Затем Богус сказал Кенту, чтобы тот ни под каким предлогом не просматривал маленькую бобину, которая вставлена в проектор, — Тюльпен и Ральф должны увидеть это вместе. Он также попросил Кента быть настолько любезным, чтобы ничего не трогать, пока они не соберутся все вместе для просмотра фильма. Кент прочитал наклейку на банке с бобиной.
— Какого фильма? — спросил он.
— Смотри, Кент, отвечаешь за это своей задницей, — пригрозил ему Трампер. Затем он вышел на улицу, придерживая перед собой оттопыренную ширинку.
Ему следовало подождать. Если бы он немного подождал, то Кент успел бы рассказать ему об эпизоде в ванной, который они отсняли. А если бы он задержался еще подольше, то он, возможно заметил бы, что Ральф и Тюльпен пришли в студию порознь, или хотя бы то, что они пришли с разных сторон.
Но он не стал ждать. Позже он задумался над тем, почему у него вошло в привычку так стремительно терять над собой контроль и уезжать. Потом, когда Тюльпен разъяснила ему все насчет своих отношений с Ральфом, вернее, их отсутствия, он был вынужден признать, что никакой мало-мальски убедительной причины для отъезда у него не было. На самом деле, заметила Тюльпен, он просто заранее вбил себе в голову, что ему надо уехать, а тот, кто хочет найти причину для отъезда, всегда ее найдет. Спорить он не стал.
Однако сейчас он со своим новым, еще сырым мужским инструментом совершает небольшую утреннюю прогулку, затем идет к Тюльпен, удостоверившись, что она отправилась в студию. Там он прихватил кое-что из своих вещей и кое-что не свое: он украл банку из-под хлопьев и ярко-оранжевую рыбку для Кольма.

Путешествие до Мэна автобусом было долгим и утомительным. Остановки у заправочных станций казались бесконечными, а в Массачусетсе обнаружилось, что мужчина на заднем сиденье умер — что-то вроде сердечного приступа, решили остальные пассажиры. Мужчина собирался сойти в Провиденсе, в Род-Айленде.
Никто не отважился прикоснуться к умершему, поэтому Богус вызвался снять его с автобуса, что едва не стоило ему нового органа. Видимо, все остальные опасались чем-нибудь заразиться, но Богуса больше всего поразило, что никто не знал этого человека. Водитель, заглянув в бумажник умершего, выяснил, что он жил в Провиденсе. Общая реакция была такой: проще умереть, чем проехать свою остановку.
В Нью-Хэмпшире Богус почувствовал необходимость завести с кем-нибудь знакомство и поговорить, и он завязал беседу с бабушкой, которая возвращалась после визита к дочери и зятю.
— Мне просто непонятно, как они живут, — пожаловалась она Богусу. В подробности она не вдавалась, и он посоветовал ей не беспокоиться.
Он показал ей рыбку, которую вез Кольму. На протяжении всего пути он наполнял банку из-под хлопьев свежей водой на каждой остановке. По крайней мере, помирать рыбка не собиралась. Затем он заснул, и водителю автобуса пришлось будить его.
— Мы в Бате, — объявил он, но Трампер был уверен, что он еше в преддверии ада. «Ну что может быть хуже? — подумал он. — А там я уже бывал».
То, что отличало его второе бегство от первого, не было связано с его физическим состоянием. На этот раз все обстояло проще, к тому же, если честно, то уезжать он не хотел. Он точно знал лишь одно, что ни разу в жизни ничего не довел до конца, и чувствовал необходимость, почти жизненно важную, найти что-то такое, что он смог бы закончить.
Это заставило его вспомнить о письме доктора Вольфрама Хольстера, которое он спустил в унитаз в больничном туалете и полил своей кровавой мочой. Вот тогда-то он решил закончить перевод «Аксельта и Туннель».
Как бы там ни было, но это решение улучшило его настроение, хотя он понимал, что перевод с нижнего древнескандинавского занятие слишком эксцентричное, чтобы помочь настроиться на позитивный лад.
Это было все равно как если бы человек, которого вся семья много лет уговаривала заняться чем-нибудь, однажды вечером уселся читать книгу и, сидя на кухне, был потревожен. К нему ввалились его близкие, которые над чем-то смеялись, и человек набросился на них в гневе, швыряя стулья, нанося удары и на чем свет стоит осыпая их руганью; тогда они, побитые, все в синяках, попрятались под столом. А человек повернулся к своей насмерть перепуганной жене и с вызовом произнес:
— Я намерен закончить читать эту книгу.
И возможно, кто-то из побитых членов семьи отважился фыркнуть:
— Большое дело!
Но тем не менее, это решение придало Трамперу что-то вроде хрупкой отваги, и он даже набрался духу позвонить Бигги и Коуту и попросить приехать за ним на автобусную станцию.
На звонок ответил Кольм, и та боль, которую он ощутил, услыхав голос сына, была куда более острой, чем та, которую он испытывал, пытаясь протолкнуть мочу через свой заштопанный член. Однако он сумел выговорить:
— Кольм, а у меня для тебя есть кое-что.
— Рыбка? — воскликнул Кольм.
— Живая, — добавил Трампер и глянул на банку, чтобы еще раз убедиться в этом.
Рыбка чувствовала себя превосходно, возможно, от длительного бултыхания в банке из-под хлопьев у нее возникла морская болезнь, и она, определенно, выглядела очень хрупкой и маленькой, но, слава богу, все еще продолжала плавать.
— Кольм? — позвал Трампер. — Дай мне Коута или маму. Пусть кто-нибудь из них приедет за мной на автобусную станцию.
— А та леди тоже с тобой? — спросил мальчик. — Как ее зовут?
— Тюльпен.
— Ага, Тюльпен! — обрадовался Кольм. Он явно очень ее полюбил.
— Нет, она со мной не приехала, — ответил Трампер. — Как-нибудь в другой раз.
Глава 34
В ЖИЗНЬ В ИСКУССТВЕ. ПРЕЛЮДИЯ К ТАНКУ НА ДНЕ ДУНАЯ
Ты настоящая задница, Меррилл. Ты все время отирался в «Америкэн экспресс», поджидая какую-нибудь потерявшуюся маленькую девочку. Полагаю, ты нашел ее, и она потеряла тебя, Меррилл.
Арнольд Малкай говорил мне, что это случилось осенью.
Беспокойная пора, Меррилл, да? Всегдашнее желание найти кого-нибудь, с кем можно скоротать зиму.
Я представляю себе, как все происходило; я хорошо знаком со всеми твоими приемчиками в «Америкэн экспресс». Я помогал тебе в этом; ты умел напускать на себя потрясающий вид. Эдакий бывший летчик-истребитель, экс-гранд-призер, автогонщик, потерявший контроль над собой и, вероятно, жену, бывший писатель в ступоре, бывший художник с иссякшими красками. Я никогда толком не знал, кем ты был на самом деле. Безработным актером? Но выглядел ты потрясающе; ты обладал аурой экс-героя, бывшего кого-то. Бигги верно выразилась на твой счет: женщинам нравится думать, что они способны вернуть тебя к жизни.
Я помню, как напротив «Америкэн экспресс» выгрузился туристический автобус из Италии ~ целое сборище шныряющих бездельников, разглядывающих тряпки, считающих деньги. Из автобуса посыпалась разношерстная публика. Дамы в возрасте, неуверенно говорящие на английском, ожидающие приключений, не строящие из себя иностранок и задавак. Затем появились туристки помоложе, смущавшиеся при одной мысли, что их могут принять за одно целое с подобной публикой. Они старались держаться особняком и делали вид, будто свободно говорят на четырех языках. Они задирали нос перед своими парнями-спутниками. Ни их фотоаппараты, ни их багаж не привлекали внимания. Ты всегда выбирал самую хорошенькую, Меррилл. И на этот раз ты выбрал Полли Греннер.
Я представляю, как все происходило. Девушка у информационной стойки, вероятно, с табличкой «Европа за пять долларов в день», пробегала глазами список пансионов, которые она могла себе позволить. Ты небрежно подошел к стойке и что-то быстро сказал по-немецки клерку — задал какой-нибудь ничего не значащий вопрос, вроде: не оставил ли кто-нибудь для тебя записку? Однако немецкий произвел на Полли впечатление, — по крайней мере, она бросила на тебя взгляд, затем отвернулась, когда ты посмотрел на нее, притворившись, будто читает что-то интересное.
Потом, как бы между прочим, ты перешел на английский, и этот язык убедил ее, что ты, и никто другой, можешь вычислить, что она американка.
— Попытайте счастья в пансионе «Доблер». Неплохое местечко на Планкенгаззе. Или в «Вейзесс Хафе» на Энгельсштрассе; хозяйка там говорит по-английски. До обоих пансионов можно дойти пешком. У вас много багажа?
Решив, что это приставание, она лишь кивком указала на свой багаж; затем стала ждать, готовая отклонить твое джентльменское предложение помочь донести сумки.
Но ты этого не предложил, да, Меррилл? Ты сказал:
— О, тут и нести нечего, — и поблагодарил парня за информационной стойкой на своем рафинированном немецком, когда тот повернулся, чтобы сказать, что никакой записки тебе не оставляли. — Auf Widersehen, — произнес ты и вышел на улицу — если только она дала тебе уйти. Должно быть, Полли не дала тебе этого сделать, Меррилл.
А что было потом? Твоя обычная дурашливая экскурсия по старой Вене.
— Что тебя интересует, Полли? Романский или нацистский период?
Потом ты поведал ей кое-что из вымышленной тобой истории, да, Меррилл?
— Ты видишь это окно, третье от угла на четвертом этаже?
— Да.
— Как раз там он и прятался, когда все искали его.
— Кто?
— Великий Вебер.
— О…
— Каждую ночь он пересекал площадь. Друзья оставляли ему еду вот в этом фонтане.
И Полли Греннер ощутила, как старинные тайны и романтический дух Вены оседают на ней, словно пыль со Священной Земли. Великий Вебер! Кто он был такой?
— Убийца снимал комнату в доме напротив — вот здесь.
— Убийца?
— Дитрих, чертов ублюдок! — И ты глянул на окно убийцы, словно неистовый поэт. — Всего одна пуля, и вся Европа оказалась осиротевшей.
Полли Греннер пристально разглядывала фонтан, в котором друзья оставляли еду для великого Вебера. Но кто был этот великий Вебер?
Темный, старинный город мерцал вокруг нее, словно горящие угли, и Полли Греннер спросила:
— А что ты делаешь в Вене? — И что за тайну ты выдумал для нее, Меррилл?
— Я тут благодаря музыке, Полли. Понимаешь, я когда-то играл…
Или более загадочно:
— Видишь ли, Полли, мне пришлось уехать… Или более проникновенно:
— Когда моя жена умерла, я хотел порвать с оперой. Но почему-то не смог сделать этого…
Что было потом, Меррилл? Возможно, твое Эротическое Артистическое Турне? И если погода была теплая, ты наверняка повел Полли в зоопарк. Медленная прогулка через Шенбрунн-Гарденс. Когда-то ты говорил мне, Меррилл, что животные стимулируют сексуальные чувства. Глоток вина на террасе, наблюдение за тем, как жирафы трутся шеями. После чего серьезно и убедительно:
— Разумеется, здесь все разбомбили…
— Зоопарк?
— Во время войны.
— Как ужасно для животных!
— О нет. Большинство из них были съедены еще до бомбежки.
— Их съели люди?
— Голодные люди, да… — Тут ты напустил на себя вселенскую скорбь, задумчиво протягивая слону арахис. — Разве это не естественно, а? — обратился ты к Полли Греннер. — Когда мы голодны, мы их едим. А сейчас мы их кормим. — Могу себе представить, как проникновенно ты произнес это.
А что потом?
Может быть, ты ожидал срочное письмо и спросил Полли, не возражает ли она побыть у тебя в квартире пару минут, пока ты проверишь, не пришло ли оно? Она, разумеется, не возражала.
Или где-то здесь разговор зашел о купании, потому что ночи стояли теплые, из-за чего возникло милое замешательство на предмет того, что нужно зайти к тебе за твоим купальным костюмом, а потом пойти к ней, за ее купальником. О, ты вел себя просто неподражаемо галантно, Меррилл!
Но ты вел ее к этому, Меррилл. Ты просто должен был завести разговор о танке на дне Дуная, верно? Правда или нет, но ты упомянул о нем.
— Die Blutide Donau, — произнес ты. — Кровавый Дунай. Ты читала об этом?
— Это книга?
— Да. Голдсмита. Но разумеется, она не переведена.
Затем ты прокатил ее по Пратеру.
— Что это за машина?
— «Зорн-Витвер-54». Довольно редкая. Пересекая канал, ты поведал ей леденящую кровь историю Голдсмита о реке.
— «Сколько людей на дне Дуная? Сколько копий сломано за тысячи лет войны? Читайте реку! — пишет Голдсмит. — Это ваша история. Читайте реку».
«Кто такой Голдсмит? — задумалась Полли, Красотка Полли. — И кто такой великий Вебер?» Потом ты сказал:
— Я знаю часть реки, часть этой истории! — Ей пришлось ждать конца многозначительной паузы. — Помнишь 9-ю дивизию Пантер? — спросил ты и потом продолжил, не дожидаясь ответа: — В канун Нового 1939 года 9-я дивизия выслала вперед два танка-разведчика во Флоридсдорф. Нацисты хотели перебросить танковую дивизию в Чехословакию, и их техника выстроилась вдоль Дуная. Во Флоридсдорфе танки-разведчики сами напрашивались на неприятности. В тех краях Сопротивление стояло насмерть, и танки намеревались, совершив рейд вдоль реки, пресечь любые попытки диверсии. Ну так вот, они получили то, что искали. Один из них разорвало на кусочки прямо перед заводом, производящим сухое молоко. Экипаж второго охватила паника. Он заблудился среди одинаковых складов Флоридсдорфа и закончил свой путь на дне Старого Дуная — старого канала, который перекрыт. Ты видела? Мы только что проехали через него.
— Да, да, — закивала Полли, история потрясла ее.
Затем ты остановил «зорн-витвер» у Гелхафтс-Келлера, Меррилл. Ты открыл дверцу машины для Полли, и она пробормотала:
— Что случилось?
— С кем?
— С танком.
— О, с танком… Видишь ли, он погиб.
— Да…
— Не забывай, это был канун Нового года. Очень холодно было. А эти неуемные парни из Сопротивления, они его преследовали…
— Но как можно преследовать танк?
— Действуя на психику, — ответил ты. — Они прятались в зданиях, стараясь вывести танк из строя гранатами. Разумеется, танк тоже постарался: он разнес в пух и прах половину пригорода. Но они продолжали преследовать его и загнали к пристани, прямо в старый канал. Отрезали путь к отступлению, понимаешь? Вода здесь тихая и мелкая, поэтому хорошо замерзает; они заставили эту громадину сигануть на лед. Это был его единственный шанс прорваться. Ну так вот, танк был уже на середине реки, когда они швырнули несколько гранат на лед… Разумеется, танк затонул.
— Ой, — воскликнула Полли Греннер, дивясь как истории, так и окружающим мрачным стенам Гелхафтс-Келлера, через которые ты вел ее, Меррилл, прямо на пристань.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53