Поэма «Аксельт и Туннель» заканчивалась очень плохо. И все из-за грязных мыслей, которые одолели Аксельта, привязанного к грот-мачте, перемазанного запекшейся кровью отца и подвергшего себя истязанию стрелами-убийцами. К тому же, вернувшись в королевство Старого Така, Аксельт узнает, что Хротрунд был в его замке и пытался увезти с собой Туннель, но потерпел неудачу (или раздумал), после чего уехал.
Аксельт велит перерыть все королевство в поисках убийцы отца, но никого не находит. Затем он возвращается домой в замок, мучаясь вопросом: почему Хротрунду не удалось увезти Туннель (или почему он раздумал)? Пытался ли он сделать это? И если да, то как далеко зашел?
— Но я его даже не видела, — протестует Туннель. Она гуляла в саду, когда в замок явился Хротрунд, чтобы похитить ее. Может, он просто не нашел ее? В конце концов, замок очень большой. К тому же видевшие Хротрунда люди еще не знали об убийстве Така, поэтому появление Хротрунда не было для них великим событием, пока не вернулся флот и не принес злую весть. Тогда все всполошились, повторяя:
— Ну надо же, он только что был здесь!
Аксельт сбит с толку. В одиночку ли действовал Хротрунд? Кто еще вовлечен в заговор? Кто-то напоминает ему, что на празднике святого Одда с Хротрундом танцевала Туннель.
— Но я танцую со многими мужчинами на празднике святого Одда! — возмутилась Туннель.
Аксельт ведет себя более чем странно. Он требует тщательно обыскать прачечную замка и находит пару неизвестно чьих кожаных башмаков, одну неизвестно чью запятнанную нижнюю юбку и неизвестно чей вызывающе-большой мешочек для мужского стручка.
Держа в вытянутых руках неряшливую охапку, он встает перед Туннель и пытается добиться от нее признаний с помощью этих улик.
— Каких улик? — восклицает Туннель. Хротрунд так и не найден в королевстве Така.
С побережья приходит весть, что Хротрунд в море, прячется в северных фиордах и грабит маленькие незащищенные города вдоль побережья. Бессовестный пират! К тому же, подчеркивается в донесениях, Хротрунд грабит города скорее из спортивного азарта, чем из желания завладеть золотом и едой. (В нижнем древнескандинавском слово «спорт» означало «изнасилование».)
Аксельт все мрачнее и глубже замыкается в себе.
— Откуда это пятно? — вопрошает он Туннель, тыкая пальцем в старый синяк на ее прекрасном бедре.
— Почему ты спрашиваешь? Думаю, это моя лошадь, — отвечает ни в чем не повинная Туннель, и Аксельт хлещет ее по лицу.
Не в силах больше терпеть подобного обращения, она умоляет мужа позволить ей самой поймать мерзавца Хротрунда, прибегнув к женской уловке, чтобы раз и навсегда доказать свою невинность. Но Аксельт боится, как бы не одурачили его самого. Поэтому он отклоняет ее просьбу. Но она настаивает. (Если хотите знать, вся эта дурацкая интрига — самая занудная во всем тексте.)
В конце концов, после множества перипетий на протяжении двадцати двух строф, Туннель снаряжает богатую лодку товарами, служанками и садится в нее сама, намереваясь плыть к северному побережью, в надежде спровоцировать нападение Хротрунда. Но когда Аксельт раскрывает ее замысел, он решает, что эта уловка приготовлена для него; в страшном гневе он сбрасывает товары с ее богатой лодки, оставляя служанок и саму Туннель на волю судьбы. Без единого мужчины, способного править в море, без оружия, которое было бы зашитой, утлая лодчонка, набитая бестолковыми, впавшими в истерику женщинами, плывет к северным фиордам, прямо в лапы к Хротрунду. Но, несмотря на многочисленные увещевания подданных королевства Така, Аксельт наотрез отказывается следовать за женой.
И тогда происходит то, что и должно было произойти: Хротрунд набрасывается на них. Какую ужасную беду накликал на свою голову Аксельт! Его жена была ему верна, но своими беспочвенными подозрениями он толкнул ее к супружеской измене. А что могла поделать Туннель, когда ее несчастных служанок окружили длинноволосые лучники, а сама она лицом к лицу столкнулась с грязной свиньей Хротрундом?
И тогда она пускается на хитрость — да, это была дьявольски-прозорливая уловка.
— Рада приветствовать тебя, Хротрунд, — говорит она. — Уже многие месяцы молва о твоей доблести и отваге достигает моих ушей. Сделай меня своей королевой, и наш господин Аксельт будет побежден!
Хротрунд ловится на эту наживку, но Туннель дорогой ценой расплачивается за нее. Дни и ночи в мерзкой каюте, увешанной вонючими шкурами, она проводит с ним, подчиняясь его грязной, неистовой похоти до тех пор, пока он не поверил ей окончательно. Он мог владеть ею без опаски, не кладя рядом с кроватью нож или широкий топор, он входил в дикий раж, словно оголодавший зверь, он бросал ее, задыхающуюся, как рыба, и хватающую ртом воздух. Этот самец воображал, что она задыхается от наслаждения.
Но она его перехитрила. Как-то раз Туннель рассказала ему об укромной бухте, куда им следует плыть ночью, — там их встретят верные друзья, противники Аксельта. И Хротрунд поплыл к этой тихой бухте, в которой всегда находились корабли Аксельта. Туннель указывала Хротрунду путь. Этой долгой ночью она с такой дикой страстью отдавалась Хротрунду, что он, совершенно обессиленный, растянулся рядом с ней на шкуре, хватая ртом воздух. Она и сама была не в состоянии шевельнуться, собралась с последними силами, поскольку настал долгожданный момент. Со стоном покинув влажную кровать, она схватила боевой топор Хротрунда и отрубила его мерзкую, свинячью голову.
Затем, источая дурманящий запах женской плоти, Туннель томно попросила стражника, который стоял у дверей их спальни, принести ведро свежих угрей.
— Для твоего господина, — пропела она, позволив платью обнажить ее плечи, и болван, не чуя ног, бросился исполнять ее приказание.
Утром флотилия Аксельта напала на лодки Хротрунда и перерезала всех, включая и преданных служанок, которые и без того уже были обесчещены и унижены грязными лучниками. После этого, горя благородным гневом, мстительный Аксельт бросается к дверям каюты Хротрунда, крушит их обоюдоострым мечом, ожидая обнаружить свою неверную жену в объятиях трусливого убийцы своего отца.
Но Туннель, обряженная в свое лучшее платье, сидит, поджидая его. Перед ней на ночном столике лежит отрубленная голова, набитая живыми угрями. (В королевстве Така, как утверждает легенда, считалось, будто этот старый способ не давал душе убитого обрести покой.)
Аксельт падает перед ней на колени и рвет на себе волосы, бьет челом, умоляя простить его за то унижение, которое он заставил ее снести, — это было страшное бремя!
— Я ношу другое бремя, — заявляет она. — У меня во чреве Хротрундово семя. И ты должен снести это ради меня.
В тот момент Аксельт был готов стерпеть от нее что угодно, поэтому он выразил свое согласие.
— Ну а теперь, — сказала ему Туннель, — вези свою верную жену домой.
Аксельт так и поступил и покорно нес свое бремя до тех пор, пока не родился ребенок. Однако он не смог вынести ее любви к этому ребенку, в котором, как он считал, жил дух убийцы его отца; поэтому он схватил младенца и швырнул в ров, на растерзание диким вепрям. Это была девочка.
— Я могла простить тебе многое, — сказала Гун-нель, — но я никогда не смогу простить тебе это.
— Что ж, это послужит тебе уроком, — заявил он, хотя и не был в этом уверен. Спал он плохо — один, — Туннель бродила по замку каждую ночь, словно не знающая покоя блудница, чья цена оказалась слишком высокой для прохожих.
Однажды ночью она подошла к кровати супруга и неистово отдалась ему, лепеча, что наконец-то почувствовала к нему прежнюю любовь. Но наутро она попросила служанку принести ей ведро живых угрей.
После чего королевство Така пришло в то состояние, в какое всегда приходят королевства, где убивают короля. Туннель, конечно, совершенно потеряла рассудок. На утреннем собрании совета старейшин она сама объявила о смерти Аксельта. Она вынесла набитую угрями голову Аксельта на разделочной доске и водрузила перед собравшимися старейшинами прямо посредине огромного стола. Многие годы она слыла мастерицей в приготовлении диковинных блюд, так что сейчас старейшины были просто сражены наповал.
— Аксельт мертв, — провозгласила она, ставя кушанье на стол.
Один из старейшин был настолько стар, что почти ничего не видел. Он протянул руки к голове, как обычно пытаясь определить, что за диковинное блюдо принесла на этот раз Туннель.
— Живые угри! — воскликнул он. Старейшины просто не знали, что им делать.
Бесспорным наследником престола был Аксельрульф, единственный сын Аксельта и Туннель, но Он был занят завоеванием Флана. Совет старейшин выслал к нему гонца, сообщая о смерти отца От рук его матери и указывая на то, что без сильного лидера королевству Така грозит раскол. Но Аксельрульф жил себе припеваючи среди фланцев. Это были красивые, исповедующие гедонизм цивилизованные люди, которые жили легко и весело, к тому же Аксельрульф никогда не имел политических амбиций.
— Передайте матери, что я скорблю вместе с ней, — сказал он гонцу.
А тем временем кое-кто из старейшин задумал захватить престол в свои руки и убить Аксельруль-фа, если тот надумает возвратиться и заявить о своих правах. Это послужило самым убедительным доводом для отказа Аксельрульфа возвращаться домой. Он был не дурак!
А потом случилось то, что и должно было случиться. С утратой сильного главы государство Така стало рассыпаться на части, пошла междоусобная грызня. Замок Туннель осаждали толпы любовников, и она еще много раз просила принести ей ведро угрей. Наконец она выбрала себе поклонника, который только притворился обессиленным любовными утехами, и на этот раз голову отрубили ей. Но он даже не стал утруждать себя возней с угрями.
В конце концов, когда королевство Така уже нельзя было назвать королевством — это была лишь разрозненная кучка крошечных феодальных наделов, — случилось то, что всегда случается в таких ситуациях.
Юный Аксельрульф вернулся домой из Флана. Но он так полюбил фланцев, что привел с собой целую их армию и легко справился со всеми бес. порядками. Он утвердил мир в королевстве, перебив всех феодалов, желавших войны. После этого страна Така стала как бы страной Фланов, а Аксельрульф взял себе в жены прекрасную фланскую девушку по имени Грониген.
В последней строфе «Аксельта и Туннель» анонимный автор утверждает, что история Аксельрульфа и Грониген, видимо, мало чем отличается от истории Аксельта и Туннель. Так почему бы нам не закончить на этом?
Богус был с ним более чем согласен. Когда он закончил четыреста двадцать первую строфу, ему почти нечего было добавить в послесловии.
Частично это объяснялось тем, что он был настолько честным переводчиком, что во всей работе не нашлось бы ни единой безразличной ему строчки. Впрочем, кое-что он все-таки придумал.
Помните ту часть, где Туннель отрубает голову Хротрунду? А потом и голову Аксельту? Ну так вот, Трампер добавил от себя, что, кроме голов, она отрубила своим любовникам кое-что еще. В конце концов, это подходило к ситуации. Это подходило к самой истории, это подошло бы к образу Туннель, а больше всего это подходило Богусу. Он и вправду верил, что Туннель могла отрезать не только головы, но кое-что еще; в соответствии с этикетом литературы того времени, он был просто обязан дописать некоторые детали. Как бы там ни было, это принесло Богусу удовлетворение и дало возможность вложить свою творческую лепту в перевод.
Доктор Хольстер остался очень доволен переводом «Аксельта и Туннель».
— Какая роскошная работа! — восклицал он. — Какой глубокий пессимизм! — Старик махал руками, словно дирижировал симфоническим оркестром. — Какая жестокая, кровожадная история! Какие неистовые варвары! Даже секс у них — это кровавое состязание!
Последнее замечание не удивило Трампера. Однако он чувствовал себя немного смущенным из-за того, что больше всего Хольстер восторгался той частью, в которую Богус внес добавления. Но когда старый доктор предложил сделать примечания, чтобы подчеркнуть поступок Туннель, Богус отверг его предложение, ссылаясь на свое нежелание акцентировать на этом внимание.
— А та часть про угрей! — не унимался Хольстер. — Вы только подумайте! Она отрезала ему член! Просто нет слов — я не мог бы даже представить себе такое!
— А я мог бы, — заявил Богус Трампер, получивший степень.
Таким образом, он наконец-то хоть что-то закончил. Он упаковал вещи и просмотрел почту. Не зная, чем заняться, он чувствовал себя так, словно его пульс стал биться медленней, словно его кровь стала такой же густой и тягучей, как у рептилий.
От Тюльпен ничего больше не приходило. Его мать сообщала ему о язве отца. Богус почувствовал себя немного виноватым и решил что-нибудь послать им. После некоторых раздумий он пошел в магазин мясных деликатесов и купил родителям первоклассной амишской ветчины. Только потом он спохватился, что ветчина, должно быть, противопоказана отцовской язве, и поспешил послать письмо с извинениями.
Ему в очередной раз написал Коут. Бигги родила восьмифунтовую девочку, которую назвали Анна Беннетт. Еще одна Анна. Пытаясь представить себе младенца, Трампер неожиданно вспомнил, что ветчина, которую он отправил отцу, весила тоже восемь фунтов. Но он так обрадовался за Бигги и Коута, что послал ветчины им тоже.
Он получил весточку от Ральфа. Типичное для него загадочное письмо. В нем не упоминалась брошенная Трампером карьера звукооператора, его бегство из «Ральф Пакер филмс, инк.», однако открыто говорилось, что Трамперу следует хотя бы навестить Тюльпен. К удивлению Трампера, большую часть письма Ральф потратил на описание девушки, с которой он теперь жил, некой Мэтью Эта девушка выглядела вовсе не «сладострастной» а очень даже «содержательной» натурой, и Ральф в конце добавил, что даже Тюльпен полюбила ее Трампер никак не мог взять в толк, что, черт возьми, происходит? Однако он догадался, зачем Ральф написал ему это письмо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53