о своих ранах и затяжной болезни сына; о двух жизнях, отданных службе и так чудовищно за это вознаграждённых?Сама Динни держалась поближе к Флёр, инстинктивно чувствуя, что именно её ясный и быстрый ум способен подать подлинно ценный совет.Она услышала голос Хилери:– Помещик имеет вес в правительстве. Я могу съездить к Бентуорту.Пастор Тесбери поддержал его:– Я поеду с вами – мы с ним знакомы по Итону.Она услышала, как тётя Уилмет проворчала:– Я снова напомню Хен насчёт королевской семьи.Майкл подхватил:– Через две недели начнётся сессия парламента.Флёр нетерпеливо возразила:– Бесполезно, Майкл. От прессы тоже толку мало. Не позволят ли мне развить одно положение?"Наконец-то!" – подумала Динни и пересела поближе.– Мы поверхностно подходим к делу. Что за ним кроется? Почему боливийское правительство так близко приняло к сердцу смерть простого погонщика-полукровки? Суть не в том, что его застрелили, а в умалении национального достоинства. Ещё бы! Иностранцы порют и расстреливают боливийцев! Необходимо нажать на их посла. Пусть он скажет Уолтеру, что им все это, в сущности, не так уж важно.– А как нажмёшь? Мы не можем похитить его, – ввернул Майкл. – В высших сферах так не принято.Слабая улыбка скользнула по губам Динни, – она не была в этом уверена.– Подумаем, – сказала Флёр, словно рассуждая сама с собой, – Динни, вы должны ехать с нами. Сидя здесь, далеко не уйдёшь.Глаза Флёр обежали девятерых представителей старшего поколения.– Я еду к дяде Лайонелу и тёте Элисон. Сам он лишь недавно назначен судьёй и не смеет пикнуть, но она посмеет. Кроме того, она знакома со всем дипломатическим корпусом. Едете, Динни?– Я должна быть с мамой и отцом.– Они останутся здесь. Эм только что их пригласила. Ну, раз вы остаётесь с ними, хоть забегайте почаще: вы можете понадобиться.Динни кивнула, радуясь, что остаётся в Лондоне: ожидать развязки в Кондафорде было бы невыносимо.– Нам пора, – бросила Флёр. – Я немедленно еду к Элисон.Майкл задержался и крепко потряс руку Динни:– Не вешай нос, Динни! Мы всё-таки вызволим его. Если бы только не этот Уолтер!.. Недаром у него голова как яйцо: кто вообразил себя поборником законности, у того наверняка мозги протухли.Когда все, за исключением членов семьи генерала, разошлись, Динни подошла к отцу. Он всё ещё рассматривал картину – правда, уже другую. Девушка взяла его под руку и сказала:– Всё будет хорошо, папочка, милый. Ты же видел, судья сам был расстроен. У него нет власти, но у министра она должна быть.– Я думал, – ответил сэр Конуэй, – что стало бы с нашими соотечественниками, если бы мы не обливались потом и не рисковали ради них жизнью.Генерал говорил без горечи и даже без волнения.– Я думал, зачем нам продолжать тянуть лямку, если нашему слову не верят? Интересно, где был бы этот судья, если бы… О, со своей точки зрения он действует правильно! Но где он был бы сейчас, если бы такие же парни, как Хьюберт, безвременно не отдали свою жизнь? Интересно, зачем мы избрали жизнь, которая привела меня на грань разорения, а Хьюберта впутала в эту историю, хотя мы могли тепло и уютно устроиться в Сити или в судах? Неужели прошлое человека сбрасывается со счётов, как только с ним случается что-нибудь? Я оскорблён за армию, Динни.Она видела, как судорожно сжимаются его тонкие смуглые руки, сложенные так, словно он стоял по команде "вольно", и всем сердцем была согласна с отцом, хотя отчётливо понимала, насколько немыслимо то особое положение, которого он требовал для военных. "Доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота не прейдет из закона". Не эти ли слова она прочла на днях там, откуда предлагала почерпнуть секретный морской код?– Мы с Лоренсом сейчас уедем, – сказал сэр Конуэй. – Поухаживай за матерью, Динни. У неё болит голова.Динни завесила окна в комнате матери, дала ей обычные в таких случаях лекарства, оставила её одну, чтобы не мешать ей уснуть, и спустилась вниз. Клер тоже ушла, и гостиная, только что полная народу, казалась вымершей. Девушка пересекла комнату и открыла рояль. Внезапно она услышала:– Нет, Полли, мне слишком грустно. Тебе пора спать.Динни увидела тётку, которая стояла в угловой нише и водворяла попугая в клетку.– Можно мне погрустить с вами, тётя Эм?Леди Монт обернулась:– Прижмись ко мне щекой, Динни.Динни прижалась. Щека тётки была розовая, круглая, мягкая, и девушке стало легче.– Я с самого начала предчувствовала, что он скажет, – объявила леди Монт. – У него такой длинный нос. Через десять лет он дойдёт до подбородка. Не понимаю, как его назначили судьёй. От такого не жди хорошего. Давай поплачем, Динни. Ты садись тут, а я сяду здесь.– Вы плачете громко или тихо, тётя Эм?– Средне. Начинай ты. Что за мужчина, который боится взять на себя ответственность! Вот я с удовольствием взяла бы. Почему он просто не сказал Хьюберту: "Ступайте и больше не грешите"?– Хьюберт ни в чём не грешен.– Тем хуже. Стоит обращать внимание на иностранцев! На днях я сидела у окна в Липпингхолле, а на террасе было три скворца, и я два раза чихнула. Ты думаешь, они обратили на меня внимание? Где эта Боливия?– В Южной Америке, тётя Эм.– Никогда не знала географии. Я чертила карты хуже всех в школе, Динни. Однажды меня спросили, где Ливингстон обнялся со Стенли, и знаешь, что я ответила? У Ниагарского водопада. А это неправильно.– Вы ошиблись всего на один континент, тётя.– Да. Никогда не видела, чтобы люди смеялись так, как моя учительница. Это неразумно, – она была полная. По-моему, Хьюберт похудел.– Он всегда был худой, но с тех пор как женился, вид у него не такой измождённый.– Джин полнее его, это естественно. Пора и тебе замуж, Динни.– Я не знала, что вы стали свахой, тётя!– Что произошло вчера на тигровой шкуре?– Не смею рассказать вам об этом, тётя Эм.– В таком случае все, видимо, кончилось скверно?– Не хотите ли вы, наоборот, сказать "хорошо"?– Ты смеёшься надо мной?– Разве вы когда-нибудь могли упрекнуть меня в непочтительности?– Да. Я прекрасно помню, как ты написала про меня стихотворение:Хоть тётя Эм убеждена.Что, как швея, я не сильна.Сама уменья лишенаСшить даже чёртика она. Я сохранила эти стихи. Мне казалось, что в них чувствуется характер.– Неужели я была таким чертёнком?– Да. Скажи, нет ли способа укорачивать собак?Леди Монт обернулась к светло-рыжей охотничьей собаке, которая лежала на коврике:– У Бонзо слишком длинное туловище.– Я вас предупреждала, тётя Эм, когда он был ещё щенком.– Да, но я не замечала этого, пока он не начал гоняться за кроли ками. Он не может влезть к ним в нору. И потом у него из-за этого такой беспомощный вид. Ну, Динни, что же нам делать, раз мы не в состоянии плакать?– Наверно, смеяться, – вздохнула Динни. XXXIII Её отец и сэр Лоренс не вернулись к обеду, мать не вставала с постели, Клер осталась у знакомых, и Динни пообедала вдвоём с тёткой.– Тётя Эм, вы не возражаете, если я съезжу к Майклу? – спросила девушка, покончив с едой. – Флёр тут выдвинула одно положение.– При чём здесь положение? – удивилась леди Монт. – До марта ещё далеко.– Речь идёт не о её состоянии, тётя, а об одной мысли, которая пришла ей в голову.– Почему бы ей так прямо и не сказать?И, вынеся этот приговор излишней вычурности речи, леди Монт позвонила.– Блор, такси для мисс Динни. Блор, когда вернётся сэр Лоренс, доложите мне. Я хочу принять горячую ванну и вымыть голову.– Да, миледи.– Ты моешь голову, когда тебе грустно, Динни?Направляясь в этот мрачный туманный вечер на Саут-сквер, Динни была в таком отчаянии, какого ей ещё не довелось испытывать. При мысли, что Хьюберт томится в тюремной камере, что он оторван от жены через три недели после свадьбы, что ему угрожает разлука, которая может стать вечной, и участь, о которой страшно даже подумать, и что виной всему нелепая щепетильность властей, не желающих поверить его слову, страх и гнев разливались в душе девушки, как нерастраченный зной в предгрозовом воздухе.Она застала у Флёр свою тётку – леди Эдисон. Обе были погружены в обсуждение различных ходов и комбинаций. Боливийский посол находился в отпуске после болезни, и его замещал один из атташе. По мнению леди Элисон, это осложняло задачу, так как последний, вероятно, побоится взять на себя ответственность. Тем не менее она берётся устроить завтрак, на который пригласит Флёр и Майкла, а если Динни угодно, то и её. Динни покачала головой: она разуверилась в своём умении уламывать государственных мужей.– Если уж вы и Флёр не уладите дело, тётя Элисон, то я и подавно. Вот Джин – та бывает совершенно неотразима, когда ей это нужно.– Она только что звонила, Динни, и просила передать, чтобы вы зашли к ней, если будете сегодня в наших краях; если нет, она вам напишет.Динни поднялась:– Я пошла.Она торопливо миновала окутанную туманом набережную и свернула в квартал, застроенный доходными домами, в одном из которых Джин сняла квартиру. Мальчишки газетчики на углу выкрикивали самые животрепещущие новости дня. Динни решила посмотреть, занялась ли пресса делом её брата, купила газету, остановилась под фонарём и развернула её. Вот оно: "Британский офицер под судом. Выдача по обвинению в убийстве". Как мало внимания обратила бы Динни на такой заголовок, если бы он не касался её брата! То, что означало смертную муку для неё самой и её родных, было для публики лишь щекочущей нервы забавой. Несчастье ближнего – развлечение для толпы, источник дохода для прессы. У человека, продавшего ей газету, было худое лицо, заношенная одежда и хромая нога, и девушка, осушая до последней капли жертвенную чашу своей горечи, вернула ему газету и дала шиллинг. Остолбеневший газетчик выпучил глаза, раскрыл рот. Дай бог, чтобы она принесла успех хоть ему!Динни поднялась по лестнице. Квартира находилась на третьем этаже. У дверей в погоне за собственным хвостом вертелась большая чёрная кошка. Она раз шесть повернулась на одном месте, села, подняла заднюю лапу и начала её вылизывать.Джин сама открыла дверь. Динни застала невестку в самый разгар приготовлений к отъезду: через руку Джин была переброшена пара комбинаций. Динни расцеловалась с ней и осмотрелась. Она была здесь в первый раз. Двери крошечной гостиной, спальни, кухни и ванной распахнуты; стены выкрашены светло-зелёной клеевой краской; пол выстелен тёмно-зелёным линолеумом. Обстановка скромная: двуспальная кровать, несколько чемоданов; обеденный стол и два кресла в гостиной; кухонный столик, стенной шкафчик с солями для ванны; ни ковров, ни картин, ни книг; на окнах – набивные ситцевые занавески; во всю стену спальни – гардероб, откуда Джин уже вынула платья, свалив их кучей на кровати. Воздух лучше, чем на лестнице, – пахнет кофе и лавандой.Джин уложила комбинации.– Выпьем кофе, Динни? Я только что сварила.Она налила две чашки, положила сахару, подала одну Динни вместе с пачкой сигарет, указала ей на одно из кресел и опустилась в другое сама.– Тебе передали мою просьбу? Рада, что ты пришла: не надо писать. Терпеть не могу писанины.Её хладнокровие и невозмутимость казались Динни настоящим чудом.– Ты видела Хьюберта?– Да. Там довольно удобно. Ему дали книги и бумагу. Можно получать еду из дома, но курить не разрешается. Надо об этом похлопотать. По английским законам, Хьюберт покамест так же невиновен, как сам министр внутренних дел, а разве есть закон, запрещающий министру курить? Я больше не увижу его, а ты ведь пойдёшь к нему, – передай привет от меня особо и захвати с собой сигареты на случай, если разрешат.Динни удивлённо уставилась на неё:– А куда же ты?– Вот потому я и хотела повидаться с тобой. О том, что услышишь, никому ни слова. Обещай, что будешь всем беззастенчиво врать, иначе ничего не скажу.Динни решительно сказала:– Ручаюсь, как говорится, головой. Выкладывай.– Завтра я уезжаю в Брюссель. Ален – сегодня. Отпуск ему продлён по неотложным семейным обстоятельствам. Мы просто хотим приготовиться к худшему – вот и всё. Я должна срочно научиться летать. Если буду подниматься в воздух три раза в день, трёх недель мне хватит. Наш адвокат гарантировал нам самое малое три недели. Он, конечно, ни о чём не знает. Никто ничего не должен знать, кроме тебя. У меня к тебе просьба.Джин поднялась и достала из сумочки небольшой предмет, завёрнутый в папиросную бумагу:– Мне нужно пятьсот фунтов. Говорят, там можно купить хорошую подержанную машину по дешёвке, но остальное тоже будет нелишним.Взгляни, Динни: это старинная фамильная штучка. Она стоит кучу денег. Заложи её за пятьсот. Если столько под заклад не дадут, продай. Закладывай или продавай от своего имени, обменяй английские деньги на бельгийские и вышли их мне до востребования в Брюссель, на главный почтамт. Нужно умудриться проделать все это в три дня.Джин развернула пакет и показала старомодную, но очень красивую изумрудную подвеску.– О!– Да, недурна! – согласилась Джин. – Можешь смело запрашивать лишнее. Пятьсот дадут обязательно. Изумруды в цене.– Почему ты не заложишь её сама до отъезда?Джин покачала головой:– Нет, это может возбудить подозрения. На тебя никто не обратит внимания, Динни; ты не собираешься нарушать закон. Мы, возможно, нарушим, но не собираемся попадаться.– Ты не можешь рассказать мне все? – спросила Динни.– Нельзя и не нужно. Мы сами пока ничего толком не знаем. Но будь спокойна, – Хьюберта мы увезти не дадим. Значит, сделаешь?Она снова завернула подвеску в бумагу.Динни взяла пакет и опустила за вырез платья, – она не захватила с собой сумочку. Потом наклонилась вперёд и строго потребовала:– Джин, обещай ничего не предпринимать, пока остаётся хоть малейшая надежда.Джин кивнула:– Обещаю, до последней крайности – ничего. Иначе и быть не может.Динни схватила её за руку:– Джин, во всём виновата только я. Это я вас свела.– Дорогая моя, не сделай ты этого, я бы тебе никогда не простила. Я влюблена.– Но это же так ужасно для тебя!Джин уставилась куда-то в пустоту, и Динни показалось, что из-за угла вот-вот выйдет тигрёнок.– Нет! Мне приятно думать, что я вытащу его из этой истории. У меня никогда ещё не было столько энергии.– Ален многим рискует?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41