— Прошу прощения… однако, — поправился Сократ.Сразу за детской площадкой начинался парк. Там было тише и спокойнее.— Однако, тайга, — сделал вывод Сократ. Место будущей стоянки ему понравилось.— Грязновато, — небрежно отозвался Диоген.Якуты сидели и смотрели на темные окна квартиры номер тринадцать. Старший брат жил здесь. Но знакомство с ним в их планы не входило. Отец просил присмотреться. А это значило, что они должны стать тенями и неотступно следовать за новым тойоном, не оставляя без внимания ни одного его шага. Вождем Белых Оленей мог стать только Потрошилов с безупречной репутацией.— Однако, следить будем отсюда, — провозгласил Сократ шепотом.Диоген уставился немигающим взглядом на дырявую детскую избушку без крыши. Судя по запаху, идущему изнутри, детишки интенсивно занимались там удобрением песка, превращая его в чернозем с перегноем. В таком приюте долго протянуть было невозможно.— Нужно ставить ярангу! — твердо прозвучало в темноте. * * * Тихий питерский двор напоминал модель страны в ненатуральную величину. Жизнь в нем текла непонятными рывками в неизвестном направлении, порождая в умах обитателей тихую оторопь. Бури перемен пронеслись поверх детских развлечений, свалив качели и разметав песочницы. Их никто не чинил. В новом мире компьютеров и Интернета такой примитив никому не был нужен. Вместе с ветром перестройки улетели крыши детского домика, грибка, а заодно и местных жителей.Сами обитатели старого двора, конечно, остались. Но в душах поселилась пустота. Как-то потерянно ходили они среди мира дикого капитала и погибшей морали. Кодекс строителя коммунизма приказал долго жить, обходясь без десяти социалистических заповедей. В Господа людям ле верилось по привычке. В Золотого Тельца — тоже. Ни того ни другого здесь не видели. Отчего и ходили по двору неприкаянные аборигены. И не было в их жизни основы и смысла… До одного прекрасного дня.На следующее утро после прибытия якутов двор преобразился. На границе с парком, в районе разрушенной песочницы, появилось странное сооружение, похожее на перевернутый унитаз. На трех урнах стоял шалаш из елового лапника. В разные стороны торчали обрезки линолеума и обрывки стекловаты. Вместо входа белела дверца холодильника «Минск». Над ней, для уплотнения конструкции, торчал ржавый смеситель от душевой стойки, очень напоминающий рога оленя.Первым новый архитектурный ансамбль обнаружил похмельный владелец ротвейлера по кличке Дуся. Прилично, во всех смыслах, пьющий инженер-технолог Уткин протер отечное лицо и потряс головой, изгоняя мираж. Пиво «Степан Разин. Специальное» лениво булькнуло в желудке. «Белка», — подумал Уткин, подразумевая давно ожидаемый визит белой горячки.Дверь холодильника распахнулась. Из странного жилища вылезли двое в полушубках и унтах. Раскосые глаза, загадочно мерцающие на широкоскулых лицах, скрывались за толстыми линзами очков.Не каждому удается встретить ранним утром двух очкастых якутов, поселившихся в собственном дворе. «Точно белка», — мысль плотно вошла между гладких от отека полушарий мозга Уткина и застряла. Ротвейлер Дуся перестала нюхать многократно помеченные разными биологическими видами кусты и села рядом. По широкой груди элитной суки потекла слюна недоумения.— Однако, тебе надо выпить, — проницательно сказал один из якутов.Уткин, потрясенный северной мудростью, кивнул. Не проронив больше ни слова, якуты поползли обратно. Дуся, почувствовав преданным собачьим сердцем опасность, грозящую хозяйской печени, заскулила.— Цыц! — шепнул инженер. — Такая белка нам подходит.Он еще раз окинул взглядом чудо архитектуры и полез в холодильник.Утро наползало на город. Двор просыпался постепенно. Внутри яранги приглушенно зазвенели стаканы. Из чемодана появилась водка и вяленая оленина. В полумраке прозвучал вопрос:— Потрошилова знаешь?Уткин, не задумываясь, кивнул:— А как же! Нормальный мужик.За хорошие слова ему сказали спасибо и налили. Дуся беспокойно задремала рядом. Ей грезились нарты и упряжки, уходящие в даль тундры. Пока Уткин думал, кто такой Потрошилов, в дверь постучали. В гости пришел отставной полковник Ляпиков. По укоренившейся армейской привычке он начинал день с обхода территории. Новый объект подлежал инспекции в первую очередь.— Есть кто живой? — громыхнул командный голос у входа.Якуты деловито полезли встречать гостя.— Потрошилова знаешь? — спросил. Сократ повоенному прямо.Такой подход полковнику понравился. Прямой вопрос — прямой ответ.— Настоящий солдат!— Стакан за него примешь? — Диоген протиснулся во внешнюю среду, дружелюбно улыбаясь.— А сам он что, не может? — Ляпиков разглядел, с кем имеет дело, но удивления не выказал. У него в полку служили чукчи и поэкзотичнее. Кто-нибудь из них наверняка и был Потрошиловым.— Однако, пока нет, — ответил Сократ, глубокомысленно заглядывая в темноту яранги.— Тогда — да, — отставник принял волевое командирское решение, а потом стакан.Следующим «на запашок» заглянул вольный художник в стиле «ню» по фамилии Ананьин. Никем не признанный мэтр ткнулся в дверь холодильника в поисках вдохновения. Вместо Музы на Пегасе перед ним возникли якуты. И предложили водки. Это было оригинально и совсем богемно. Тем более с утра. Ананьин высокохудожественно махнул двести грамм. Вдохновение пришло сразу. На белой дверце «Минска» появилось изображение бегущего оленя. Очень натуральное. Естественно, в стиле «ню».Народ прибывал. Наливали всем, кто знал Потрошилова. Естественно, Потрошилова знали все. И владелец соседнего ларька Биденко, и братья-сантехники Штепманы, и даже местный киллер из тридцать восьмой квартиры Фердинант Загитович Хабибулин.— Они любят его, — тонко подметил Сократ.— Они вообще любят Потрошиловых, — согласился Диоген.— За Якутию! — громыхнул на всю ярангу Ляпиков. — И за нас, якутов!К полудню за одним столом собрался весь двор. Под водку «Исток» души размякли. Гостей потянуло к народной якутской мудрости. Поближе к природе и вечным ценностям. Сократ и Диоген молча улыбались. Это вызывало искреннее уважение. Болтунов в стране хватало и без них. Зато каждое слово хозяев яранги ловили на лету. Как истину в последней инстанции.Ближе к обеду Сократ намекнул:— Однако, дух земли зовет, — и лег.— Браво! — патетически воскликнул художник Ананьин и присоединился.— Лучше белки зверя нет, — поддержал общий настрой Уткин.Ему в мире белой горячки было уютно. Обратно он не собирался. Якуты вели себя куда лучше зеленых чертиков — по плечам не лазили и в мозгу не гадили. Ротвейлер Дуся укоризненно вздохнула. Но все же она была Уткину другом, а не женой. Поэтому гавкать не стала.Духи земли звали настойчиво. Коллектив, согласно древней якутской мудрости, залег на еловом лапнике.— Духи дадут нам силу, — пробормотал Диоген устало и добавил: — Однако.Все согласились. Если водка кончится — можно и духи! * * * К вечеру они очнулись. Бодрыми и веселыми. Вековые традиций не подвели. Сил, действительно, прибыло. Народ спросонья принял еще по стаканчику. Судя по узким щелкам глаз, якутов в яранге стало больше. Поймав кураж, компания организовала новый стол. Якуты разложили в песочнице костер и достали бубен.Под мерные глухие удары Сократ и Диоген вошли в круг. Танец посвящался 300-летию Санкт-Петербурга. Широкоскулые лица окаменели, словно превратившись в лики тотемных идолов. Двор замер. Лишь тихо позвякивали колокольцы на бубне. Движения оленеводов перетекали одно в другое, как вода стремительных рек Чукотки. В них чувствовалась настоящая сила оленьего стада и грация полярной совы. Все быстрее звучали удары бубна, все энергичней метались тени в круге желтоватого света костра.Якуты кружили в мистическом вихре, забирая с собой неприкаянные сердца пролетариев умственного труда. Народ вокруг впал в транс. Поддаваясь древнему ритму, качались головы, крепко хлопали ладони. В бликах костра плавали черные провалы ртов. Людям открывались космические истины. Гул голосов нарастал, переходя в рев.Рокот бубна достиг апогея. Восторг зрителей превратился в благоговение участников. Сократ и Диоген плавно мчались по кругу, выворачивая руки в немыслимых ритуальных пассах. Лишь глаза их оставались безучастны за толстыми линзами очков. Они неотрывно следили за подъездом старшего брата.Последний раз истеричным трамваем зазвенел бубен. Взметнулись ноги в унтах и опали. Вот так вот прекрасен и вечен гордый город! Как вечна и прекрасна дикая тундра в мае! Или в апреле. По заключительным аккордам точно не определить.Народ, потрясенный откровением свыше, срочно выпил и закусил грибочками, собранными в местной тайге и приготовленными по древнему якутскому рецепту. Во дворе родился культ. Каждому хотелось слиться с природой, бросить к чертовой матери этот суетный мир и уйти по холодку в тундру, навстречу северному сиянию. Инженер Уткин, прозрев, плакал на груди Дуси. Предприниматель украинского происхождения Биденко сидел, обнявшись со Штепманами. Ляпиков учил художника Ананьина запрягать оленей.В полночь якутская диаспора Питера расширилась на пятнадцать членов. Часть пантов из чемодана была распродана в мгновение ока. На жилистых шеях местного бомонда повисли меховые рожки на шнурках.— Однако, с грибами мы перебрали, — задумчиво сказал Сократ.— Им хорошо, — возразил Диоген, — радости много не бывает.Новые якуты еще немного выпили. Потом попели якутских песен. Потом еще выпили. К утру малый предприниматель Биденко укоротил норковую шубу супруги в настоящую якутскую парку Полушубок настоящего якута (полярн.)

.Из подола вышла пара крутых унтов. Пугая домочадцев, он при этом напевал народную якутскую песню:— Кирдык бельдым, а деньги — дым.Крепкая семья Биденко лежала под одеялами, тихо боясь папы, ставшего Белым Оленем. Как это мудро предвидел Сократ, непривычное-таки испугало аборигенов. Глава 15ДОМ ЗАКРЫТЫХ ДВЕРЕЙ
Кнабаух молчал два дня. Его взгляд безразлично разгуливал по незатейливым казенным интерьерам дурдома, изредка останавливаясь на дверях и окнах. В безупречно постриженной голове рождались мысли, жалобно плакали от беспомощности и умирали. Выхода на волю не находилось.Бежать из душевнобольного уюта имени Скворцова-Степанова мечтали многие. Последние лет пять мечтали зря. Персонал стойко оберегал покой условно здоровых граждан. Тайны параллельных миров и нестандартных цивилизаций надежно хранились за толстыми решетками и дверями без ручек.В момент изучения потолка на предмет наличия выхода Артура Александровича окликнули:— Эй, ты, слышь? Я за тобой три дня наблюдаю.Кнабаух медленно опустил глаза. Возле окна в пустынном коридоре сидел старик. Он был похож на замшелый зеленый валун ледникового периода. Морщинистая кожа, покрытая пигментными пятнами, как плесенью времени, висела, собираясь в дряблые складки. Артур Александрович вопросительно поднял брови:— Вы о чем, патриарх?По большей части дед сидел возле телевизора. Его любимым занятием была политика. Старожил четвертого отделения с увлечением давал судьбоносные советы телеизображениям политического бомонда. На окружающих он принципиально не отвлекался, очевидно, считая жизнь в дурдоме жалкой пародией на заседание Думы.— Вид у тебя странный. Последний раз в девяносто шестом один такой же тут бродил. Уйти хочешь?Кнабаух словно соприкоснулся с вечностью. По слухам, старик поселился в психиатрической больнице еще в эпоху недоразвитого социализма. Мир за пределами желтых стен успел умчаться в голубые дали демократии, а он все сидел у телевизора, корректируя ход событий. Артур Александрович, стараясь казаться равнодушным, небрежно процедил сквозь зубы:— Отсюда не уйдешь.— Через потолок — точно никак, — подтвердил патриарх, — надо по-другому. Могу подсказать.Совпадений, а тем более счастливых, Кнабаух не любил. Слишком часто на его памяти улыбка судьбы оказывалась горизонтально повернутой задницей.— Зачем? — спросил он.— Потапычу не жалко. Потапыч подскажет. А потом ты мне поможешь. Поможешь, да?— Интеграция необходима. Это наш принцип, — с постной миной кивнул Артур Александрович.Мутный ответ явно следовало толковать как положительный. Хотя можно было и не толковать. Однако сумасшедший аксакал не зря смотрел политические программы.Мудрые люди в телевизоре постоянно давали туманные пустые обещания. Оптом — всей стране и в розницу — друг другу. На памяти Потапыча ни одной клятвы никто не выполнил. Но жили все очень хорошо.— Хочу твердых гарантий! — хитро сказал он.Кнабаух почти не задумался. Опыт работы с кадрами у него был.— Смотря что я должен делать.Старик одобрительно закряхтел. Ответ ему явно понравился. Он поднялся со стула и заковылял в сторону душевой, незаметно махнув Кнабауху рукой. Дальнейшие переговоры происходили в обстановке повышенной секретности. На часах снаружи стоял боксер Коля-Коля, что напрочь исключало подслушивание. Сам Николай отрабатывал правый боковой с уходом и ничего не слышал. Другие пациенты в процесс тренировки не вмешивались, чтобы Коле не померещился Мохаммед Али.Под звонкую капель незакрученных кранов старик и Кнабаух встали друг против друга.— Вот, — гордым шепотом сказал аксакал, доставая из-за пазухи пухлый зеленый конверт, — это план.— Побега?— Не спеши. План возрождения империи хакасов. Как стратегического союзника России!— Лично в руки президенту? Съесть при угрозе нападения стыла?— Зеленый ты ишшо. Кто ж тебя к президенту пустит? Да и временный он человек. Нет! Только в Совет Федераций. Сделаешь?Артур Александрович немного подумал и кивнул:— Интеграция требует,— Гарантии?Кнабаух покопался в карманах пижамы. Ничего похожего на гарантии возрождения хакасской государственности не обнаружилось. Пришлось лезть в задний карман штанов. Там у него лежал листок, изъятый у экстрасенса Рыжова. По утверждению самого Игоря Николаевича, каракули обозначали неодолимое снотворное заклинание. Колдун произносил его каждый вечер, жутко подвывая, отчего у всего отделения сон пропадал напрочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50