, он выше, — обронила какая-то девушка. Кое-кто из самых юных — совсем еще сопляков, глупых и хохочущих, — сопровождал его до самой машины.
Одна из девчушек, поддразнивая, пропела:
— Эй, едем ко мне, познакомимся с моей мамочкой!
Он сел в машину и уехал.
— Новый «фольксваген», — насмешливо произнес какой-то парнишка. — Что-то не похоже…
Трампер начал кружить по городу и потерялся; он никогда раньше не ездил на машине по Нью-Йорку.
Наконец он заплатил таксисту и, следуя за ним, доехал до квартиры Тюльпен. У него все еще хранились ключи. Было уже за полночь, но он думал совсем о другом. О том, как долго он отсутствовал, какой срок беременности был у Тюльпен к окончанию работы над фильмом и сколько прошло времени с тех пор, как фильм выпустили в прокат. Хотя он уже догадывался, он представлял себе, как должна выглядеть Тюльпен сейчас: лишь немного более пухлой, чем в фильме.
Он попытался войти внутрь, но она заперлась на цепочку. Услышав, как она ворочается в кровати, он прошептал:
— Это я.
Прошло довольно много времени, прежде чем она впустила его. Она была в коротеньком банном халате, туго стянутом на талии, ее живот выглядел таким же плоским, как и раньше, она даже слегка похудела. На кухне он наткнулся на упаковку бумажных пеленок и хрустнувшую под ногами пустышку.
Какой-то извращенный черт продолжал шептать ему в ухо грязные шуточки.
Он попытался улыбнуться.
— Мальчик или девочка? — выдавил он.
— Мальчик, — ответила она. Глядя себе под ноги, она сделала вид, будто потирает глаза, хотя вовсе не походила на сонную.
— Почему ты мне ничего не сказала?
— Ты же дал мне ясно понять… В любом случае это мой ребенок.
— И мой тоже! — воскликнул он. — Ты сама это сказала в фильме…
— Это фильм Ральфа. Он писал сценарий…
— Но ведь он мой, да? — спросил Богус. — Я имею в виду, в действительности…
— Биологически? — подсказала она. — Ну да.
— Можно мне его увидеть? — спросил Трампер. Она как-то напряглась, но потом, пожав плечами, повела его мимо кровати в крохотный закуток, образованный составленными вместе книжными шкафами и несколькими аквариумами с рыбами.
Младенец спал в огромной корзине, окруженный со всех сторон игрушками. Он выглядел точно таким, каким был Кольм в возрасте нескольких недель, и очень походил на малышку Бигги, которой было чуть больше месяца.
Богус уставился на младенца, потому что ему проще было смотреть на него, чем на Тюльпен; хотя что можно разглядеть в такой крохе?
Тюльпен чем-то стукнула в глубине комнаты. Из бельевого шкафчика с выдвижными ящиками она извлекла несколько простыней и подушку; он догадался, что она стелила ему на диване постель.
— Ты хочешь, чтобы я ушел?
— Зачем ты пришел? — спросила она. — Ты только что посмотрел фильм, да?
— Я и до этого хотел приехать, — сказал он. Когда она, промолчав, продолжила стелить постель, он тупо добавил: — Я получил степень. — Она вскинула на него глаза, потом снова взялась за одеяло. — Я искал работу, — пробормотал он.
— Ну и нашел? — Она взбивала подушку.
— Нет.
Она знаком поманила его от спящего ребенка. На кухне она откупорила бутылку пива ему и налила немного себе.
— Это мне полезно, — пояснила она, протягивая ему стакан. — Чтобы было больше молока.
— Я знаю.
— Ну да, ты же должен знать, — сказала она, играя кончиком пояса, затем спросила: — Чего ты хочешь, Трампер?
Но он не спешил с ответом.
— Ты чувствуешь себя виноватым, да? — спросила она. — Мне это совершенно не нужно. Ты не должен мне ничего, Трампер, кроме того, что у тебя откровенно лежит на сердце… Если только лежит, — добавила она.
— Как ты живешь? — спросил он ее. — Ты ведь не можешь работать, — начал он и замолчал, понимая, что дело не в деньгах. То, что откровенно лежало у него на сердце, так давно кануло в трясину, на краю которой он так долго находился, что теперь казалось невозможным нырнуть и нащупать это.
— Я могу работать, — механически произнесла она, — и я работаю. Я хочу сказать, что я буду. Когда он немного подрастет. Я буду относить его к Мэтью и буду работать полдня. Мэтью сама ждет ребенка…
— Это девушка Ральфа? — спросил он.
— Его жена, — поправила Тюльпен. — Ральф женился на ней.
Трампер понял, что он абсолютно ничего ни о ком не знает.
— Ральф женился? — удивился он.
— Он посылал тебе приглашение, — сказала Тюльпен. — Но ты уже покинул Айову.
Он начал соображать, как много он пропустил. Но Тюльпен устала от его долгих внутренних монологов, и, как он понял, ей надоело его молчание. Он видел из гостиной, как она ложится в постель: она сняла халат и бросила его на пол.
— Если ты еще не забыл, то не должен удивляться тому, что каждые два часа его надо кормить, — сказала она. — Спокойной ночи.
Он пошел в ванную и помочился, не закрывая дверь. Он всегда оставлял дверь в ванную открытой — это была одна из его противных привычек, о которой он запоздало вспомнил. Когда он вышел из ванной, Тюльпен спросила:
— Ну и как твой новый инструмент?
Что это — шутка? Он не знал, что думать.
— С ним все в полном порядке, — ответил он.
— Спокойной ночи, — сказала она, и, когда он на цыпочках прошел в гостиную к своей постели, у него появилось желание стукнуть носком ботинка по стене и разбудить ребенка, только затем, чтобы услышать, как его пронзительный плач наполняет эту пустоту.
Он лег, прислушиваясь к своему дыханию, дыханию Тюльпен и младенца. Спал только младенец.
— Я люблю тебя, Тюльпен, — сказал он.
Ответила, как ему показалось, черепаха в аквариуме, ближайшая к нему: она еще энергичнее зашевелила челюстями.
— Я пришел сюда, потому что хочу тебя, — произнес он.
Но даже рыбка не шевельнулась.
— Ты мне нужна, — сказал он. — Я знаю, что я тебе не нужен, но ты мне нужна.
— Это не совсем так, — отозвалась Тюльпен, но так тихо, что он едва расслышал ее.
Он сел на кушетке.
— Ты выйдешь за меня замуж, Тюльпен?
— Нет, — без заминки ответила она.
— Пожалуйста, — умоляюще произнес он.
На этот раз она немного помолчала, потом снова сказала:
— Нет.
Он надел туфли и встал. Он не мог уйти по-другому, кроме как мимо алькова из аквариумов вокруг ее постели, но когда он приблизился к ней, то увидел, что она сидит на кровати и сердито смотрит на него.
— Господи! — воскликнула она. — Ты что, снова уходишь?
— А что ты хочешь, чтобы я делал?
— Господи, ты что, не знаешь? — возмутилась она. — Тогда я скажу тебе, Трампер, если уж на то пошло. Я пока не готова выйти за тебя замуж, но если ты останешься и немного подождешь, я могу потерпеть и посмотреть, что из этого получится! Если ты хочешь остаться, ты должен остаться, Трампер!
— Хорошо, — сказал он. Он думал, раздеться ему или нет?
— Господи, да разденься же ты, — велела ему Тюльпен.
Он так и сделал, после чего забрался в постель рядом с ней. Она лежала, отвернувшись от него.
— Господи, — пробормотала она.
Он лежал, не касаясь ее, пока она неожиданно не перевернулась на другой бок, не выдернула его руку и не приложила к своей груди.
— Я не хочу заниматься с тобой любовью, — сказала она, — но ты можешь обнять меня… если хочешь.
— Я хочу, — пробормотал он. — Я люблю тебя, Тюльпен.
— Я надеюсь.
— А ты любишь меня?
— Да, Господи, думаю, что да, — сердито ответила она.
Медленно нормальный инстинкт вернулся к нему: он осторожно ласкал ее по всему телу. Он нащупал то место, где ее обрили: оно еще кололось. Когда малыш проснулся в два часа, требуя грудь, Трампер встал раньше нее, принес младенца в кровать и приложил к ее груди.
— Нет, к другой, — поправила она. — Которая налилась сильнее.
— Вот эта?
— Я все перепутала… — И она замолчала, потом тихонько ойкнула, когда ребенок начал сосать.
Трампер навел порядок в своей памяти; он приложил пеленку к неиспользованной груди, вспомнив, что из нее начнет капать, пока малыш будет сосать другую.
— Иногда из них просто брызжет струей, — пожаловалась она.
— Я знаю, — сказал он. — Они будут брызгать, если ты займешься любовью…
— Я не хочу этого делать, — напомнила она ему.
— Я знаю. Я просто так сказал…
— Тебе придется быть терпеливым, — шепнула она. — Мне еще хочется задеть тебя побольней.
— Ну да.
— Тебе придется подождать, пока мне больше не захочется обижать тебя.
— Ну конечно, я подожду.
— Я не думаю, что мне захочется и дальше причинять тебе боль, — сказала она.
— Я тебя ни в чем не виню, — ответил он, отчего она снова рассердилась.
— Это не твое дело, — оборвала она его.
— Конечно, не мое, — согласился он. Она ласково произнесла:
— Ты лучше бы не говорил так много, Трампер, а?
— Хорошо.
Когда младенец вернулся в корзинку, Тюльпен легла в кровать, прижавшись всем телом к Трамперу.
— Тебе все равно, как я его назвала?
— О, малыша? — откликнулся он. — Ну конечно нет! И как ты его назвала?
— Меррилл, — ответила она, проведя жестко основанием ладони вдоль его позвоночника. У него запершило в горле. — Видимо, я тебя очень люблю, — прошептала она. — Я назвала его Мерриллом, потому что подумала, что ты очень любил это имя.
— Да, — прошептал он.
— Я думала о тебе, видишь?
Он чувствовал, как ее тело снова сердится на него.
— Да, я знаю, — ответил он.
— Ты страшно меня обидел, Трампер, ты это знаешь? — спросила она.
— Да. — Он слегка дотронулся до ее колючего ежика.
— Ладно, — сказала она. — Не смей никогда забывать об этом.
Он пообещал, что никогда не забудет, после чего она обняла его, и ему приснился один из двух кошмаров, которые он видел чаще других. Он называл их вариациями на водную тему.
Один был про Кельма, с которым случалась невероятная беда, связанная с глубокой водой — в море или в холодном болоте. Этот сон всегда был таким страшным, что он никогда не пытался припомнить его в деталях.
Второй всегда был о Меррилле Овертарфе, который тоже находился в воде: он очень медленно открывал крышку люка у танка.
В шесть утра его разбудил жалобный писк младенца Меррилла. Груди Тюльпен намочили его тело, и постель пахла слегка кисловатым молоком.
Она прикрылась пеленкой, а он сказал:
— Посмотри, они текут. Видно, ты возбудилась?
— Это потому, что малыш заплакал, — упорствовала она, и он вылез из постели и отправился за ребенком. При этом у него возникла обычная утренняя эрекция, которую он не стал скрывать.
— Ты видела моего нового петушка? — спросил он, дурачась. — Знаешь, он все еще хранит девственность.
— Ребенок плачет, — сказала она, однако улыбнулась. — Дай сюда ребенка.
— Меррилл, — пропел он. Как здорово снова громко произносить это имя! — Меррилл, Меррилл, Меррилл, — повторял он, пританцовывая, пока нес малыша к кровати. Они немного поспорили, к какой груди приложить ребенка; Трампер несколько раз произвел исследование, какая из них набухла сильнее.
Тюльпен все еще кормила ребенка, когда зазвонил телефон. Было очень рано, но она, кажется, не удивилась; внимательно посмотрев на Трампера, она кивнула, чтобы он ответил. У него возникло чувство, будто его проверяют, поэтому он поднял трубку, но не стал говорить.
— Доброе утро, кормящая мамаша! — прогремел в трубке голос Ральфа Пакера. — Как малыш? Как твои титьки? — Трампер сглотнул, в то время как Тюльпен безмятежно улыбнулась. — Мэтью и я уже выходим, — продолжал Ральф. — Тебе чего-нибудь нужно?
— Йогурт, — прошептала Трамперу Тюльпен.
— Йогурт, — хрипло повторил в трубку Трампер.
— Тамп-Тамп! — заорал Ральф.
— Привет, Ральф, — сказал Богус. — Я видел твой фильм…
— Ужасный, правда? — откликнулся Ральф. — Как ты поживаешь, Тамп-Тамп?
— Отлично, — ответил Трампер. Тюльпен убрала пеленку со своей свободной груди и нацепила ее на Трампера. — Я получил степень доктора филологии, — пробормотал он в трубку.
— Как малыш? — спросил Ральф.
— Меррилл чувствует себя превосходно, — ответил Богус. Молоко из свободной груди Тюльпен брызнуло ему на ногу. — Мне очень жаль, что я пропустил твою свадьбу. Прими мои поздравления.
— И мои тоже, — съехидничал Ральф.
— Скоро увидимся, — сказал Трампер и повесил трубку.
— Ты как, Трампер? — спросила его Тюльпен. Она пристально смотрела на него:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53