Кнабаух спустил ноги с кровати, немного подрагивая от возбуждения.Неожиданно ему вспомнилось, что с Рыжовым их объединяет одна история попадания в дурдом. Потом в памяти возник маленький человечек, суетящийся рядом в момент ареста. Воспоминания стали ярче, словно события трехлетней давности выплыли из бездонного колодца забвения. Он напрягся, чувствуя, что когда-то, в прошлой жизни, тоже слышал необычную фамилию.Прозрение грянуло внезапно. Перед мысленным взором вдруг возникла страница протокола: «Мною, капитаном Потрошиловым А. С., установлено наличие героина…» Дальше вспоминать Кнабаух не стал. Этого было вполне достаточно. Мифический наследник олигарха не только оказался материален. Вдобавок он еще и был должен Артуру Александровичу. По гроб жизни! За все унижения и страхи, за годы взаперти, среди придурков! Без сомнения, судьба, сжалившись над вселенской тоской Артура Александровича, дарила ему шанс!— Точно? — переспросил он сумасшедшего экстрасенса.— Сто процентов! — кивнул тот, замыкая контур.— Смотри, за базар ответишь! — цыкнул из-за стола Чегевара, продолжая писать.Кнабаух прошелся по палате. В нем крепла твердая уверенность, что таких случайных совпадений не бывает. Постепенно успокаиваясь, он снова прилег. Его собственный, персональный золотой телец беспризорно шлялся ло городу буквально в двух шагах от психбольницы! В голове гениального психолога роились мысли, уводя его из мира винегрета с селедкой и психопатов в рваных пижамах. Артур Александрович уходил в себя все дальше, впадая в полное безразличие к внешней среде. Гениальный Мозг рождал Большой План. Глава 9ЛЮБОВЬ И… КОТЛЕТЫ
Два дня Потрошилов провел в бесплодных вздохах у больницы. Синий джип неизбежно уносил любимую в неизвестную даль. На пике любовного томления, в конце второго дня, он попытался рвануть следом. Через сто метров выяснилось, что автомобили передвигаются намного быстрей. Мучаясь от страсти, Альберт Степанович вернулся домой.Чувство всосало его целиком, по самые оттопыренные чуткие уши. Ненависть к наркомафии отошла на второй план. Оказалось, что любовь — тоже наркотик, причем намного страшнее героина. Но бороться с ней не хотелось. Ему хотелось вздыхать и не спускать глаз с объекта приложения вздохов. Стоило зажмуриться, и перед ним возникал, поигрывая мускулами, образ неземной красоты. Запершись в комнате, он стал томиться душой, как жаркое в печке, и так же пузыриться чувствами.Единственное родное существо после мамы — хомяк по кличке Доктор Ватсон не по-товарищески спал. Ему переживания Алика беспокойства не доставляли. Разве что во время декламации стихов Ватсон сочувственно попукивал, не просыпаясь. Его половой акт длился две секунды. Зато жрать он мог целыми сутками. Поэтому в системе приоритетов любовь на первом месте не стояла.— Да что ты понимаешь!? — сказал Алик глупому животному. — Знаешь, какая она?И тут сыщик осознал, что и сам не знает Люду по-настоящему. Разумеется, любить неизвестно кого было недостойно профессионала. На высоте угара страсти Потрошилов вдруг понял, что желает знать о Люде все. Но использовать служебное положение в целях получения необходимой как воздух информации он не мог. Ему в таких случаях постоянно и очень сильно мешала порядочность;К позднему вечеру Алик собрал мысли в кучу и составил план. Перечень мероприятий был размашист. Узнать предстояло многое. От малейших деталей прошлого до любимых цветов и духов. Возможностей реализации задуманного не обнаружилось никаких. Альберт Степанович скомкал план и отправил его без Интернета. Просто в мусорное ведро.Около полуночи в доме Потрошиловых поселились грусть и тоска. Гений дедукции шатался с ними из угла в угол и страдал по-мужски. Даже Доктор Ватсон тревожно подрагивал во сне из солидарности с другом. Альберт твердо решил нести свое горе самостоятельно. Валентина Петровна чутко гремела посудой на кухне, уважая суверенитет сына. Алик негромко застонал от отчаяния. В одиночестве была своя горькая прелесть. Да и кто мог помочь в столь интимном деле, как неразделенная любовь?! В такой ситуации советчикам не место. Он понял, что отныне стал мужчиной, стойко несущим свои проблемы… Огромные и неразрешимые. Без посторонней помощи. Сам, и только сам! Ни в коем случае никого не посвящая! Алик решительно, коротким и резким движением распахнул дверь и негромко заскулил в сторону кухонного грохота:— МА-МА!!! Что мне делать?! * * * Малый кухонный совет семейства Потрошиловых не отличался многолюдьем. Зато проблема, затронутая кворумом, была рассмотрена пристально и детально. Валентина Петровна, глядя на единственное чадо пронизывающим, как рентген, взглядом, познала всю историю любви от начала до конца. Она была лицом кровно заинтересованным. Ей хотелось внуков. У Алика по женской части упрямо не ладилось. Если так можно назвать полное отсутствие каких-либо знакомых другого пола и детородного возраста. По твердому убеждению мамы, любое препятствие по сравнению с этим было мелочью.— Будем брать! — решительно заявила она, вынимая из морозильной камеры кусок синеватой говядины.— Что? — немного растерянно спросил Алик.— Не что, а кого! — Мама достала с полки мясорубку. По поводу глобальных перемен следовало соорудить нечто грандиозное. Не меньше фирменных потрошиловских котлет.— Но, мама, — робко пролепетал Альберт Степанович, — она…— И слава Богу, что не он! — торжествующе оборвала его Валентина Петровна. — Поверь матери, это намного лучше.Пока оторопевший отпрыск хлопал ресницами, по кухне прошелся ураган, завалив стол размоченной булкой, яйцами, луком и специями.— Я не знаю, что делать, — грустно прошептал Потрошилов-младший, — даже адреса нет.Кусок оттаявшего мяса звучно шмякнулся в миску.— Но-но-но! Ты же — сыщик. В конце концов, вспомни, какие блестящие результаты тебе дает наблюдение! Ты пробовал за ней следить?Алик удрученно кивнул:— Ага. Продержался три дома. Люда очень быстро ездит.— На машине? — осторожно уточнила Валентина Петровна.—Ну не на велосипеде же, мама!Он вдруг представил, каким должен быть велосипед для любимой, и улыбнулся. Мясорубка хищно чавкнула первым куском мяса. Красно-белые колбаски поползли в миску.— И конечно, она тебя не замечает?— Ноль эмоций, — Алик гордо вскинул голову. — По-моему, у нее есть ухажер.Сочно хрустнул лук, хлюпнула мокрая булка — колбаски, ползущие из мясорубки, побелели, как поджатые в гневе губы Валентины Петровны.— Соперник?! Че-пу-ха!!! Бери пример с отца. Уж на что был тютя, а меня соблазнил прямо в Доме творчества! У вас, Потрошиловых, есть свой козырь. Поверь. Я-то знаю!Первая порция котлет торжествующе шлепнулась на раскаленную сковородку. Кухню заволокло дымом. Сквозь удушливые клубы и яростное скворчание горящего жира пробился трубный глас Валентины Петровны:— Собрать информацию и в решающий момент — одним ударом завоевать твою Люду!Мама, разумеется, в педагогических целях утаила подробности встречи с Потрошиловым-папой в Доме творчества. Алик, естественно, как человек глубоко интеллигентный, не очень понял тактику завоевания женщин одним ударом. Но то, что без полной информации о любимой ничего не выйдет, усвоил четко.Удовлетворенные плодотворной беседой, они приняли на ночь по три котлеты без гарнира и разошлись. Во сне Альберт Степанович ощутил себя почему-то могучим оленем. Он одним ударом завоевал все, что только можно. Что конкретно, ему с утра помнилось плохо. Но ощущение грядущей победы длилось до завтрака. Глава 10ЗЭК В БОЛЬШОМ ГОРОДЕ
Гнида и Моченый смотрели на Московский вокзал и молчали. Сердца лихорадочно бились, разум пребывал в смятении. Современность потрясала свободой и беззаконием. Казалось, будто старых зэков этапируют в рай, о котором говорил тюремный священник. И словно небесные вертухаи сделали остановку в притоне сладкого беспредела.Все началось с грамотности. Так сказать, сначала было слово. Издали завидев лоток с газетами, Гнида поспешил к источнику информации. Путь его был долог. Пройдя буквально сто метров питерской земли, он успел ударить по рукам карманника-дилетанта, отказаться от орального секса и спекулятивного билета до Москвы. Пресса добила окончательно. Она поставила жирную печатную точку на «воздержанном» мироощущении старого зэка. Количество голых баб на единицу площади лотка поражало воображение.Гнида замер. Обнаженные девушки, призывно манящие с рекламных постеров бесстыжими глазами, потрясали невиданными формами и содержанием.— Откровения маньяка-педофила…— шепотом прочитал он на глянцевой обложке журнала и на всякий случай пугливо оглянулся. Татуированные руки разом вспотели. Дыхание перехватило, будто он впервые шел на дело. Зэк перевел взгляд на пожилую продавщицу в такой же, как у него, телогрейке и хрипло спросил: — Че это, в натуре?— Жизнь такая, в натуре! — передразнила его тетка. — Бери, дед, посмеешься. — Она почти целиком засунула в рот желтого цвета пирожок и принялась жевать.Гнида снова посмотрел по сторонам, не в силах отделаться от подозрений, что все это подстава хитрожопых оперов. Затем сделал шаг назад. Тетка продолжала жевать. Неподалеку у какого-то мужика беспризорники «толчком» выбили из кармана кошелек. «Грубо, — мелькнуло у опытного Гниды в голове. — Сейчас повяжут». Но никто не крутил им рук. Люди молча продолжали движение. Двое милиционеров брезгливо протащили мимо пьяного.«Воровство, спекуляция, проституция, открытая торговля порнографией», — уголовник подвел в голове итог, перебирая номера статей на память. Для первых десяти минут пребывания в колыбели трех революций было многовато. Ему почему-то расхотелось выходить с территории вокзала в открытый город, и он с тоской принялся искать на табло поезда в направлении тихого городка Якутска.Тем временем Моченый матом разрезал толпу, освобождая себе проход. Толпа отвечала тем же и проход не освобождала. Уважение к инвалиду в культурной столице находилось в интервале между «Сам пошел» и «Сейчас вторую обломаю». В конце перрона его догнала толстая девочка лет восьми, формами очень похожая на рыбу камбалу, и завопила:— Флинт! Капитан Флинт!Тяжелая золотая цепь на ее шее раскачивалась из стороны в сторону, от чего девчонку даже пошатывало.— Папа! Сфотографируй меня с пиратом!Она вцепилась в костыль Моченого и принялась подпрыгивать от нетерпения.Первым душевным порывом авторитетного вора было желание пожалеть ребенка и быстро задушить ее же цепью. Он посмотрел вокруг, поверх голов, в поисках Гниды, но не нашел. Девчонка продолжала трястись у костыля, как пьяный якутский шаман. Моченый еще раз пожалел, что нельзя ее загрызть прямо здесь, и попытался договориться. Ему никогда в жизни не доводилось общаться с детьми. После мучительных раздумий он выдавил из себя самое ласковое, на что был способен:— Отхлянь, падлочка.Девочка на несколько секунд замерла, словно ее выключили, а потом забилась в конвульсиях и завопила во весь голос:— Папа! Дядя ругается!Попытки сбросить сумасшедшую с костыля ни к чему не привели, и Моченый, чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля, тоже завопил во весь голос, призывая на помощь:— Гнида-а-а!— Кто гнида? — Это было последнее, что услышал гроза якутских лагерей на перроне Московского вокзала города Санкт-Петербурга. Потом стало больно, потом темно, потом… никак.Когда он очнулся, вокруг было тихо. Перед глазами маячило лицо товарища, то расплываясь, то фокусируясь вновь. После всего пережитого оно показалось таким родным, что Моченый чуть не расплакался:— Валить отсюда надо, Санек.Гнида, присевший перед паханом на корточки, упал на дряхлеющие ягодицы. За последние лет пятьдесят его никто так не называл. Моченый был крайним в списке, кто мог это произнести. Гнида сидел и решал, что ему понравилось больше, «Санек» или «валить отсюда надо»? Еще полчаса назад он знал ответ, но сейчас молчал. Что-то его останавливало. Он смотрел вокруг и цепкими глазами уголовника-профессионала видел то, чего не видят простые люди. Он видел деньги. Скорее, даже не видел, а чувствовал. Как чувствуют беду или опасность. Он сидел и думал, что в этом веселом городе найдется теплое местечко и для двух ветеранов советского криминала. Новая жизнь встречала их не слишком приветливо. А их никто и никогда приветливо не встречал. Значит, все нормально. Значит, они дома.Гнида подставил плечо, и Моченый, кряхтя, поднялся на ноги.— Норма, папа! Проканает! Полный город лохов и беспредел. Наша тема. Прокормимся.Он отряхнул от грязи телогрейку Моченого, потом свою. Кореша двинулись в путь. Из советской жизни в российскую. * * * С вокзала выходили молча. Говорить не хотелось, да и что тут можно было сказать? Голые бабы на огромных плакатах в сумме тянули лет на двести строгого режима. Какие-то оборзевшие беспредельщики расселись по подвалам и открыто торговали валютой. В магазинах немеряно жратвы и джинсов, а Центробанк, судя по всему, не самое богатое место в стране. Как выжить в таких кошмарных условиях, они не знали и боялись друг другу в этом признаться.Пока Гнида терпеливо отбивался от продавца анаши, Моченый успел покинуть территорию вокзала и выйти в город. Проезжающие мимо транспортные средства резко отличались от оленьих упряжек. Их было много, они плохо пахли и явно недешево стоили. Моченый нащупал в кармане деньги. Все пять тысяч семьсот деноминированных рублей, скопленных за время отсидки. Он не знал, сколько это. Много или мало? Ему нужна была помощь.Наученный горьким опытом пахан сначала посмотрел по сторонам, потом тихонько позвал:— Гнида..— Здеся я, папа. — Кореш стоял за спиной и тоже смотрел по сторонам.Моченый покопался в рюкзаке и вытащил потертую книжечку в кожаном переплете. Он облизал языком палец и принялся листать. Близоруко прищурившись, авторитет всматривался в страницы, исписанные мелким почерком.— Вот. — Он протянул книжку приятелю и ткнул прокуренным ногтем в цифры. — Наберешь номер, скажешь, мол, от Моченого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50