https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/s-gigienicheskim-dushem/Hansgrohe/
Оказывается, стекло рассыпалось вдребезги по полу в комнате Трампера, и растерянная горничная со стремянки в коридоре извиняется за причиненное Трамперу беспокойство: она всего лишь мыла стекла, когда одно из них вывалилось из рамы и упало.
Богус улыбается; он не сразу схватывает немецкий, поэтому девушка пытается объяснить ему еще раз. «Стекло вывалилось прямо в тот момент, когда я протирала его», — объясняет она, затем добавляет, что сейчас вернется с метлой.
Трампер облачается в простыню; завернувшись в нее, он настороженно приближается к окну, пытаясь определить, откуда исходит назойливое шипение. Может, из-за того, что автобус «Мерседес» выглядит таким новеньким, таким сверкающим и манящим, а может, оттого, что у него полно денег, но он не желает экономить и отправляется автобусом до Мюнхена, — взгромоздившись на высокое сиденье для обзора достопримечательностей, он клюет носом по дороге через всю Баварию; во сне он видит что-то вроде ускоренного отчета о безалаберном лечении Мерриллом своего диабета. Меррилл, вкалывающий инсулин, наблюдающий за сахаром в моче; Меррилл, страдающий от реакции на инсулин в венском трамвае, бряцающий висящими на шее солдатскими жетонами, а рядом с ним кондуктор, едва не вышвырнувший шатающегося пьяницу из трамвая, читает двуязычное сообщение на жетонах:
«Ich bin nicht betrunken! Я не пьян!»
«Ich habe zuckerkrankheit! У меня диабет!»
«Was Sie sehen ist ein Insulinreaction! To, что вы видите, является реакцией на инсулин!»
«Futtern Sie mir Zucker, schnell! Дайте мне поскорей сахару!»
Меррилл, с жадностью хватающий сахар — спасение от смерти. Мятные сладости, апельсиновый сок и шоколад, поднимающие его низкий сахар так, что он, оправившись от реакции на инсулин, катится в другую сторону — к отравлению и коме. Что заставляет его принимать еще большее количество инсулина. И что заставляет этот цикл начинаться сначала. Даже во сне Трампер гиперболизирует.
Прибыв в Мюнхен, Богус пытается быть объективным; он извлекает свой магнитофон и записывает в автобусе следующее заявление: «Меррилл Овертарф и другие „неправильные“ люди непригодны к болезням, требующим соблюдения строгого режима. Диабет, например…» («Женитьба, например…» — думает он про себя.)
Но прежде, чем он успевает выключить магнитофон, сидящий рядом мужчина спрашивает Трампера на немецком, что он делает, опасаясь, видимо, интервью. Понимая, что запись уже испорчена, и будучи уверен, что мужчина говорит только по-немецки, Трампер, не выключая магнитофон, спрашивает на английском:
— Что у вас такое, сэр, что вам приходится скрывать?
— Я довольно хорошо говорю по-английски, — сухо замечает мужчина, и они продолжают путешествие до Мюнхена в гробовом молчании.
По прибытии автобуса Богус, желая восстановить мир, осторожно спрашивает его, кто такой Фельц Зундер. Но мужчина выражает явную неприязнь к нему: не отвечая, он спешит прочь, оставив Богуса под пристальными взглядами нескольких ближайших к нему пассажиров, для которых имя Фельца Зундера звучит, кажется, как внезапный удар колокола.
Чувствуя себя чужаком, Богус не без удивления задается вопросом: «Что я тут делаю?» Он с опаской бродит по незнакомым улицам Мюнхена, неожиданно обнаруживая, что неспособен перевести надписи на немецких магазинах и гудящие вокруг голоса. Он воображает себе всякие ужасы, которые, возможно, происходят сейчас в Америке. Бешеный торнадо, сорвавший крыши по всему Среднему Западу, навсегда уносит Бигги из Айовы. Кольм погребен снежной бурей в Вермонте. Кут-берт Беннетт пьет у себя в фотолаборатории, нечаянно проглатывает стакан виски со льдом, удаляется в семнадцатую ванную комнату и спускает себя в море. В то время как Трампер, изолированный от всех этих ужасов, сидит и надирается пивом в привокзальном баре Мюнхена, решив ехать до Вены поездом. Он знает, что от этой поездки ждет момента, когда он неожиданно воспрянет духом и почувствует, что хочет вернуться обратно.
И только прибыв в Вену и по-прежнему ничего такого не ощущая, он приходит к выводу, что для этого нужно не место, а время.
Он тащился по Мариахильферштрассе, пока неудобный и тяжелый магнитофон и толстое пальто из бобрика не утомили его и не заставили ждать трамвая.
Он вышел из трамвая в парке Эстерхази, недалеко от которого, как он помнил, находится большой магазин подержанных товаров; там он купил подержанную пишущую машинку с добавочными немецкими символами и умляутами. По случаю такой покупки продавец согласился щедро поменять его шиллинги и доллары США на свои немецкие марки.
Трампер купил также шинель длиной до лодыжек; погоны с плеч были содраны, а на спине осталась маленькая аккуратная дырочка от пули, но в остальном она выглядела вполне прилично. Он продолжил экипировку в стиле послевоенного тайного агента, купив мешковатый костюм с широкими плечами, несколько желто-белых рубашек и длинный фиолетовый шарф. Такой шарф можно было завязывать различными способами, что избавляло от необходимости иметь галстук. Затем он купил чемодан с бесчисленным множеством ремешков и пряжек — он как нельзя лучше подходил к его прикиду. Теперь он был похож на путешествующего шпиона, разъезжающего на Восточном экспрессе между Стамбулом и Веной с 1950 года. В довершение всего Богус приобрел шляпу как у Орсона Уоллеса в «Третьем мужчине». Он даже упомянул об этом фильме продавцу, который выразил сожаление, что, кажется, не видел его.
Богус продал пальто из бобрика почти за два доллара, затем медленной походкой направился со своим шпионским чемоданом, где лежали магнитофон, чистые рубашки и новая пишущая машинка, через парк Эстерхази; там он нырнул в раскидистый куст помочиться. Произведенный им шум у изгороди встревожил случайную парочку. Их взгляды выражали испуг: «Насилуют девушку или что похуже!» А его был исполнен презрения: «Не нашли лучшего места, чтобы заняться этим!» Трампер торопливо отделился от изгороди — один, и с достоинством понес свой чемодан, в который запросто можно было втиснуть парочку трупов. А может, это был парашютист, который только что переоделся в кустах, сунул разобранную на части бомбу в чемодан и теперь небрежной походкой направляется к зданию австрийского парламента?
Парочка поспешила прочь от его зловещего костюма, но Богус Трампер чувствовал себя в нем превосходно. Он пытался определить направление, в котором ему следует начать охоту за Овертарфом по Вене.
Он снова сел на трамвай и доехал до Старого города, обогнул «Опера Ринг» и вышел на Кертнерштрассе, самой большой ночной улице города, в самом его центре. «Если бы я был Мсрриллом Овертарфом и если бы я по-прежнему жил в Вене, где бы я оказался субботним вечером в декабре?»
Трампер быстро шагает по улочкам Нового рынка, разыскивая «Хавелку», старую большевистскую кофейню, до сих пор популярную среди разного рода интеллектуалов, студентов и оперных кассиров. Кофейня оказывает ему все тот же холодный прием, который он помнит, — те же худые волосатые парни и те же широкобедрые похотливые девицы.
Кивнув очевидному проповеднику у столика возле двери, Богус думает: «Несколько лет назад здесь был один такой, похожий на тебя, весь в черном, но с рыжей бородой. Полагаю, Овертарф его знал…»
— Меррилл Овертарф? — обращается Трампер к парню.
Создается впечатление, что борода у парня застывает; глаза проповедника впиваются в Богуса, как если бы его мозг повторял все известные когда-либо своды законов.
— Ты знаешь Меррилла Овертарфа? — спрашивает Богус у девицы, сидящей ближе всех к застывшей бороде. Но она пожимает плечами, как бы говоря, что если и знала, то теперь это не имеет значения.
Другая девица за столиком поодаль говорит:
— Ja, кажется, он в кино. Меррилл в кино?
— В кино? — переспрашивает Богус. — Здесь в кино? Ты хочешь сказать, в кино здесь?
— А ты видишь работающую камеру? — спрашивает бородач, и проходящий между ними официант при слове «камера» сгибается в подобострастной позе.
— Нет, здесь — в Вене, я имею в виду, — говорит Трампер.
— Я не знаю, — произносит девица. — Я слышала, что в кино, и все.
— Он когда-то водил старенький «зорн-витвер», — сообщает Трампер, ни к кому конкретно не обращаясь, надеясь отыскать хоть какие-то опознавательные знаки.
— Ja? «Зорн-витвер»! — восклицает тип в толстых очках. — Пятьдесят третьего? Пятьдесят четвертого?
— Ja? Пятьдесят четвертого! — радуется Богус, поворачиваясь к мужчине. — У него еще была старая коробка передач, которая при ударе сползала то туда, то сюда; а в днище были дырки — в них можно было видеть убегающую дорогу. И у него была такая драная обивка…
Он замолкает, заметив, как несколько посетителей кофейни наблюдают за его возбуждением.
— Ну так где же он? — спрашивает Богус типа, который помнит про «зорн-витвер».
— Я сказал лишь, что знаю машину, — отвечает тот.
— Но ты наверняка видела его… — Богус поворачивается снова к девушке.
— Ja, но давно, — говорит она, и парень, который пришел с ней, бросает на Богуса сердитый взгляд.
— Как давно ты видела его в последний раз? — не унимается Трампер.
— Послушай, — говорит она раздраженно. — Я больше ничего о нем не знаю. Я просто помню ею, и все… — Ее тон заставляет всех вокруг замолчать.
Он внимательно смотрит на нее, разочарованный; вероятно, он начинает раскачиваться из стороны в сторону, потому что какая-то пышногрудая и пышноволосая девица с густо намазанными неоново-зелеными тенями хватает его за руку и тянет за свой столик.
— У тебя что-то стряслось? — спрашивает она. Он пытается оторваться от нее. Но она уговаривает его еще ласковее.
— Нет, правда, у тебя неприятности? — Когда он не отвечает, она снова спрашивает по-английски, хотя до этого он все время говорил на немецком. — У тебя неприятности, да? — Она грассирует слово «неприятности» так, что Богусу кажется, будто он видит, как оно написано: «Неппррияттнос-ти». — Тебе нужна помощь? — настаивает девица, возвращаясь к немецкому.
Рядом с ними оказался официант, расторопный и проворный, Трампер вспоминает, что официанты в «Хавелке» всегда опасались «неппррияттностей».
— Вы больны? — спрашивает официант. Он берет руку Трампера, тем самым заставляя его потянуться из рук девушки и уронить чемодан. Чемодан глухо ударяет в пол, и официант ретируется назад, ожидая взрыва. Посетители за ближайшими столиками таращатся на чемодан, как если бы он был украден, или таил в себе смерть, или и то и другое одновременно.
— Пожалуйста, поговори со мной, — просит неоново-зеленая девица. — Ты можешь рассказать мне обо всем, — умоляет она. — Все будет хорошо! — Но Богус собирает свой чемодан, не глядя в сторону этой агрессивной особы, из которой вышла бы замечательная Мамаша для какого-нибудь эротического клуба или притона.
Все пялят глаза, пока Трампер проверяет, застегнута ли у него ширинка. Он точно помнит, что снял презерватив…
Он выходит на улицу, не успев избежать прорицания странного бородатого парня в черном у двери.
— Это сразу за углом, — произносит предсказатель с таким убеждением, что Богус вздрагивает.
Он выходит на Грабен, срезая угол к Стефан-плац. Это не было за этим углом, уверяет он самого себя, догадываясь, что проповедник, видимо, выразился фигурально, осторожно и завуалированно высказав свою мысль, что свойственно всем проповедникам.
Затем он решает поискать Меррилла в «Двенадцати апостолах» Келлера, но сбивается с пути и оказывается на рынке Хонер, где под брезентом спрятаны на ночь неодушевленные овощи и фрукты; он представляет себе сторожа, спящего под этим покровом. Это место напоминает ему морг под открытым небом. «Двенадцать апостолов» Келлера всегда было чертовски трудно отыскать.
Он спрашивает у прохожего направление, но явно обращается не по адресу — мужчина только таращится на него.
— Крбф? — произносит он или что-то в этом роде. Трампер не понимает. Затем мужчина делает движение, словно собираясь извлечь из кармана украденные часы, поддельную пеньковую губку, грязные картинки или пистолет.
Богус бежит обратно к Стефанплац и устремляется по Грабен. Наконец он останавливается под уличным фонарем и смотрит на свои часы: он уверен, что уже за полночь, но не может припомнить, сколько часовых поясов он пересек с того момента, как покинул Айову, — если только он не подумал об этом заранее и не перевел часы. Они показывают два пятнадцать.
Хорошо одетая женщина неопределенного возраста приближается к нему по тротуару, и он спрашивает, есть ли у нее время.
— Ну конечно, — говорит она, останавливаясь рядом с ним. На ней богатое, судя по виду, меховое манто, руки спрятаны в муфту; на ногах меховые ботинки на каблуках, которыми она постукивает. Она пристально смотрит на Трампера, озадаченная, затем подставляет ему свой локоть. — Это сюда, — говорит она ему, слегка раздражаясь из-за того, что он не берет ее под руку.
— Время? — спрашивает он.
— Время?
— Я спросил, есть ли у вас время?
Она пристально глядит на него, потом трясет головой и улыбается.
— О, время — сколько времени? — произносит она. — Который час, вы имеете в виду?
И тут до него доходит, что перед ним проститутка. Он на Грабен, а это излюбленный район проституток ночью, так же как и Кертнерштрассе.
— О, — вырывается у него. — Простите, но у меня нет денег. Я только хотел спросить, знаете ли вы время.
— У меня нет часов, — говорит ему проститутка, окидывая взглядом улицу в обоих направлениях; она не хочет потерять потенциального клиента, будучи увиденной им с Трампером. Но на улице никого нет, кроме другой проститутки.
— Есть здесь где-нибудь поблизости пансион? — спрашивает Трампер. — Не слишком дорогой.
— Пойдемте, — говорит она и делает шаг вперед, направляясь к углу на Шпигельштрассе. — Вон там. — И она показывает на голубые неоновые огни. — Пансион «Таши». — Затем женщина торопится в сторону Грабен, к другой проститутке.
— Спасибо, — бросает Богус ей вслед, и она машет ему муфтой через плечо, обнажая на мгновение элегантную руку с длинными пальцами и сверкающими кольцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Богус улыбается; он не сразу схватывает немецкий, поэтому девушка пытается объяснить ему еще раз. «Стекло вывалилось прямо в тот момент, когда я протирала его», — объясняет она, затем добавляет, что сейчас вернется с метлой.
Трампер облачается в простыню; завернувшись в нее, он настороженно приближается к окну, пытаясь определить, откуда исходит назойливое шипение. Может, из-за того, что автобус «Мерседес» выглядит таким новеньким, таким сверкающим и манящим, а может, оттого, что у него полно денег, но он не желает экономить и отправляется автобусом до Мюнхена, — взгромоздившись на высокое сиденье для обзора достопримечательностей, он клюет носом по дороге через всю Баварию; во сне он видит что-то вроде ускоренного отчета о безалаберном лечении Мерриллом своего диабета. Меррилл, вкалывающий инсулин, наблюдающий за сахаром в моче; Меррилл, страдающий от реакции на инсулин в венском трамвае, бряцающий висящими на шее солдатскими жетонами, а рядом с ним кондуктор, едва не вышвырнувший шатающегося пьяницу из трамвая, читает двуязычное сообщение на жетонах:
«Ich bin nicht betrunken! Я не пьян!»
«Ich habe zuckerkrankheit! У меня диабет!»
«Was Sie sehen ist ein Insulinreaction! To, что вы видите, является реакцией на инсулин!»
«Futtern Sie mir Zucker, schnell! Дайте мне поскорей сахару!»
Меррилл, с жадностью хватающий сахар — спасение от смерти. Мятные сладости, апельсиновый сок и шоколад, поднимающие его низкий сахар так, что он, оправившись от реакции на инсулин, катится в другую сторону — к отравлению и коме. Что заставляет его принимать еще большее количество инсулина. И что заставляет этот цикл начинаться сначала. Даже во сне Трампер гиперболизирует.
Прибыв в Мюнхен, Богус пытается быть объективным; он извлекает свой магнитофон и записывает в автобусе следующее заявление: «Меррилл Овертарф и другие „неправильные“ люди непригодны к болезням, требующим соблюдения строгого режима. Диабет, например…» («Женитьба, например…» — думает он про себя.)
Но прежде, чем он успевает выключить магнитофон, сидящий рядом мужчина спрашивает Трампера на немецком, что он делает, опасаясь, видимо, интервью. Понимая, что запись уже испорчена, и будучи уверен, что мужчина говорит только по-немецки, Трампер, не выключая магнитофон, спрашивает на английском:
— Что у вас такое, сэр, что вам приходится скрывать?
— Я довольно хорошо говорю по-английски, — сухо замечает мужчина, и они продолжают путешествие до Мюнхена в гробовом молчании.
По прибытии автобуса Богус, желая восстановить мир, осторожно спрашивает его, кто такой Фельц Зундер. Но мужчина выражает явную неприязнь к нему: не отвечая, он спешит прочь, оставив Богуса под пристальными взглядами нескольких ближайших к нему пассажиров, для которых имя Фельца Зундера звучит, кажется, как внезапный удар колокола.
Чувствуя себя чужаком, Богус не без удивления задается вопросом: «Что я тут делаю?» Он с опаской бродит по незнакомым улицам Мюнхена, неожиданно обнаруживая, что неспособен перевести надписи на немецких магазинах и гудящие вокруг голоса. Он воображает себе всякие ужасы, которые, возможно, происходят сейчас в Америке. Бешеный торнадо, сорвавший крыши по всему Среднему Западу, навсегда уносит Бигги из Айовы. Кольм погребен снежной бурей в Вермонте. Кут-берт Беннетт пьет у себя в фотолаборатории, нечаянно проглатывает стакан виски со льдом, удаляется в семнадцатую ванную комнату и спускает себя в море. В то время как Трампер, изолированный от всех этих ужасов, сидит и надирается пивом в привокзальном баре Мюнхена, решив ехать до Вены поездом. Он знает, что от этой поездки ждет момента, когда он неожиданно воспрянет духом и почувствует, что хочет вернуться обратно.
И только прибыв в Вену и по-прежнему ничего такого не ощущая, он приходит к выводу, что для этого нужно не место, а время.
Он тащился по Мариахильферштрассе, пока неудобный и тяжелый магнитофон и толстое пальто из бобрика не утомили его и не заставили ждать трамвая.
Он вышел из трамвая в парке Эстерхази, недалеко от которого, как он помнил, находится большой магазин подержанных товаров; там он купил подержанную пишущую машинку с добавочными немецкими символами и умляутами. По случаю такой покупки продавец согласился щедро поменять его шиллинги и доллары США на свои немецкие марки.
Трампер купил также шинель длиной до лодыжек; погоны с плеч были содраны, а на спине осталась маленькая аккуратная дырочка от пули, но в остальном она выглядела вполне прилично. Он продолжил экипировку в стиле послевоенного тайного агента, купив мешковатый костюм с широкими плечами, несколько желто-белых рубашек и длинный фиолетовый шарф. Такой шарф можно было завязывать различными способами, что избавляло от необходимости иметь галстук. Затем он купил чемодан с бесчисленным множеством ремешков и пряжек — он как нельзя лучше подходил к его прикиду. Теперь он был похож на путешествующего шпиона, разъезжающего на Восточном экспрессе между Стамбулом и Веной с 1950 года. В довершение всего Богус приобрел шляпу как у Орсона Уоллеса в «Третьем мужчине». Он даже упомянул об этом фильме продавцу, который выразил сожаление, что, кажется, не видел его.
Богус продал пальто из бобрика почти за два доллара, затем медленной походкой направился со своим шпионским чемоданом, где лежали магнитофон, чистые рубашки и новая пишущая машинка, через парк Эстерхази; там он нырнул в раскидистый куст помочиться. Произведенный им шум у изгороди встревожил случайную парочку. Их взгляды выражали испуг: «Насилуют девушку или что похуже!» А его был исполнен презрения: «Не нашли лучшего места, чтобы заняться этим!» Трампер торопливо отделился от изгороди — один, и с достоинством понес свой чемодан, в который запросто можно было втиснуть парочку трупов. А может, это был парашютист, который только что переоделся в кустах, сунул разобранную на части бомбу в чемодан и теперь небрежной походкой направляется к зданию австрийского парламента?
Парочка поспешила прочь от его зловещего костюма, но Богус Трампер чувствовал себя в нем превосходно. Он пытался определить направление, в котором ему следует начать охоту за Овертарфом по Вене.
Он снова сел на трамвай и доехал до Старого города, обогнул «Опера Ринг» и вышел на Кертнерштрассе, самой большой ночной улице города, в самом его центре. «Если бы я был Мсрриллом Овертарфом и если бы я по-прежнему жил в Вене, где бы я оказался субботним вечером в декабре?»
Трампер быстро шагает по улочкам Нового рынка, разыскивая «Хавелку», старую большевистскую кофейню, до сих пор популярную среди разного рода интеллектуалов, студентов и оперных кассиров. Кофейня оказывает ему все тот же холодный прием, который он помнит, — те же худые волосатые парни и те же широкобедрые похотливые девицы.
Кивнув очевидному проповеднику у столика возле двери, Богус думает: «Несколько лет назад здесь был один такой, похожий на тебя, весь в черном, но с рыжей бородой. Полагаю, Овертарф его знал…»
— Меррилл Овертарф? — обращается Трампер к парню.
Создается впечатление, что борода у парня застывает; глаза проповедника впиваются в Богуса, как если бы его мозг повторял все известные когда-либо своды законов.
— Ты знаешь Меррилла Овертарфа? — спрашивает Богус у девицы, сидящей ближе всех к застывшей бороде. Но она пожимает плечами, как бы говоря, что если и знала, то теперь это не имеет значения.
Другая девица за столиком поодаль говорит:
— Ja, кажется, он в кино. Меррилл в кино?
— В кино? — переспрашивает Богус. — Здесь в кино? Ты хочешь сказать, в кино здесь?
— А ты видишь работающую камеру? — спрашивает бородач, и проходящий между ними официант при слове «камера» сгибается в подобострастной позе.
— Нет, здесь — в Вене, я имею в виду, — говорит Трампер.
— Я не знаю, — произносит девица. — Я слышала, что в кино, и все.
— Он когда-то водил старенький «зорн-витвер», — сообщает Трампер, ни к кому конкретно не обращаясь, надеясь отыскать хоть какие-то опознавательные знаки.
— Ja? «Зорн-витвер»! — восклицает тип в толстых очках. — Пятьдесят третьего? Пятьдесят четвертого?
— Ja? Пятьдесят четвертого! — радуется Богус, поворачиваясь к мужчине. — У него еще была старая коробка передач, которая при ударе сползала то туда, то сюда; а в днище были дырки — в них можно было видеть убегающую дорогу. И у него была такая драная обивка…
Он замолкает, заметив, как несколько посетителей кофейни наблюдают за его возбуждением.
— Ну так где же он? — спрашивает Богус типа, который помнит про «зорн-витвер».
— Я сказал лишь, что знаю машину, — отвечает тот.
— Но ты наверняка видела его… — Богус поворачивается снова к девушке.
— Ja, но давно, — говорит она, и парень, который пришел с ней, бросает на Богуса сердитый взгляд.
— Как давно ты видела его в последний раз? — не унимается Трампер.
— Послушай, — говорит она раздраженно. — Я больше ничего о нем не знаю. Я просто помню ею, и все… — Ее тон заставляет всех вокруг замолчать.
Он внимательно смотрит на нее, разочарованный; вероятно, он начинает раскачиваться из стороны в сторону, потому что какая-то пышногрудая и пышноволосая девица с густо намазанными неоново-зелеными тенями хватает его за руку и тянет за свой столик.
— У тебя что-то стряслось? — спрашивает она. Он пытается оторваться от нее. Но она уговаривает его еще ласковее.
— Нет, правда, у тебя неприятности? — Когда он не отвечает, она снова спрашивает по-английски, хотя до этого он все время говорил на немецком. — У тебя неприятности, да? — Она грассирует слово «неприятности» так, что Богусу кажется, будто он видит, как оно написано: «Неппррияттнос-ти». — Тебе нужна помощь? — настаивает девица, возвращаясь к немецкому.
Рядом с ними оказался официант, расторопный и проворный, Трампер вспоминает, что официанты в «Хавелке» всегда опасались «неппррияттностей».
— Вы больны? — спрашивает официант. Он берет руку Трампера, тем самым заставляя его потянуться из рук девушки и уронить чемодан. Чемодан глухо ударяет в пол, и официант ретируется назад, ожидая взрыва. Посетители за ближайшими столиками таращатся на чемодан, как если бы он был украден, или таил в себе смерть, или и то и другое одновременно.
— Пожалуйста, поговори со мной, — просит неоново-зеленая девица. — Ты можешь рассказать мне обо всем, — умоляет она. — Все будет хорошо! — Но Богус собирает свой чемодан, не глядя в сторону этой агрессивной особы, из которой вышла бы замечательная Мамаша для какого-нибудь эротического клуба или притона.
Все пялят глаза, пока Трампер проверяет, застегнута ли у него ширинка. Он точно помнит, что снял презерватив…
Он выходит на улицу, не успев избежать прорицания странного бородатого парня в черном у двери.
— Это сразу за углом, — произносит предсказатель с таким убеждением, что Богус вздрагивает.
Он выходит на Грабен, срезая угол к Стефан-плац. Это не было за этим углом, уверяет он самого себя, догадываясь, что проповедник, видимо, выразился фигурально, осторожно и завуалированно высказав свою мысль, что свойственно всем проповедникам.
Затем он решает поискать Меррилла в «Двенадцати апостолах» Келлера, но сбивается с пути и оказывается на рынке Хонер, где под брезентом спрятаны на ночь неодушевленные овощи и фрукты; он представляет себе сторожа, спящего под этим покровом. Это место напоминает ему морг под открытым небом. «Двенадцать апостолов» Келлера всегда было чертовски трудно отыскать.
Он спрашивает у прохожего направление, но явно обращается не по адресу — мужчина только таращится на него.
— Крбф? — произносит он или что-то в этом роде. Трампер не понимает. Затем мужчина делает движение, словно собираясь извлечь из кармана украденные часы, поддельную пеньковую губку, грязные картинки или пистолет.
Богус бежит обратно к Стефанплац и устремляется по Грабен. Наконец он останавливается под уличным фонарем и смотрит на свои часы: он уверен, что уже за полночь, но не может припомнить, сколько часовых поясов он пересек с того момента, как покинул Айову, — если только он не подумал об этом заранее и не перевел часы. Они показывают два пятнадцать.
Хорошо одетая женщина неопределенного возраста приближается к нему по тротуару, и он спрашивает, есть ли у нее время.
— Ну конечно, — говорит она, останавливаясь рядом с ним. На ней богатое, судя по виду, меховое манто, руки спрятаны в муфту; на ногах меховые ботинки на каблуках, которыми она постукивает. Она пристально смотрит на Трампера, озадаченная, затем подставляет ему свой локоть. — Это сюда, — говорит она ему, слегка раздражаясь из-за того, что он не берет ее под руку.
— Время? — спрашивает он.
— Время?
— Я спросил, есть ли у вас время?
Она пристально глядит на него, потом трясет головой и улыбается.
— О, время — сколько времени? — произносит она. — Который час, вы имеете в виду?
И тут до него доходит, что перед ним проститутка. Он на Грабен, а это излюбленный район проституток ночью, так же как и Кертнерштрассе.
— О, — вырывается у него. — Простите, но у меня нет денег. Я только хотел спросить, знаете ли вы время.
— У меня нет часов, — говорит ему проститутка, окидывая взглядом улицу в обоих направлениях; она не хочет потерять потенциального клиента, будучи увиденной им с Трампером. Но на улице никого нет, кроме другой проститутки.
— Есть здесь где-нибудь поблизости пансион? — спрашивает Трампер. — Не слишком дорогой.
— Пойдемте, — говорит она и делает шаг вперед, направляясь к углу на Шпигельштрассе. — Вон там. — И она показывает на голубые неоновые огни. — Пансион «Таши». — Затем женщина торопится в сторону Грабен, к другой проститутке.
— Спасибо, — бросает Богус ей вслед, и она машет ему муфтой через плечо, обнажая на мгновение элегантную руку с длинными пальцами и сверкающими кольцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53