Да! Ферз спал, цепляясь за землю, как за последнее прибежище. Цепляться за вечное прибежище – землю – это всё, что ему оставалось. И те два часа, которые Эдриен провёл, наблюдая за распростёртым телом, сердце его переполнялось не бесполезной и строптивой горечью, а странным, печальным изумлением. Древнегреческие поэты понимали, какую трагическую игрушку сделали бессмертные из человека. На смену эллинам пришли христиане с их учением о милосердном боге. Милосердном ли? Нет! Хилери был прав. Что же делать, когда сталкиваешься с таким вот Ферзом и его участью? Что делать, пока в нём ещё остаётся хоть проблеск разума? Когда жизнь человека сложилась так, что он не может больше выполнять свою долю работы и становится жалким, обезумевшим пугалом, для него должен наступить миг вечного успокоения в безмятежной земле. Хилери, по всей видимости, думал так же. И всё-таки Эдриен не знал до конца, как поступит его брат в решающий момент. Он ведь живёт и работает с живыми, а тот, кто умирает, для него потерян, так как уносит с собой возможность послужить себе. Эдриен ощутил нечто вроде тайной признательности судьбе за то, что его собственная работа протекает среди мёртвых: он классифицирует кости единственную часть человека, которая не подвержена страданиям и век за веком пребывает нетленной, принося потомкам весть о чудесном древнем животном. Так он лежал; срывая травинку за травинкой, растирая их пальцами и вдыхая аромат.Солнце клонилось к западу и опустилось уже почти до уровня его глаз; овцы кончили пастись, сгрудились и медленно двигались по склону, как будто ожидая, чтобы их загнали в овчарню. Из нор вылезли кролики и принялись грызть траву. Жаворонки один за другим стремительно падали с высоты. В воздухе потянуло холодком; деревья внизу на равнине потемнели и застыли; в побелевшем небе вот-вот должен был вспыхнуть закат. Трава перестала пахнуть, но роса ещё не выпала.Эдриен вздрогнул. Через десять минут солнце зайдёт за холм и станет холодно. Как Ферз будет чувствовать себя, когда проснётся? Лучше? Хуже? Нужно рискнуть. Он дотронулся до Хилери, который всё ещё спал, поджав колени. Тот мгновенно проснулся:– Хэлло, старина!– Тс-с… Ферз ещё спит. Что делать, когда он проснётся? Может, подойти к нему сейчас и подождать?Хилери дёрнул брата за рукав. Ферз был на ногах. Они увидели из-за куста, как он бросил вокруг затравленный взгляд, словно зверь, почуявший опасность и решающий, куда бежать. Он не видит их, – это ясно, – но почуял чьё-то присутствие. Ферз подошёл к проволоке, пролез через неё, остановился и выпрямился, обернувшись к багровому солнцу, которое, как огненный мяч, подпрыгивало теперь над самым дальним лесистым холмом. Отблески падали на лицо Ферза, и, неподвижный, словно жизнь уже покинула его, он стоял с непокрытой головой, пока солнце не закатилось.– Живей! – прошептал Хилери и вскочил. Эдриен увидел, как Ферз внезапно ожил, с диким вызовом взмахнул руками, повернулся и побежал.Потрясённый, Хилери воскликнул:– Он в бешенстве, а там, у шоссе, – меловой карьер! Скорей, старина, скорей!Братья ринулись вперёд. Но они окоченели и не могли поспеть за Ферзом, с каждым шагом набиравшим дистанцию. Безумец бежал, размахивая руками; преследователи слышали его крики. Хилери, задыхаясь, бросил:– Стой! Он всё-таки бежит не к карьеру. Тот остался справа. Видишь? Он берет к лесу. Пусть лучше думает, что мы отстали.Братья смотрели, как Ферз сбегает по склону, затем, когда он все так же бегом достиг леса, потеряли его из виду.– Вперёд! – крикнул Хилери.Они помчались вниз к лесу и вбежали в него, держась как можно ближе к месту, где исчез Ферз. Лес был буковый, кустарник рос только на опушке. Братья остановились и прислушались. Ни звука! Свет здесь стал уже сумеречным, однако полоса леса оказалась узкой, и они вскоре выскочили на её противоположную сторону. Внизу виднелись коттеджи и службы.– Давай спустимся на шоссе.Братья ускорили шаг, неожиданно очутились на краю глубокого мелового карьера и в ужасе замерли.– Я не знал о его существовании, – выдавил Хилери. – Обойдём его по краю. Ты иди вверх, а я влево.Эдриен начал подниматься, пока не достиг верхнего края карьера.Внизу, на дне, до которого было футов шестьдесят крутого спуска, он различил какой-то тёмный, неподвижный предмет. Он не шевелился, никаких звуков оттуда не доносилось. Неужели это конец? Неужели Ферз очертя голову прыгнул в полутьму? Эдриен почувствовал, что задыхается, и на мгновение оцепенел, не в силах ни двинуться, ни крикнуть. Затем торопливо побежал назад по краю карьера, пока не достиг места, где стоял Хилери.– Ну что?Эдриен махнул рукой и побежал дальше вниз. Они пробрались через кустарник, окаймлявший карьер, спустились и по травянистому дну направились к дальнему концу ямы, под самый высокий край обрыва.Тёмный предмет оказался Ферзом. Эдриен опустился на колени и приподнял ему голову. Безумец сломал себе шею. Он был мёртв.Прыгнул ли он умышленно, стремясь покончить с собой, или сорвался в бешеной спешке? Они не могли на это ответить и молчали. Хилери опустил руку на плечо брата.Наконец он сказал:– Тут неподалёку есть сарай. Там можно достать телегу. Но, помоему, лучше его не двигать с места. Останься с ним, а я схожу в деревню и позвоню. Мне кажется, надо вызвать полицию.Эдриен, склонённый над распростёртым телом, кивнул, не вставая с колен.– Почта в двух шагах. Я не задержусь.С этими словами Хилери торопливо ушёл.Эдриен одиноко сидел на дне тихой темнеющей ямы. Он скрестил ноги, на коленях у него покоилась голова мертвеца. Он закрыл ему глаза, набросил на лицо носовой платок. Наверху, в кустах, приготовляясь ко сну, суетились и чирикали птицы. Выпала роса, в синих сумерках над землёй поплыл осенний туман. Контуры предметов расплылись, но высокие откосы карьера белели по-прежнему отчётливо. Несмотря на то что до шоссе, по которому шли машины, не было и пятидесяти ярдов, место, где Ферз обрёл вечный покой, казалось Эдриену жутким, всеми забытым и далёким от мира. Хотя он понимал, что должен был радоваться – за Ферза, за Диану, за себя, он не испытывал ничего, кроме беспредельной жалости к человеку, который вынес такие муки и был сломлен во цвете лет, и чувства постепенного и все более глубокого слияния с природой, окутавшей саваном таинственности и покойника и место его последнего отдыха.Чей-то голос вывел Эдриена из этого странного состояния. Старый усатый фермер стоял перед ним со стаканом в руке.– Я слыхал, тут несчастье приключилось, – сказал старик. – Джентльмен священник велел снести вам вот это. Бренди, сэр.Он подал стакан Эдриену.– Он свалился, что ли?– Да, упал.– Я давно твержу – здесь загородку поставить надо. Джентльмен велел вам передать, что доктор и полиция уже едут.– Благодарю, – сказал Эдриен, возвращая пустой стакан.– Тут неподалёку есть хороший, удобный сарай для телег. Может, перетащим его туда.– Его нельзя трогать до приезда властей.– И то верно, – согласился старик. – Я читал, есть такой закон на случай убийства или самоубийства.Он нагнулся:– Вид-то у него спокойный, правда? Часом не знаете, сэр, кто он такой?– Знаю. Некий капитан Ферз. Он родом отсюда.– Ну? Один из Ферзов с Бартон Райз? Боже ты мой, да я ж у них работал мальчишкой: я ведь в этом приходе и родился.Он опять нагнулся – на этот раз ещё ниже:– Уж не мистер ли это Роналд, упаси господи, а?Эдриен кивнул.– Скажите на милость! Теперь, значит, никого из них не осталось. Дед его рехнулся и помер. Скажите на милость! Мистер Роналд! Я знавал его, когда он ещё парнишкой был.Старик попытался заглянуть мертвецу в лицо, воспользовавшись последними угасающими лучами, затем выпрямился и горестно покачал головой. Для него, – Эдриен ясно видел это, – было важно, что покойник – не "чужой".Внезапно треск мотоцикла разорвал тишину. Сверкая фарой, он спустился вниз по тропинке, и с него сошли две фигуры. Они робко подошли к группе, освещённой фарой их машины, и остановились, глядя на землю:– Мы слышали, случилось несчастье.– Д-да! – протянул старый фермер.– Можем мы быть чем-нибудь полезны?– Нет, благодарю, – ответил Эдриен. – Врач и полиция уже вызваны. Остаётся ждать.Он увидел, как молодой человек открыл рот, видимо собираясь ещё о чём-то спросить, но тут же закрыл его, не проронив ни слова, и обнял девушку за плечи. Как и старик, пара стояла молча, устремив глаза на тело, чья голова и сломанная шея покоились на коленях Эдриена. Мотор мотоцикла, который позабыли выключить, стучал в тишине, и свет фары придавал ещё более жуткий вид кучке живых, окружавших мёртвого. XXIX Телеграмма, прибывшая в Кондафорд как раз перед обедом, гласила: "Бедный Ферз умер упал меловой карьер тчк Перевезён Чичестер тчк Эдриен и я поехали покойником расследование состоится там Хилери".
Телеграмму принесли прямо в комнату Динни, и девушка опустилась на кровать с тем чувством стеснения в груди, какое испытывает человек, когда горе и облегчение борются в нём и не находят выхода. Произошло то, о чём она молилась, но Динни помнила сейчас лишь об одном – о последнем вздохе несчастного, который она слышала, о его лице, когда он стоял в дверях, а Диана пела. Девушка сказала горничной, подавшей ей телеграмму:– Элен, приведите Скарамуша.Когда шотландский терьер с блестящими глазами и видом, исполненным сознания собственной важности, вбежал в комнату, Динни обняла его так крепко, что тот чуть не задохнулся. Сжав в руках это тёплое упругое волосатое тело, девушка вновь обрела способность чувствовать. Всё её существо ощутило облегчение, но на глаза навернулись слёзы жалости. Такое странное поведение оказалось выше понимания её пса. Он лизнул Динни в нос, завилял хвостом, и ей пришлось отпустить его. Наспех одевшись, она направилась в комнату матери.Леди Черрел, уже переодетая к обеду, расхаживала между отпертым платяным шкафом и выдвинутыми ящиками комода, размышляя, с чем ей будет легче всего расстаться ввиду приближения благотворительного базара, который призван был пополнить перед концом года приходский фонд помощи бедным. Динни, ни слова не говоря, вложила ей в руку телеграмму. Леди Черрел прочла и спокойно заметила:– Вот то, о чём ты молилась, дорогая.– Это самоубийство?– Думаю, что да.– Сказать мне Диане сейчас или подождать до утра, чтобы она выспалась?– Лучше сейчас. Если хочешь, могу я.– Нет, нет, родная. Это моя обязанность. Вероятно, она будет обедать у себя наверху. Завтра мы, наверно, уедем в Чичестер.– Как всё это ужасно для тебя, Динни!– Мне это полезно.Девушка взяла телеграмму и вышла.Диана была с детьми, которые изо всех сил затягивали процесс отхода ко сну, так как не достигли ещё тех лет, когда он становится желанным. Динни увела её к себе в комнату и, по-прежнему ни слова не говоря, подала ей телеграмму. Хотя за последние дни она очень сблизилась с Дианой, между ними всё-таки оставалось шестнадцать лет разницы. Поэтому девушка не сделала соболезнующего жеста, который могла бы позволить себе с ровесницей. Она никогда не знала, как Диана воспримет то или иное известие. То, которое принесла ей Динни, Диана встретила с каменным спокойствием, как будто оно вообще не было для неё новостью. Её лицо, тонкое, но потускневшее, как изображение на монете, не выразило ничего. Глаза, устремлённые на Динни, остались сухими и ясными. Она проронила только:– Я не спущусь вниз. Завтра в Чичестер?Динни подавила первое душевное движение, кивнула и вышла. За обедом, сидя вдвоём с матерью, она сказала:– Хотела бы я владеть собой так, как Диана.– Её самообладание – результат того, что она пережила.– В ней есть что-то от леди Вир де Вир.– Это не так уж плохо, Динни.– Чем будет для всех нас это расследование?– Боюсь, что её самообладание скоро ей пригодится.– Мама, а мне придётся давать показания?– Насколько известно, ты была последней, с кем он разговаривал. Так ведь?– Да. Должна я рассказать о том, как он подходил к двери прошлой ночью?– По-моему, если тебя спросят, ты должна рассказать всё, что знаешь.Румянец пятнами выступил на щеках Динни.– А по-моему, нет. Я этого не сказала даже Диане и не понимаю, в какой мере это может касаться посторонних.– Я тоже не понимаю, но в данном случае мы не имеем права на собственное мнение.– Ну, а у меня оно будет. Я не собираюсь потакать отвратительному любопытству бездельников и причинять боль Диане.– А вдруг кто-нибудь из горничных слышал?– Никто не докажет, что я слышала.Леди Черрел улыбнулась:– Жаль, твой отец уехал.– Мама, не говори ему, что я тебе сказала. Я не желаю обременять этим совесть мужчины – довольно одной моей. У нас, женщин, она растяжимей, но это уж от природы.– Хорошо.– Я не стану терзаться угрызениями, если сумею что-нибудь скрыть, не подвергаясь опасности, – объявила Динни, у которой были ещё свежи воспоминания о лондонском полицейском суде. – Вообще, к чему затевать следствие, раз он умер? Это отвратительно.– Я не должна ни поощрять, ни подстрекать тебя, Динни.– Нет, должна, мама. Ты в душе согласна со мной.Леди Черрел промолчала. Она действительно была согласна.На другой день с первым утренним поездом прибыли генерал и Ален Тесбери, и через полчаса они все вместе выехали в открытой машине. Ален сидел за рулём, генерал рядом с ним; леди Черрел, Диана и Динни кое-как разместились сзади. Поездка была долгая и невесёлая. Полулёжа на сиденье, так что из мехового боа высовывался только нос, Динни размышляла. Понемногу ей становилось ясно, что на предстоящем расследовании она до некоторой степени окажется в центре внимания. Она выслушала исповедь Ферза; она увезла детей; она спускалась ночью вниз к телефону; она слышала то, о чём намеревалась не рассказывать; она – и это главное – вызвала Эдриена и Хилери. Только вмешательством её, их племянницы, которая заставила Диану обратиться к ним за помощью, можно было замаскировать дружеские чувства Эдриена к миссис Ферз. Как все, Динни читала газеты и не без любопытства следила за горестями и неприятностями ближнего, которые там предавались гласности;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41