– Обещаю, матушка…– Как грустно сказано. Ну, иди, целуй руку… и жди. Авось и тебя найдём чем повеселить. Не хмурь своих красивых глаз. Нейдёт это вам, сударь… И не люблю я…– Хорошо, ваше величество.– У-у, как почтительно. Ну, Бог с тобой. Ступай, отмякни… И жди… Ты своё получишь…На другой же день был написан указ о наделении Зубова новыми земельными участками и крестьянскими душами из казённых людей. Он получил также генеральский мундир вместо полковничьего. Но это не утешило фаворита.Несколько дней хворал он, притворно, истинно ли – трудно было разобрать. Хандра и потревоженная желчь придавали совсем болезненный вид этому завистливому человеку.Наконец только красивая орденская лента и крупная сумма денег, которую он получил от Екатерины, благоприятно повлияли на его болезнь, и снова Зубов, теперь ещё более самоуверенный и надменный, появился и занял своё постоянное место рядом с Екатериной: во время выходов, когда шёл с правой руки, отступая на полшага, вечерами у игорного стола или в эрмитажной ложе.Внутри государства только гонениями на русских масонов, на мартинистов и других вольнодумцев отмечен был этот год. Смертный приговор, объявленный преступнику Радищеву, императрица заменила вечной ссылкой.За Радищевым стал на очередь Новиков и даже покойный уже Княжнин с его «Вадимом». В 1789 году Княжнин написал трагедию «Вадим Новгородский», главный герой которой предпочитает смерть жизни под властью добродетельного монарха. Пьеса была напечатана в 39-м томе «Российского феатра». Екатерина распорядилась собрать все экземпляры трагедии и публично сжечь их перед Адмиралтейством.

Генерал Архаров исправно выполнял обязанности директора Тайной канцелярии, потерявший своё прежнее имя, но не силу.Шешковский прославился в потомстве, ставши пугалом для всех жителей обеих столиц и целой России с его допросами, пытками, с его «креслом в подполье», о котором начали ходить целые легенды…Всё шло своим чередом. Чума на юге приостановила военные действия. Так гласили официальные сообщения. Но, кроме чумы, мало было людей, провианту, боевых припасов. И всё лето, всю осень это собиралось и подвозилось. Набор был произведён с небывалой строгостью. И только к зиме могли пополниться ряды русских войск.Всё внимание двора было сосредоточено на последних военных событиях. 22 мая 1790 года принц Нассау, командующий гребной флотилией, прислал курьера к императрице.Прочитав донесение, она смутилась.– Вот, взгляните, – по-французски обратилась она к Храповицкому, с которым занималась в этот ранний час.Храповицкий прочёл и тоже не мог сдержать волнения, сильно побледнев.– Однако отвагу взяли шведы! – проговорил он, чтобы нарушить неловкое, даже тяжёлое молчание.– Да, плывут прямо к нашей резиденции. Десант, видно, решён на подкрепление их сухопутным силам. Куда направят удар, интересно знать… Позвоните. Скорей бы разослали известия ко всем начальникам частей. Чтобы быть наготове… Вызвать Салтыкова… Впрочем, лучше я сама… Старика нечего беспокоить. И вообще надо это потише сделать, чтобы напрасно не пугать публику… Я уж сама. Генерал ещё спит. – обратилась она к Захару, вошедшему на звонок.– Почивать изволят, надо полагать. Рано для них…– Хорошо. Скажи там, как только проснётся, чтобы дали мне знать… А ты пиши, – по-русски обратилась она к Храповицкому, – Мусину-Пушкину… Да генералу Салтыкову… Оповести их… Я подпишу… Чтобы были наготове… Чтобы… Ну, сам знаешь. Такая беда… А между генералами свои счёты идут. Вот уж людское неразумие! Себя не жалеют… Родины не берегут… Пиши: главное командование я вверяю… Нет, постой… Подумать ещё надо…И дольше обыкновенного пришлось просидеть в это утро Храповицкому за рабочим столом в комнате императрицы.А на половине Зубова царили тишь и покой.Между тем уже к 9 часам утра приёмные и передние покои начали наполняться толпою лиц, явившихся на поклон к новому баловню счастья.Было тут немало просителей и клиентов из провинции, пришедших в надежде найти защиту и покровительство у человека всесильного и очень любезного и мягкого всегда и со всеми.Но только первое время Зубов надевал маску льстивости и услужливости по отношению ко всем, кто сталкивался с новым фаворитом по условиям придворной жизни или хотя бы случайно.Чем больше крепло его положение и усиливалось влияние, тем холодней и надменней становился он. Теперь именно начали проявляться признаки мании величия, которая владела фаворитом до самой кончины его покровительницы.Прибывают посетители. Уж не вмещают их покои, соседние с внутренними апартаментами фаворита, куда не допускается никто без приглашения.Почтенные, седые сановники, генералы со звёздами, в блестящих кафтанах ловят проходящих лакеев, стараются узнать: скоро ли встанет фаворит? Поздно ли уснул вчера? Здоров ли и есть ли надежда на хорошее расположение его духа, когда он проснётся?Слуги, уже привыкшие к этой рабской толпе, не стесняясь, захлопывают двери перед носом посетителей поназойливее, которые стараются пробраться дальше предела, положенного для них.У входной двери рослый лакей чуть не в шею толкает вновь прибывающих просителей и гостей, если те не очень крупных чинов, и повторяет:– И без вас уж не протолкнуться. Подождите там. Ослобонится место… Уйдут которые, ну, и пройдёте. Чай, не больно важные дела… Знаем мы…Рублёвки скользят из жирных пальцев посетителей в цепкие пальцы лакея, и он кое-как пропускает догадливого искателя…В первой комнате из трёх, куда посторонних не пускают, горит камин, несмотря на то, что майские дни довольно теплы.Зубов изнежен, зябок и особенно плохо себя чувствует в этих старых, мрачноватых комнатах дворца…Козицкий, дальний родич Зубова, его посредник в щекотливых «денежных» делах, сидит здесь с портфелем под рукой. Тут же вертится другой наперсник и агент фаворита, Николай Фёдорович Эмин, стихотворец средней руки и угодник ради личных выгод, беззастенчивый и смелый, прячущий своё истинное лицо под маской шутовства. Третьим допущен в интимную компанию человек весьма известный в обеих столицах и по всей России: Гавриил Державин, поэт, признанный всеми, автор «Фелицы» и других излюбленных в просвещённом обществе стихотворений, поэм и од.Стараясь совместить гражданскую карьеру с высоким служением Аполлону, Державин уже достиг поста вице-губернатора, но нигде не мог ужиться со своими сослуживцами. Он считал их намного глупее и ниже себя, а они его терпеть не могли как гордеца и зазнайку. Это порождало целый ряд кляуз, из-за которых и пришлось поэту, бросив симбирские дебри, прискакать в столицу, искать тут милости Зубова, князя Вяземского и других влиятельных людей.Стихи и популярность Державина, его личная способность приноровиться к сильным покровителям, если этого требовали обстоятельства, сразу открыли поэту доступ во внутренние апартаменты фаворита.Узнав, что Державин поднёс Зубову «Оду к изображению Фелицы», имеющую связь с первой его большой поэмой, Екатерина приняла стихи, прочла, осталась довольна и сказала Зубову:– Его не мешает приласкать. Такие певцы полезны бывают для общественного мнения. А вам особливо это пригодиться может.Зубов научился с полуслова понимать свою благодетельницу, и Державин получил разрешение без зова являться к выходу Зубова и к его столу, когда пожелает.Державин тоже не упускал случая поймать фортуну за хвост и немедленно сделался завсегдатаем в доме фаворита.Ожидая появления хозяина, все трое, сидящие здесь, или молчали, или перекидывались негромкими, короткими замечаниями.Вдруг распахнулась широкая дверь, ведущая через приёмную в покои для служащих, на пороге показался толстый, важный генерал в полной форме, держа в руках довольно большой поднос.Он вошёл в комнату, а лакей снаружи снова запер дверь, оттеснив плечом несколько человек, которые уже навалились было, чтобы заглянуть и в эту заветную комнату.– Здравствуйте, здравствуйте, государи мои… Не опоздал, сдаётся… А уж пора… Нынче хотел наш благодетель пораньше встать… Вот я кофейку и приготовил… Пойду загляну: не изволил ли проснуться?.. Звонка не было? Нет?.. Я всё же погляжу…И осторожно, на цыпочках, держа поднос перед своим мясистым носом, стараясь, чтобы фарфор, стоящий на подносе, не загремел, генерал пробрался в соседнюю комнату, поставил ношу на стол, поджёг спирт под золотым кофейником и ещё осторожнее и тише стал красться к двери, ведущей в спальню фаворита, за которой царила полная тишина и мрак благодаря тяжёлым опущенным занавесям и портьерам.– Аккуратен наш генерал! – насмешливо улыбаясь, заметил Державин Эмину.– Чего хотеть от Кутайсовых? Дед его за нос держал государя, бороду брил и в знать попал. Этот тоже берётся за что попало, лишь бы не пропасть… Ха-ха-ха! Каков каламбур!..– Тише, – отозвался серьёзный, невозмутимый Козицкий. – Кажется, проснулся… Да, звонок… Вон и камердинер прошёл… И генерал наш проследовал с кофеем…– Слава Богу, значит, всё обстоит благополучно! – торопливо заметил Державин.Действительно, Зубов проснулся. Первый его взгляд упал на толстое, глупое и преданное лицо Кутайсова…– Вы? Ну, идите… Несите.И, протянув руку, вторично дёрнул сонетку.Но, предупреждая камердинера, который немедленно явился на звонок, Кутайсов уже откинул занавеси у одного окна, и весёлый майский день ворвался с лучами солнца в высокую, роскошно убранную опочивальню женственно-изнеженного фаворита.Поставя свой кофе на столик у кровати, Кутайсов отвесил вновь поклон и заговорил:– С добрым утром, с весёлым пробуждением, милостивец… Кофеёк готов… Без лести скажу: нынче, как никогда, удался на славу… А сливочки… кренделёчки… Мм-м… Сам приглядел за пирожником… Кушай на здоровье, ваше сиятельство!..– Благодарствуй…Зубов небрежно протянул руку своему угоднику.Тот в порыве рабской преданности взял обеими руками пальцы Зубова, слегка пожал и, неожиданно заметив, что колено фаворита обнажилось из-под покрывала, осторожно нагнулся, коснулся губами открытого места и покрыл его одеялом, бормоча:– Озябнуть изволят ножки твои, милостивец… Беречь, чай, их надо… ножки-то…Зубов, привыкший ко всяким формам угодливости, всё-таки смутился и, быстро укрывшись поплотнее, сказал:– Что ты, государь мой… Не женщина я, чтобы подобные ласки… Верю, что от сердца. Да лучше не надо…– Не буду, не стану, милостивец… Не стерпел… Когда ножку увидел, ту самую… твою… Хе-хе-хе… Сердце взыграло. Все мы – рабы нашей государыни-матушки. Ничего не пожалеем для неё. Вот я и… Не взыщи, милостивец… Пей… На здоровьице. Горячо ли? Хорошо? И ладно… А я пойду… Только… словечко вот ещё…– Что такое? Говори…– Да слыхал я: принца немецкого сменить думает государыня. Благодетель наш, князь Николай Иваныч, братца на его место ладит… Генерала Салтыкова… Должно полагать, и вакансий при том немало откроется… Так уж попомни меня, слугу своего верного… И племянничка, Серёжку… Знаешь, чай, его. Оба мы тебе готовы усердствовать… Так уж ты…– Хорошо, хорошо. Если только перемена будет, я буду помнить… А много народу там ждёт? Из чужих?– Полны горницы… Лизоблюдишки набежали… Лишь бы беспокоить тебя, благодетеля! Того не понимают, что мужей таких в их деятельности государственной излишними заботами утруждать нельзя и докучать им не подобает. Дух чтобы бодрый у милостивеца был, чтобы он мог угодить матушке-государыне чем Бог послал… Хе-хе-хе… Ну, я тоже докучать не стану… Уж сам попомнишь просьбишку…– Да, да, буду помнить. Скажи там, чтобы отказали всем, и не принимаю сегодня… Что-то не по себе мне…– Здоров ли, ангел мой? Лекаря бы… А то бы…– Здоров, здоров я! Ступай, скажи…С низкими поклонами вышел Кутайсов.Зубов с помощью камердинера набросил на себя меховой халат и перешёл во вторую комнату, где тоже горел камин, сел около него на низеньком кресле, ноги протянул на мягкую скамеечку. Взяв пилку, стал точить розовые ногти и приказал камердинеру:– Кто тут рядом? Своих зови. А чужих не принимаю.Кивнув довольно приветливо на низкие поклоны троих вошедших, Зубов обратился прежде всего к Козицкому:– Ну, что там у тебя?Тот подал несколько бумаг из портфеля.Зубов взял, поглядел, выбрал одну и стал читать, положив остальные на стол, рядом. Довольная улыбка показалась на его изнеженном, ещё розоватом от сна лице.– Прекрасно… Неужели это так? Это я могу сделать. Всё в моих руках. Только чтобы потом от условия не отступил купчишка… А то знаешь: тонет, топор сулит…– Быть тому невозможно, ваше превосходительство. Он есть в наших руках, так и останется. Откупное дело такое, что всегда можно прореху найти, если даже не новую продрать… Тут всё верно.– Тогда я исполняю. Напиши записку. Я отцу в Сенат сам перешлю… Тяжба на исходе. Теперь самое время… А тут?Он взял остальные бумаги, снова проглядел их.– Хорошо. Пусть полежат. Я сегодня скажу тебе. Ещё потолковать тут надо… С Вяземским или с братом Дмитрием. Он сам тестю передаст. Ты иди, записку отцу напиши. Вот, бери докладную. А что сам Логинов?– Ждёт, как мы тут порешим.– Пусть ждёт… Ну, у вас что нового, государи мои? Ты с чем это, Гавриил Романыч? Пакет подозрительный… Знаешь, на Новый год были мы с государыней в пансионе благородных девиц, что на Смольном дворе… И вздумалось этим козочкам… цыпинькам мне сюрприз поднести… Вижу, несут две мамочки… Ничего уже, с грудочкой… Из старших, видно. Приседают и подают… Разворачиваю – атласу белого кусок, цветочками зашит… И стихи на нём вышиты же, весьма изрядные. Вон там лежат, на столе. На французском диалекте. Весьма изрядные… Кто только им стряпал? Ха-ха-ха… После всю ночь об этих пупочках думалось… Сами бы они себя поднесли. Я бы не прочь был… Ха-ха-ха!.. А то стихи… Вот и у тебя вид сходный теперь… Ну, показывай…– Угадал, милостивец, ваше превосходительство. Стишки сложились. Не мудрёные, да от сердца. Уж не посетуй… Прочесть не изволишь ли?– Как не изволить? Читай, голубчик… Да что ты стоишь? Садись… Какие там у тебя ещё стихи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93