О себе и о России.– Я – весь внимание, государыня…– Как бы это вам сказать?.. С одной стороны, они, англичанин и пруссак, в своих донесениях оба правы… Но они – дураки. Война нам тяжела… войск не хватает… начальники бездарны или вороваты. А то и никаких нет, хоть сама надевай генеральские штаны… Провиант подвозить трудно, да порой и нечего… Денег мало… оброки тяжелы… народ стонет… ропщет порой… и не без серьёзного основания. Теперь плохо. Грозит быть ещё горше. Особливо если пруссаки выполнят свою угрозу и вцепятся с запада, впустят нам зубы в самое горло, как делает то швед на загривке, как турок хватает за далёкий зад… О пасквилях и враках, кои против меня распускаются даже при версальском дворе, не стану говорить. Ни помочь, ни помешать делу это не может… Царства это мало касается… Отвечать в том я буду истории, а не моим союзникам и врагам… Вот, значит, о делах… На первую Турецкую войну ушло у нас почти полсотни миллионов рублей. Теперь надо столько же, если не больше. Без денег нет войны, а без войны нет силы! Но мы сильны, что бы там ни говорили. И будем ещё сильнее! Да хотя бы вот почему…– Доказательств не надо, государыня. Я их вижу перед собой…– Я говорю сейчас серьёзно, Сегюр. Они не знают моей земли, не знают моего народа, его веры в свои силы, веры в меня, в каждого, кто займёт моё место, кто будет по доброй совести исполнять свою обязанность, честно станет править своё ремесло. И великому народу в обширном краю не страшны никакие жертвы. Мы решили брать по пять рекрутов с тысячи. И рекруты есть. Мы можем их взять и десять с тысячи. Они явятся под знамёна. Что бы сказали у вас на такую вербовку?– Долой правительство и к чёрту короля!– Вот то-то и есть… Нет денег – я выпускаю ассигнации и получаю за них всё, что мне надо… Если захочу просто писать своё имя на кусочках кожи, на холсте – и за них мне принесут всего. Никакие жертвы не страшны, не тяжелы моему народу, пока он верит, что это для его блага, для блага его земли… А они, эти чистые, наивные дети мои, они верят этому!– И не обманутся, государыня…– Бог ведает, дающий успех и посылающий горе государям, народам и каждому нищему на земле. Я – не ханжа, но есть нечто, во что я глубоко верю. Вот вам первая моя сила. Вторая, то…– Что вы сознаёте её и этим заражаете и окружающих, и целый мир, государыня!– Пожалуй, и так, Сегюр. Это умно… очень умно. Такую «заразу» я всегда рада распространять. А вот та, которая идёт с вашей стороны, особливо из Парижа, мне не очень по душе… В ней кроется опасность и для моего трона. Как в Святой книге: народ мой счастлив, пока не познал добра и зла. Придёт пора, он сможет всё знать, на всё дерзать. Но пока тому не время… Я много думала о том, что происходит у вас на родине, Сегюр. Там очень плохо, Сегюр. Мне особенно обидно и за вашу королеву… и за короля… и за меня самоё… Теперь-то помощь Франции была бы мне нужна Речь идёт о предложенном Франции ещё в 1787 году тройственном союзе России, Австрии и Франции против Турции, в то время союзницы Франции. После взятия Очакова, когда стали распространяться слухи о намерении Пруссии начать против России войну, Екатерина II возобновила свои предложения. Франция вела двойную игру: она делала вид, что ведёт переговоры с Россией о союзе, и посылала многочисленных волонтёров в ряды русской армии, но в то же время поставляла Турции своих офицеров и сапёров.

… Скажите, как думаете, поможет ли мне ваш двор войсками и другим, если этот мальчишка, король прусский, как обещал Швеции и полякам, объявит нам войну?..– Я об этом не вёл переговоров ни с моим повелителем, ни с министрами, но как частный человек думаю…– Не продолжайте. Я не хочу ставить вас в затруднительное положение. Сама вижу, что вашему двору теперь не до военных авантюр. Третье сословие требует слишком много… Предстоит целая буря… У руля там стоят люди не слишком решительные и смелые, беспечные даже, могу сказать. Ничего не приготовлено, нет ярких решений… Знаете, порою мне сдаётся, ваш трон похож на тяжкую колесницу с надломленной осью, уносимую конями, которые закусили удила…– Образное сравнение, ваше величество… но более подходящее к сарматам и скифам, чем к нашему весёлому народу, к галлам, государыня.– Не обижайтесь, Сегюр. Я вам верю, люблю вас, потому, может быть, не очень выбираю образы и слова… Но как сказать иначе, если за короткое время у вас столько раз меняли министров и всю систему управления… У вас, где жизнь давно идёт твёрдой колеёй…– В чужих делах так трудно разбираться, государыня. Вы только что прекрасно доказали это, разбирая нападки на Россию.– Да я и не нападаю на Францию. Это – чудесная страна. Её постигло несчастье. Безумие, зараза, как вы недавно сказали сами. А средство для лечения такое простое… Я успевала с ним даже тут, в моей ещё полупросвещённой, полудикой стране, – среди стольких бурь, бушевавших вокруг меня, после стольких гроз, отголоски которых ещё встретили моё воцарение в стране… Я чужой явилась, не правнучкой Мономахов и святых князей, как ваш король, потомок древнейшей родной династии…– Но тогда я спрошу, чем успели вы, государыня, добиться таких волшебных результатов?..– Чем?.. Чем, хотите знать? – помолчав, переспросила Екатерина. – Да в двух словах могу вам передать: пока я была великой княгиней и видела, что творится вокруг, я поняла самое главное, как не надо управлять. О, нет сомнения: две недели власти, как ею пользовалась дочь Великого Петра… как она царила десятки лет… И меня бы постигла участь моего покойного повелителя и супруга… Как постигла она его… за тот же грех… А если подумать о годах императрицы Анны? Ужас! Вспомнить страшно. Она, нет, вернее, министр её, этот зверь, Бирон, казнил и сослал ни за что больше семидесяти тысяч людей… Могу поклясться: по доброй воле не делала и не сделаю этого в России. Вот первое, что приняла я за правило… Там остаётся немного… Как жить, как вести своё маленькое хозяйство…– В шестнадцать тысяч квадратных вёрст, государыня…– Да-да. Я как-то уж говорила вам… То, что передумано мною за долгие годы, пока я была почти узницей в качестве великой княгини, дало мне материала и работы на добрых десять-пятнадцать лет после воцарения… А там явился навык, дальше колесница идёт своим ходом. Наметила я себе план управления и поведения в делах, от которого не уклоняюсь никогда. Воля моя, раз высказанная, остаётся неизменной. И лишь стараюсь высказать её возможно менее поспешно… У нас здесь всё постоянно. Каждый день походит на те, что предшествовали ему. Меняются с годами и обстоятельствами люди, но не дела, не ход политики. А как все знают, на что могут рассчитывать, то никто и не беспокоится. Даю я кому-либо место, он может увериться, что сохранит его за собой, если только не совершит преступления. Это даёт всему твёрдость.– Но, государыня… если вы убеждаетесь… что ошиблись? Что сановник или избранный вами министр совершенно не пригоден? Как же тогда?– Пустое… Я бы оставила его на месте, а сама работала с каким-либо из способных его помощников. А сам министр сохранил бы и пост свой, и положение… Сохранил бы и меня от нареканий, что я плохо выбираю слуг для России, для трона, для земли.– Это очень мудрёно, конечно, но осуществимо лишь в вашей благословенной стране, государыня…– У полудиких скифов и сарматов?.. Ничего. Я не обидчива. Вот почти весь мой секрет. Остаются пустяки. Я наказываю даже сильно виновных лиц только тогда, когда начнут меня понуждать к этому со всех сторон… причём сама помогаю этим понуждениям. Отказывать в излишних просьбах я поставила несколько людей, на которых и падают нарекания за отказы. Милости раздаю сама… Хвалю громко, при всех… Браню наедине, втихомолку, но сильно… Затем… Да вот, должно быть и всё…– Исключая ум, отвагу и постоянное счастье, о которых почему-то не помянули вы, государыня…– Когда я умру, пусть люди и Бог помянут меня с ними вместе, граф… А теперь вернёмся к нашему стаду… Не могу я забыть прусского короля-забияки. Что думает о себе этот молокосос? Я научу его, как надо заниматься своим ремеслом, – пусть даже не встречу помощи ни от Версаля, ни откуда в мире… А всё-таки прямо сознаюсь: сейчас мы очень слабы. И попробуйте написать Монморену всё, что касается Фридриха с его Пруссией… Видите, Сегюр, за доверие я отплатила, как умела, тем же.– Я тронут, верьте, государыня… Больше: я изумлён. Столько лет я имею счастье видеть, знать вас…– И не узнали сполна? Это участь всех людей. Поди, и Екатерина Сегюра знает не больше, чем он её… Время всё кажет в настоящем виде и цвете… А чтобы уж дойти теперь до конца… Мы долго толковали. Поди, теперь только и говору там, во всём дворце, что о беседе, которую так горячо и пространно мы ведём. Ничего. Пусть после обеда поломают голову. Это полезно и для желудка… Скажите…Екатерина вдруг поглядела прямо в глаза дипломату, словно желая отрезать возможность дать неверный ответ:– Скажите прямо, что вынудило вас провести два дня в Гатчине, у моего сына, Гатчина – резиденция наследника Павла Петровича. В 1783 году Гатчинский дворец с прилегающими к нему землями был куплен Екатериною II и подарен сыну.

у великого князя Павла? Что могли вы с ним найти общего? О чём толк шёл? Все эти годы, что вы здесь, я не слыхала о дружбе между вами. Что же так, вдруг? Только правду… или вовсе ничего. Я настаивать не стану.– А мне нечего скрывать, государыня. Недалёк день моего возвращения на родину.– Ваш отпуск? Да… Надеюсь, так и будет: отпуск, а не окончательный отъезд.– Я также надеюсь на это, государыня. По всем требованиям этикета и добрых приличий я поехал откланяться великому князю, наследнику трона…– Наследнику трона?.. Продолжайте, виновата. Я слушаю.– Но тут случилось маленькое приключение: сломалась моя коляска. Пока её чинили, прошло больше суток… Это время я и провёл в обществе великой княгини… Но больше князя…– Вот что… Так это всё именно так?..– Именно так, государыня, как вам, должно быть, и доносили… А речь у нас шла…– Не надо… Я не хочу выпытывать у вас, Сегюр…– Нет, позвольте, государыня… Священное имя друга, которым вы удостоили меня, трогательное доверие – всё это обязывает меня передать вам речи мои и великого князя Павла… В них много важного, что вам хорошо узнать…– Ну, тогда…– Я буду краток, государыня, и по возможности точен. Началось с очень печальных картин… Были высказаны предположения, которые ужаснули и огорчили меня…– За меня, Сегюр?– За вас обоих, государыня. Вы – мать, он – сын. Я не сентиментален. И в вашем величестве не замечал излишней мягкости. Но чтобы сын опасался так матери, Причиной взаимного отчуждения между императрицей Екатериной II и великим князем Павлом Петровичем был вопрос о престолонаследии.

чтобы положение его казалось ему таким тяжёлым, даже критическим… Я старался влиять на его разум. Уверял, что вы, государыня, нисколько не опасаетесь своего сына… Позволяете составлять свой двор по собственному усмотрению… Рядом с Царским он держит в своём распоряжении два боевых батальона, сам учит, вооружает, одевает их… даёт им офицеров…– Да-да… Я не боюсь… Я верю…– Значит, и он может и должен верить своей государыне и матери; так я и сказал… Вы, не опасаясь за себя, держите лишь одну роту гвардии на карауле… Ну, а если князь не приглашён в ближний Совет, если он не принимает близкого участия в делах, не знает всех тайн правления?.. Трудно, по-моему, и ожидать иного, когда князь открыто осуждает политику, управление, личную жизнь и связи государыни-матери… Я так: и сказал, простите…– Прекрасно, Сегюр. А он?– Князь стал уверять, что я мало знаю вашу страну. И затем спросил, как я думаю, почему на западе монархи занимают трон один за другим, наследуя без всяких смятений, а в России иначе? Пришлось указать на простую вещь: порядок наследования у нас твёрдо определён: трон получают только сыновья и старшие в роде. Не иначе. В этом главная разница между древними, произвольного характера, монархиями и новыми, где введён строгий правовой порядок. В этом – залог развития народа. Там же, где государь по своей воле может избрать наследника, всё неустойчиво, сомнительно. Тут полный простор честолюбию, козням, заговорам…– Вы так сказали, Сегюр?– Я говорил правду, государыня. Князь мне ответил, что в России к этому привыкли… Обычай – тиран. Изменить что-либо можно лишь с опасностью для самого себя. Кроме того, он заметил, что русские предпочитают иметь на престоле юбку, чем мундир. Тут уж я возражать не стал! Вот приблизительно, о чём и шли речи у нас всё время…– Благодарю, Сегюр. Так вы уезжаете скоро? Жалею. Говорю от души. Передайте вашему королю, что я желаю ему счастья. Желаю, чтобы доброта его была вознаграждена, чтобы исполнились все его намерения, прекратилось зло, приносящее ему столько печали… Чтобы Франция возвратила себе всю прежнюю силу и величие. Надеюсь, это будет в пользу мою, в пользу России… и во вред нашим всем врагам! Знаете, мне грустно расставаться с вами именно теперь, Сегюр. Лучше бы остались вы здесь, со мною, чем подвергаться там опасностям, которые могут принять размеры, каких вы и не ожидаете!Говоря это, Екатерина глядела вдаль, словно ясно видела там грядущую судьбу потрясённой Франции…– Франция в опасности, вы говорите, государыня… Я – французский дворянин…– Молчите. Мне представляется нечто иное. Мне думается, перед вами – особые пути, граф… Ваше расположение к новой философии, наклонность к свободе… Всё это заставит вас держать сторону народа в его споре с дворянством Франции. Мне это будет досадно. Я была и останусь всегда аристократкой. Это – мой долг, моё ремесло. Никогда бы я не отреклась от своих вековых прав, как это сделало на днях феодальное французское дворянство… Подумайте: вы найдёте вашу страну, охваченною опасною горячкой…– Я сам опасаюсь, государыня. Поэтому и обязан скорее вернуться туда…– Вижу, вас не удержать. Постараемся хотя задержать подольше. Но вот идут мои внуки. Узнаем, чего они хотят от бабушки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93