сифон для раковины виега
.. Слушайте, пока мы спорили, я всё думала о речах моего сына. Он тоже непреклонен… неисправим. И многое готов изломать, если ему дать волю. Многое повернул бы назад… если бы… Ручаюсь и я: этого не будет… ни при мне, ни при великом князе, Александре, внуке моём… См. письма Екатерины к Гримму (примеч. автора).
– Как, государыня, разве вы задумали?.. Решили?..– Потом. Это я так… не то, что хотела… Сюда, дети!.. – по-русски, громко заговорила она. – Мы кончили разговор. Что хотите? Я слушаю вас…И с ласковой, доброй улыбкой двинулась навстречу обоим внукам, которые издали выжидали минуту, когда можно будет подойти к своей державной, нежной бабушке… * * * Блестящим фейерверком закончился весёлый воскресный день в полуосаждённой врагами столице.Никто не знал, что готовит новое утро на полях битв. Чего можно ждать здесь, под кровом обширного царскосельского дворца?А здесь утро понедельника началось очень бурно.Очередной докладчик, генерал-майор, статс-секретарь Попов ещё сидел перед государыней и своим вялым голосом излагал военные дела, а в приёмной ждали ещё два-три человека, когда Захар появился из маленькой двери, ведущей на половину, отведённую для фаворита и теперь занятую графом Дмитриевым-Мамоновым.Государыня, даже не дождавшись, пока старый слуга подойдёт и шепнёт, в чём дело, кивнула головой Попову, и этот толстоватый, нескладный, широконосый человек пятидесяти пяти лет вскочил и удалился из покоев так быстро и легко, как будто его несло ветром…– Граф там? Проси! – сказала императрица Зотову.Быстрыми, нервными шагами вошёл фаворит.Дверь как бы сама собою плотно заперлась за ним.– С добрым утром, мой друг! Хорошо ли почивал? Как чувствуешь себя? Судя по лицу, нездоровье вчерашнее не отошло. я велю позвать к тебе Роджерсона, не правда ли? Он всегда удачно помогает тебе… Ну, садись, говори, с чем пришёл.Мамонов послушно сел, но не мог, очевидно, сразу заговорить.Невысокий, стройный, с лёгкой наклонностью к полноте, фаворит был очень красив лицом. Томные, продолговатые, лучистые глаза то загорались, то потухали под густыми ресницами, красиво обрамлённые тонкими бровями редкой правильности. Невысокий, но хорошо развитой полукруглый, открытый лоб гармонировал с общим правильным мягким овалом лица. Черты, немного мелкие для мужчины, поражали законченностью, тонкостью, влекли каким-то особым своим обаянием. Матово-бледное, чистое лицо оживлялось нежным, лёгким румянцем щёк. Резко очерченные ноздри римского носа, безукоризненная излучина красных, слегка пухлых, женски капризных губ, розовые, небольшие уши, выглядывающие из-под пудреных буклей модной причёски, – всё это останавливало взоры. И во всём лице был какой-то свой характер, что-то лёгкое, неуловимо женственное, что могло и должно было очень нравиться именно такой твёрдой, мужественной женщине, как Екатерина Великая.По-женски красивы были и руки у графа: выхоленные, снежной белизны, с розоватыми, отточенными в виде миндалин ногтями, они, казалось, ждали поцелуя… и часто осыпала их этой лаской подруга фаворита в нежные минуты любви и страсти.В любимом, красном бархатном кафтане, перехваченном орденской широкой лентой, с пудреными волосами, в белых атласных коротких штанах с пряжками, с орденами, украшенными крупными бриллиантами, висящими на шнуре из низаных больших жемчужин, – в этом виде он походил на ожившую фигурку из севрского фарфора красивой, стройной женщины.Даже в эту минуту, имея полное основание ожидать, что не с добром пришёл к ней этот «писаный красавчик», залюбовалась им невольно Екатерина и, расхаживая по комнате, почти не сводила глаз с этого лица, прекрасного по-прежнему, но словно измятого, обрюзглого слегка.Такое лицо бывает именно у женщин, если они проводят ночь в любви, не щадя сил, или долго рыдают от настоящей, мнимой ли измены своих друзей.У графа глаза на самом деле были красны и заплаканы. Но он, видимо, стыдился своей слабости и решил крепиться, выказав приличные своему полу, положению и летам мужество и решимость.Но это казалось легко осуществить там, у себя, в роскошно убранных покоях, не имея перед глазами мощной фигуры Екатерины, не встречая пытливого и в то же время строгого, чуть ли не угрожающего взгляда знакомых, голубых, теперь потемневших сверкающих глаз.– Что же ты, Саша? Или в молчанку пришёл играть? Так мог иное время выбрать для забавы. Видел, человека спугнул. С делами он сидел. И другие там, поди, ждали ещё. Я полагала, и у тебя что важное, когда вдруг доложился… Будь что по-домашнему, чаю, и погодил бы чуть. Приёму и так скоро конец… Что не потерпелось, сказывай… Я жду. Постараюсь сделать, если что… ну, понимаешь?..Не находя подходящих выражений и слов, Екатерина развела быстро ладонями рук и снова сжала их вместе, стала тереть одну о другую, как всегда делала в минуту волнения.– Смелее же, ну… Робеешь, что ли, мой друг? Смешно, Саша… Ну…Напоминание о робости подействовало прекрасно.Как большинство несмелых, нерешительных душ, фаворит не терпел, чтобы подозревали в нём такую слабость и говорили о ней даже самые близкие люди… Пришпоренный до боли, граф поднялся с кресла, в котором спрятался было, как ракушка в своей створке.– Что за пустяки! Чего бы это мне опасаться, робеть? Я весьма чувствую свою правоту. Знаю справедливость моей государыни, её открытый характер, великодушный, острый ум…– Та-та-та! Что-то большое понадобилось. Столько прибрал всего. Ну, всё едино: разом, выкладывай…– Да, я нынче хотел… Видишь ли, матушка моя… Мне думалось, государыня, про вчерашнее… Жаль, не сумел я хорошо изъяснить… огорчил против воли…– За четыре часа сказать не поспел? Дивно. Либо хочешь сказать, что самому видно, как мало прав был? Извиниться желаешь? В добрый час, я готова… Да нет. О правоте своей в первую голову мне доложил. Хотя я и не ждала нынче того, тебя увидя. Нам толковать подолгу, один на один, тогда польза и смысл, если связать хочешь снова верёвочку, которая в узле разошлась… А ежели ты всё про своё? Чего же старое переживать? Вижу, какая перемена в тебе. Молчала до сих пор. Тебя жалела. Думала, что и мне негоже за тобой, словно за мальчишкой шалым, следить, приглядывать, ревностями утруждаться, расстраиваться. А коли на то пошло, и я могу слова два сказать. Тепло ли тебе от них станет, не знаю. Да и той побегушке… девчонке лихой, которая посмела у меня моего друга отбивать, ссорить тебя со мною… вертеть тебя вокруг пальчика. Я уж так смогу ею повернуть… да и другими заодно…Внятно, раздельно, медленно выговорила Екатерина последние слова, не особенно повышая голос. Но он стал таким грозным, потрясающим, что граф побледнел до лёгкой синевы.– Да я… да кто же… Да никогда, государыня… Да разве… – залепетал наконец он, кое-как преодолев свою внезапную унизительную слабость.Екатерина вдруг махнула рукой и негромко расхохоталась, уловив страх фаворита. Ей стало и жалко его, и смешно.– Ха-ха-ха! О, Господи! Вот не чаяла, что так пугать тебя могу… Вздор!.. Успокойся! И слушай, что теперь, без гнева, по чести моей скажу… Ты знаешь, как я дорожу словом чести… Так слушай. Правда, прибыль мне не велика, если бросает своё место, уходит от меня человек, которого любила я всё время… которого, как мать, берегла и холила… но… и убыток не велик. Люди разберут, чья больше вина. И Бог рассудит… Только неправды я не выношу… Что ты такое плёл позавчера? Нынче, сдаётся, посмирнее стал. Сошло с тебя? Снова повторишь ли? Я в чём перед тобою виновата ли?– Конечно, нет, государыня… Я и в прошлый раз никого не винил, говорил, что не заслужил охлаждения… Но если оно явилось, тоже никто не виноват. Сердцу только Бог указать может, матушка! Больше никто…– Так, так. Мудрец какой стал ты у меня, Саша… Далее.– Я только и сказал: судьба. Силы мои слабы… Хвораю всё…– А я хожу за тобою… да так, как не каждая мать за дитятей за любимым…– Видит Бог, государыня, помню, ценю это… Вот слёзы мои на глазах тому порукою. Стыдно, а не прячу их, матушка. Смотри и верь…– Смотрю, верю… далее… – мягче и тише отозвалась Екатерина, забывшая обо всём в мире в эту минуту; она чувствовала, что у неё бесповоротно собрались отнять нечто близкое, дорогое.– А далее старое пойдёт… Первое, думается, не годен я тебе. Вместо радости и отдыха – заботы и скука со мною… с больным, с слабым… с печальным… Не рад и сам и не вижу в себе веселья былого. Улетело оно, златокрылое. Не поймаю. Не вини…– В том не виню… Далее…– Другое: тошно мне и на людей глядеть… Что говорят, что думают обо мне! Моложе был, как-то не думалось. А теперь что?.. Не сердись, матушка… Я о себе, не о тебе. Ты – выше всех. Тебе нет суда людского, кроме божьего. А я и о том думаю: придёт минута, надоем, как с другими было. Уйти прикажешь. Куда я глаза покажу? И перед самим собою… Прости. Всё скажу…– Всё, всё. Иначе как же?..– Война теперь. Народ последнее несёт. А я в роскоши купаюсь по твоей милости… Завистники шипят: фаворит, куски рвёт!– Ложь. Ты никогда не просишь… Я сама…– Мы это знаем, государыня, больше никто… А покор Покор – укор, упрёк.
остаётся… Вот посмотри, какие пасквили разгуливают и по нашему городу и по европейским дворам… Я не хотел… Но надо же мне оправдать себя… что не пустая, шалая дума толкает меня… От моего счастья уйти велит… Многое… тяжёлое… И вот это заодно…Граф подал Екатерине листок, сложенный пополам, исписанный внутри, как запись в приходно-расходной книге.Быстро двинувшись к письменному столу, Екатерина взяла со стола прежде всего золотую табакерку, одну из тех, какие стояли по всем комнатам, где проводила время государыня, раскрыла, втянула ароматный табак, с сердцем захлопнула крышку, отыскала очки, надела, взяла в руки большое увеличительное стекло в золотой оправе, развернула листок и стала читать…Гнев снова овладел ею с первых же строк. Но, стиснув свои белые, крепкие зубы, которые были всё ещё целы, кроме одного в верхнем ряду, Екатерина, слегка шевеля губами, будто читая про себя, просмотрела весь листок.Вот что на нём было:«Ведомость приходу и расходу по „маленькому хозяйству“ Екатерины Великого, как её бескорыстные хвалители, свои и иноземные, именуют.Со дня «Ропшинского действа», «Ропшинское действо» – драма, разыгравшаяся летом 1762 года в Ропшинском дворце. После провозглашения 28 июня Екатерины императрицей Пётр III подписал отречение и просил жену отпустить его в «чужие края», но Екатерина II распорядилась по-своему: бывший император отправился в своё имение Ропшу. Его сопровождали Алексей Орлов, Барятинский и Пассек. Через несколько дней после прибытия, 6 июля, Пётр Фёдорович был убит в одной из отдалённых комнат дворца.
роптания достойного, и до наших дней, кроме предбудущего, как Господь нам ещё да поможет.
1) 1 От фр. plaisir – удовольствие, развлечение.
– Пашквиль гнусная… Я знаю, чьих рук дело. Она, «дружок мой», помощница всего и во всём главная, муравей навозу. Душенька-княгинюшка, красуля… Академии директор и всем сплетням заводчица… Ну, попадётся она мне… Тяжебница! Ей бы только чужих свиней хватать и резать, а не… Подожди, Екатерина Романовна, тёзка моя милая… Мы ужо…– Да нет, быть не может, чтобы она…– Кому иному? Другой бы не посмел… Тут ложь и правда совсем по-особому, по-женски смешана… Но… о ней ли будем спорить. Дашкову я давно на примете держу. Случая нет. А подойдёт, за всё отвечать заставлю… Что бы не сказала, будто я из-за обиды межой караю и гоню… Крикунья, горло широкое. Надо с ней иначе… Но всё же прошу мне сказать, что тебя тут трогать может? Дай Бог, чтобы о тебе так же много и хорошо говорили, как о светлейшем. А и его здесь поместили. Не место красит человека, человек – место, уж если на то пойти, что неловко, стыдно тебе любить меня… Меня!.. Вот ежели бы ты не любя, лукаво, продажно подходил – тогда иное дело… Я бы первая почуяла. Ежели бы ты видел, что не люблю я тебя, а только себя, старуху, тешу, слабости потакаю… Видишь, кажись, иное. А это самое… вот, колебание в тебе ещё ближе, ещё дороже тебя делает, когда обозначилось, что, кроме красоты телесной и сердечной нежности душу в себе гордую носишь… Так в чём же помеха? Я женщиной родилась. Иные нам пути и законы написаны и природой и небом, чем вам, мужчинам. Вы всё смеете… Всё себе разрешили… И думать не хотите о нас: может, женщина ни в чём, кроме пола, от вашей мужской души отличия не имеет. Мне судьба иное сулила, чем всем жёнам земным… Тридцать лет, почитай, я правлю страной, сильным народом… И меня саму великим мужем в женском образе зовут не за то лишь, что я платить могу, обласкать людей умею. Без огня дыму нет. Да ещё такого жаркого дыму, какой про твою «матушку», как зовёшь меня, по свету идёт!.. Чего же стыдиться тебе? Я не стыжусь, что, может, на сотни две лет путь новый указала жёнам на земле…– Путь новый?..– Да, да. Не про троны я говорю. И до меня были государыни… и будут. Я говорю о сердце. Про него скажу. Волю дала я на высоте своему сердцу и показала, что ни вреда, ни стыда нет от этого умной жене… Такой, которая свято держит своё чувство каждый раз, когда загорается оно. А что чувство не единожды в жизни загораться у нас, у жён, может, про то весь мир ведает. Укрывать же зачем, лукавить, лицемерствовать?! Нет! Кто смеет, пускай смеет… И слабых надо учить смелее быть. Не только государыней народа – водительницей жён русских во всей правде их душевной быть хочу. Ужели этого не поймёшь? Всё на своём стоять будешь? Молчишь? Говори же.– Оно-то и так, – грустно качая головой, ответил граф, – да мне задача та не по плечу. Простой я, не такой, как ты, матушка… Понял это… и вот…Он не досказал.– Ха-ха… вижу, правда… слабый ты духом, Саша. Жаль! Думалось, так и проведём мы последние дни. Немного мне осталось… Устала я… вверилась тебе. Светлейший тебя любит, с его помощью, гляди, и ты бы след оставил для родины… Ничего тебя не влечёт… Или, уж видно, что-нибудь так завлекло, что и глядишь – не видишь, слушаешь – и не слышишь… Знать Бог того хочет. Французы толкуют: «Сё que femme veut, Dieu le veut!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
– Как, государыня, разве вы задумали?.. Решили?..– Потом. Это я так… не то, что хотела… Сюда, дети!.. – по-русски, громко заговорила она. – Мы кончили разговор. Что хотите? Я слушаю вас…И с ласковой, доброй улыбкой двинулась навстречу обоим внукам, которые издали выжидали минуту, когда можно будет подойти к своей державной, нежной бабушке… * * * Блестящим фейерверком закончился весёлый воскресный день в полуосаждённой врагами столице.Никто не знал, что готовит новое утро на полях битв. Чего можно ждать здесь, под кровом обширного царскосельского дворца?А здесь утро понедельника началось очень бурно.Очередной докладчик, генерал-майор, статс-секретарь Попов ещё сидел перед государыней и своим вялым голосом излагал военные дела, а в приёмной ждали ещё два-три человека, когда Захар появился из маленькой двери, ведущей на половину, отведённую для фаворита и теперь занятую графом Дмитриевым-Мамоновым.Государыня, даже не дождавшись, пока старый слуга подойдёт и шепнёт, в чём дело, кивнула головой Попову, и этот толстоватый, нескладный, широконосый человек пятидесяти пяти лет вскочил и удалился из покоев так быстро и легко, как будто его несло ветром…– Граф там? Проси! – сказала императрица Зотову.Быстрыми, нервными шагами вошёл фаворит.Дверь как бы сама собою плотно заперлась за ним.– С добрым утром, мой друг! Хорошо ли почивал? Как чувствуешь себя? Судя по лицу, нездоровье вчерашнее не отошло. я велю позвать к тебе Роджерсона, не правда ли? Он всегда удачно помогает тебе… Ну, садись, говори, с чем пришёл.Мамонов послушно сел, но не мог, очевидно, сразу заговорить.Невысокий, стройный, с лёгкой наклонностью к полноте, фаворит был очень красив лицом. Томные, продолговатые, лучистые глаза то загорались, то потухали под густыми ресницами, красиво обрамлённые тонкими бровями редкой правильности. Невысокий, но хорошо развитой полукруглый, открытый лоб гармонировал с общим правильным мягким овалом лица. Черты, немного мелкие для мужчины, поражали законченностью, тонкостью, влекли каким-то особым своим обаянием. Матово-бледное, чистое лицо оживлялось нежным, лёгким румянцем щёк. Резко очерченные ноздри римского носа, безукоризненная излучина красных, слегка пухлых, женски капризных губ, розовые, небольшие уши, выглядывающие из-под пудреных буклей модной причёски, – всё это останавливало взоры. И во всём лице был какой-то свой характер, что-то лёгкое, неуловимо женственное, что могло и должно было очень нравиться именно такой твёрдой, мужественной женщине, как Екатерина Великая.По-женски красивы были и руки у графа: выхоленные, снежной белизны, с розоватыми, отточенными в виде миндалин ногтями, они, казалось, ждали поцелуя… и часто осыпала их этой лаской подруга фаворита в нежные минуты любви и страсти.В любимом, красном бархатном кафтане, перехваченном орденской широкой лентой, с пудреными волосами, в белых атласных коротких штанах с пряжками, с орденами, украшенными крупными бриллиантами, висящими на шнуре из низаных больших жемчужин, – в этом виде он походил на ожившую фигурку из севрского фарфора красивой, стройной женщины.Даже в эту минуту, имея полное основание ожидать, что не с добром пришёл к ней этот «писаный красавчик», залюбовалась им невольно Екатерина и, расхаживая по комнате, почти не сводила глаз с этого лица, прекрасного по-прежнему, но словно измятого, обрюзглого слегка.Такое лицо бывает именно у женщин, если они проводят ночь в любви, не щадя сил, или долго рыдают от настоящей, мнимой ли измены своих друзей.У графа глаза на самом деле были красны и заплаканы. Но он, видимо, стыдился своей слабости и решил крепиться, выказав приличные своему полу, положению и летам мужество и решимость.Но это казалось легко осуществить там, у себя, в роскошно убранных покоях, не имея перед глазами мощной фигуры Екатерины, не встречая пытливого и в то же время строгого, чуть ли не угрожающего взгляда знакомых, голубых, теперь потемневших сверкающих глаз.– Что же ты, Саша? Или в молчанку пришёл играть? Так мог иное время выбрать для забавы. Видел, человека спугнул. С делами он сидел. И другие там, поди, ждали ещё. Я полагала, и у тебя что важное, когда вдруг доложился… Будь что по-домашнему, чаю, и погодил бы чуть. Приёму и так скоро конец… Что не потерпелось, сказывай… Я жду. Постараюсь сделать, если что… ну, понимаешь?..Не находя подходящих выражений и слов, Екатерина развела быстро ладонями рук и снова сжала их вместе, стала тереть одну о другую, как всегда делала в минуту волнения.– Смелее же, ну… Робеешь, что ли, мой друг? Смешно, Саша… Ну…Напоминание о робости подействовало прекрасно.Как большинство несмелых, нерешительных душ, фаворит не терпел, чтобы подозревали в нём такую слабость и говорили о ней даже самые близкие люди… Пришпоренный до боли, граф поднялся с кресла, в котором спрятался было, как ракушка в своей створке.– Что за пустяки! Чего бы это мне опасаться, робеть? Я весьма чувствую свою правоту. Знаю справедливость моей государыни, её открытый характер, великодушный, острый ум…– Та-та-та! Что-то большое понадобилось. Столько прибрал всего. Ну, всё едино: разом, выкладывай…– Да, я нынче хотел… Видишь ли, матушка моя… Мне думалось, государыня, про вчерашнее… Жаль, не сумел я хорошо изъяснить… огорчил против воли…– За четыре часа сказать не поспел? Дивно. Либо хочешь сказать, что самому видно, как мало прав был? Извиниться желаешь? В добрый час, я готова… Да нет. О правоте своей в первую голову мне доложил. Хотя я и не ждала нынче того, тебя увидя. Нам толковать подолгу, один на один, тогда польза и смысл, если связать хочешь снова верёвочку, которая в узле разошлась… А ежели ты всё про своё? Чего же старое переживать? Вижу, какая перемена в тебе. Молчала до сих пор. Тебя жалела. Думала, что и мне негоже за тобой, словно за мальчишкой шалым, следить, приглядывать, ревностями утруждаться, расстраиваться. А коли на то пошло, и я могу слова два сказать. Тепло ли тебе от них станет, не знаю. Да и той побегушке… девчонке лихой, которая посмела у меня моего друга отбивать, ссорить тебя со мною… вертеть тебя вокруг пальчика. Я уж так смогу ею повернуть… да и другими заодно…Внятно, раздельно, медленно выговорила Екатерина последние слова, не особенно повышая голос. Но он стал таким грозным, потрясающим, что граф побледнел до лёгкой синевы.– Да я… да кто же… Да никогда, государыня… Да разве… – залепетал наконец он, кое-как преодолев свою внезапную унизительную слабость.Екатерина вдруг махнула рукой и негромко расхохоталась, уловив страх фаворита. Ей стало и жалко его, и смешно.– Ха-ха-ха! О, Господи! Вот не чаяла, что так пугать тебя могу… Вздор!.. Успокойся! И слушай, что теперь, без гнева, по чести моей скажу… Ты знаешь, как я дорожу словом чести… Так слушай. Правда, прибыль мне не велика, если бросает своё место, уходит от меня человек, которого любила я всё время… которого, как мать, берегла и холила… но… и убыток не велик. Люди разберут, чья больше вина. И Бог рассудит… Только неправды я не выношу… Что ты такое плёл позавчера? Нынче, сдаётся, посмирнее стал. Сошло с тебя? Снова повторишь ли? Я в чём перед тобою виновата ли?– Конечно, нет, государыня… Я и в прошлый раз никого не винил, говорил, что не заслужил охлаждения… Но если оно явилось, тоже никто не виноват. Сердцу только Бог указать может, матушка! Больше никто…– Так, так. Мудрец какой стал ты у меня, Саша… Далее.– Я только и сказал: судьба. Силы мои слабы… Хвораю всё…– А я хожу за тобою… да так, как не каждая мать за дитятей за любимым…– Видит Бог, государыня, помню, ценю это… Вот слёзы мои на глазах тому порукою. Стыдно, а не прячу их, матушка. Смотри и верь…– Смотрю, верю… далее… – мягче и тише отозвалась Екатерина, забывшая обо всём в мире в эту минуту; она чувствовала, что у неё бесповоротно собрались отнять нечто близкое, дорогое.– А далее старое пойдёт… Первое, думается, не годен я тебе. Вместо радости и отдыха – заботы и скука со мною… с больным, с слабым… с печальным… Не рад и сам и не вижу в себе веселья былого. Улетело оно, златокрылое. Не поймаю. Не вини…– В том не виню… Далее…– Другое: тошно мне и на людей глядеть… Что говорят, что думают обо мне! Моложе был, как-то не думалось. А теперь что?.. Не сердись, матушка… Я о себе, не о тебе. Ты – выше всех. Тебе нет суда людского, кроме божьего. А я и о том думаю: придёт минута, надоем, как с другими было. Уйти прикажешь. Куда я глаза покажу? И перед самим собою… Прости. Всё скажу…– Всё, всё. Иначе как же?..– Война теперь. Народ последнее несёт. А я в роскоши купаюсь по твоей милости… Завистники шипят: фаворит, куски рвёт!– Ложь. Ты никогда не просишь… Я сама…– Мы это знаем, государыня, больше никто… А покор Покор – укор, упрёк.
остаётся… Вот посмотри, какие пасквили разгуливают и по нашему городу и по европейским дворам… Я не хотел… Но надо же мне оправдать себя… что не пустая, шалая дума толкает меня… От моего счастья уйти велит… Многое… тяжёлое… И вот это заодно…Граф подал Екатерине листок, сложенный пополам, исписанный внутри, как запись в приходно-расходной книге.Быстро двинувшись к письменному столу, Екатерина взяла со стола прежде всего золотую табакерку, одну из тех, какие стояли по всем комнатам, где проводила время государыня, раскрыла, втянула ароматный табак, с сердцем захлопнула крышку, отыскала очки, надела, взяла в руки большое увеличительное стекло в золотой оправе, развернула листок и стала читать…Гнев снова овладел ею с первых же строк. Но, стиснув свои белые, крепкие зубы, которые были всё ещё целы, кроме одного в верхнем ряду, Екатерина, слегка шевеля губами, будто читая про себя, просмотрела весь листок.Вот что на нём было:«Ведомость приходу и расходу по „маленькому хозяйству“ Екатерины Великого, как её бескорыстные хвалители, свои и иноземные, именуют.Со дня «Ропшинского действа», «Ропшинское действо» – драма, разыгравшаяся летом 1762 года в Ропшинском дворце. После провозглашения 28 июня Екатерины императрицей Пётр III подписал отречение и просил жену отпустить его в «чужие края», но Екатерина II распорядилась по-своему: бывший император отправился в своё имение Ропшу. Его сопровождали Алексей Орлов, Барятинский и Пассек. Через несколько дней после прибытия, 6 июля, Пётр Фёдорович был убит в одной из отдалённых комнат дворца.
роптания достойного, и до наших дней, кроме предбудущего, как Господь нам ещё да поможет.
1) 1 От фр. plaisir – удовольствие, развлечение.
– Пашквиль гнусная… Я знаю, чьих рук дело. Она, «дружок мой», помощница всего и во всём главная, муравей навозу. Душенька-княгинюшка, красуля… Академии директор и всем сплетням заводчица… Ну, попадётся она мне… Тяжебница! Ей бы только чужих свиней хватать и резать, а не… Подожди, Екатерина Романовна, тёзка моя милая… Мы ужо…– Да нет, быть не может, чтобы она…– Кому иному? Другой бы не посмел… Тут ложь и правда совсем по-особому, по-женски смешана… Но… о ней ли будем спорить. Дашкову я давно на примете держу. Случая нет. А подойдёт, за всё отвечать заставлю… Что бы не сказала, будто я из-за обиды межой караю и гоню… Крикунья, горло широкое. Надо с ней иначе… Но всё же прошу мне сказать, что тебя тут трогать может? Дай Бог, чтобы о тебе так же много и хорошо говорили, как о светлейшем. А и его здесь поместили. Не место красит человека, человек – место, уж если на то пойти, что неловко, стыдно тебе любить меня… Меня!.. Вот ежели бы ты не любя, лукаво, продажно подходил – тогда иное дело… Я бы первая почуяла. Ежели бы ты видел, что не люблю я тебя, а только себя, старуху, тешу, слабости потакаю… Видишь, кажись, иное. А это самое… вот, колебание в тебе ещё ближе, ещё дороже тебя делает, когда обозначилось, что, кроме красоты телесной и сердечной нежности душу в себе гордую носишь… Так в чём же помеха? Я женщиной родилась. Иные нам пути и законы написаны и природой и небом, чем вам, мужчинам. Вы всё смеете… Всё себе разрешили… И думать не хотите о нас: может, женщина ни в чём, кроме пола, от вашей мужской души отличия не имеет. Мне судьба иное сулила, чем всем жёнам земным… Тридцать лет, почитай, я правлю страной, сильным народом… И меня саму великим мужем в женском образе зовут не за то лишь, что я платить могу, обласкать людей умею. Без огня дыму нет. Да ещё такого жаркого дыму, какой про твою «матушку», как зовёшь меня, по свету идёт!.. Чего же стыдиться тебе? Я не стыжусь, что, может, на сотни две лет путь новый указала жёнам на земле…– Путь новый?..– Да, да. Не про троны я говорю. И до меня были государыни… и будут. Я говорю о сердце. Про него скажу. Волю дала я на высоте своему сердцу и показала, что ни вреда, ни стыда нет от этого умной жене… Такой, которая свято держит своё чувство каждый раз, когда загорается оно. А что чувство не единожды в жизни загораться у нас, у жён, может, про то весь мир ведает. Укрывать же зачем, лукавить, лицемерствовать?! Нет! Кто смеет, пускай смеет… И слабых надо учить смелее быть. Не только государыней народа – водительницей жён русских во всей правде их душевной быть хочу. Ужели этого не поймёшь? Всё на своём стоять будешь? Молчишь? Говори же.– Оно-то и так, – грустно качая головой, ответил граф, – да мне задача та не по плечу. Простой я, не такой, как ты, матушка… Понял это… и вот…Он не досказал.– Ха-ха… вижу, правда… слабый ты духом, Саша. Жаль! Думалось, так и проведём мы последние дни. Немного мне осталось… Устала я… вверилась тебе. Светлейший тебя любит, с его помощью, гляди, и ты бы след оставил для родины… Ничего тебя не влечёт… Или, уж видно, что-нибудь так завлекло, что и глядишь – не видишь, слушаешь – и не слышишь… Знать Бог того хочет. Французы толкуют: «Сё que femme veut, Dieu le veut!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93