— Ну, что же, узнал дорогу на Бирюч?— Немного узнал. Теперь нам надо все на закат держать. Река Медведица в пути будет, потом Хопер, потом Дон, а за ними и самый Бирюч!…— Ну ну! Казна есть, кони добрые, сабли при нас, — сказал Петр, — едем брата Терентия повидать, а там и к дому!— Домой-то давай Бог к зиме быть, — проворчал Кряж.Петр засмеялся.— Возьми то, что уж больше никуда не поедем! Только нам и погулять с тобою. Там ты, я слышал, на Лушке жениться хочешь. Только, значит, теперь тебе и свобода. XVII ДВА БРАТА Ну уж и путь, Господи Боже мой! Почитай, тысячу верст на конях; почти два месяца в пути и в жар, и в холод, и под дождем, и под градом. Ночевали и в лесу, и в поле, встречали и разбойных людей, и татар, и киргизов, а случалось, на четыре дня пути живой души не встретишь.Кряж ворчал, а Петр только посмеивался над ним.— Вот, вот, — говорил Кряж, — тебе смешки, а коли бы татарва заарканила, не то бы было!— Да ведь ушли…— Ушли, а тогда бы не натужились. Гляди, царский посол! Ему бы до царя ехать, а он во куда!— Ниште, Кряж! Пожениться успеешь еще. Я тебе детей крестить сколько хошь буду!Кряж широко улыбался, но продолжал ворчать.Петр смеялся, а на душе его было сумрачно. Вот тебе воеводство! Такая даль, что, чай, никто и не знает, есть ли подлинно и место такое.Они переправились через Дон вместе с обозом чумаков и только тут впервые увидали людей, знавших город Бирюч.— Прямо! Все прямо! Иди себе на закат. Там, в степи, и будет тот город.Город тоже!Когда Петр стал подъезжать к нему, он ему весь показался таким маленьким, что впору весь зажать в кулак.Был он слажен на манер острожка.Высокие деревянные стены с башенкой над воротами, под ними ров с частоколом, перед рвом небольшой посад, ничем не огороженный.И кругом голая степь. Только ковыль колышет своим белым султаном.— Ну, сторона! — продолжал Кряж, а Петр только вздохнул, и его сердце сжалось от жалости.В посаде, оказалось, жили служивые казаки и стрельцы. Иного народа не было и в городе. Был он выстроен более для охраны государства от вторжения киргизов да казаков.— Эй, добрые люди, — закричал Кряж двум казакам, которые, сидя на земле, потрошили убитую дрофу, — как к воеводе проехать?— Как? — сказал один. — Известно, через ворота, а там улочкой и на воеводский двор!Кряж только отмахнулся от такого совета. Они въехали в раскрытые настежь ворота, проехали мимо виселицы, на которой качался какой-то татарин, и увидели широкую, коренастую избу.— Надо думать, это и есть воеводская! — сказал Кряж, сходя с коня. Петр тоже спешился.Оставив коней Кряжу, он вошел в избу, перекрестился и огляделся. Из-за стола испуганно вскочил толстенький человек с чупрыной и толстыми синими губами.— Чего тебе? — закричал он.— Воеводу!— На что тебе? — закричал он снова.Петр вспыхнул и, ловко ухватив толстяка за чупрыну, встряхнул его и крикнул:— Кажи, где воевода, дурацкая твоя башка! А то сейчас дух из тебя вытрясу! Ты кто?— Ой-ой-ой! — захныкал толстяк, сразу падая на колени. — Не погуби, ясновельможный пан! Я воеводский писарь! Сижу, дела вершу, а воевода молится.— А где его хоромы?— Туточки, по лесенке!Петр отбросил толстяка в угол и пошел по лесенке вверх. Мрачные, низкие горницы были ветхи и убоги.Половицы скрипели под ногами; черные балки под потолком подгнили и обнажили взрыхленные, прогнившие бока.Петр остановился и стал кашлять, потом закричал:— Терентий, где ты?— Кто тут? — послышался суровый голос.— Я, Петр, брат твой!— Брат!Дверка из соседней горницы распахнулась, и к Петру бросился и обнял его Терентий. Они стали целоваться и плакать.— Брат, брат! — повторял Терентий. — А я думал, что уже отрешен от мира! Как попал ты сюда?Петр торопливо отвечал на его вопросы и не сводил с него взгляда. Как изменился он за какие-нибудь полгода! Лицо его почернело, глаза ввалились и горели сдержанным внутренним огнем. Как опальный, он отпустил волосы, и они покрывали его лицо, плечи, спутавшись в густую черную гриву, в которой серебряными нитями вилась седина.Терентий искренно обрадовался брату и стал хлопотать около него.— Угощенье у меня невеликое, — говорил он, — что людишки поймают, да хлебушка, да квас на запивку! Ну, мне и будет! Дьяк-то мой, говорят, пиво варит и медом балуется, ну да на то он и дьяк!Петр увидел на столе дрофу, вероятно, ту самую, что потрошили в посаде.— Как живешь, брат? — с участием спросил его Петр.— Живу ничего. Слава Господу! Молюсь, пощусь, о грехах ваших скорблю, с протопопом посланьями меняюсь! Да! — он замотал головою. — Скажи, чтобы жена сюда не ехала. Ее здесь смерть ждет!… Я и один… а она как знает. Я, брат, — прибавил он тихо, — отрешился от мира! Мне тут что монастырь! Дела дьяк правит и на!…И Петр увидел, что Терентий действительно отрекся от мира. Все дела правил тот толстяк, выходец из Польши, которого встретил Петр. Он и судил, и жалованье выдавал, и казнил, и рядные записи вел. Все он, а Терентий только молился.И в городе говорили:— У нас не воевода, а монах!Царский поп при крошечной церкви с ужасом шептал Петру:— Живу и каждый день за свою душу трепещу. Совращает меня: восходи в старую веру! Велит петь по-старому и не служить на пяти просфорах. А я разве могу? Он же мне смертью грозит!… Беды!… Бает, сюда протопоп Аввакум будет. Тогда и вовсе беда! Посохом заколотит!Петр вздыхал и качал головою. Что сделали с братом? Был он могуч, был он светел умом, а теперь и хил стал, весь сгорбился, и умом затемнился словно.— Брат, — сказал он ему однажды, — неужели тебе в радость заточение сие? Я у царя силу имею. Скажи слово, что каешься, и тебя мы на Москву вернем!— Меня? К царю? — Глаза Терентия загорелись злым огнем. — К самому антихристу! Избави Господи! И не говори мне этого! Здесь, в тишине обретаясь, я скорблю и о нем, и о вас всех. Там распалился бы тигром и разметал бы капища ваши. И не говори мне этого!…Петр поник головою.Однажды Терентий со светлой улыбкой говорил ему:— Было мне в ночи видение. Приходила ко мне Божья страстотерпица, лампада неугасимая, Федосья Прокофьевна. Приходила вся в белом и манила меня за собою вверх, туда! — Терентий показал на небо. — А там ангелов хоры и сам Христос, и так сладкогласно поют, и аромат от них сладкий…— Ты помнишь ее? — спросил Петр.Терентий даже вскочил на ноги.— Ее ли забыть мне? — вскричал он. — Помню ее светлым видением, когда она знатной боярыней была, помню, когда она, как некий ангел, чумных подбирала с дороги. Помню поучения ее и последнее прощание. Ох, великомученица! — Он закрыл лицо руками, потом отнял их и продолжал: — Я не хотел ехать, не принявши благословения ее, и сподобился!… Я ждал две ночи. Ждал в Чудовом монастыре, когда ее еретики улещали, да не улестилась она. Ждал на ямском дворе, когда мучили ее палачи и жгли ее белое тело, власяницею изодранное! Ах, страстотерпица! Я вошел к ней в темницу, а она лежит на рогожах, вся в крови, железами скована, а лик ее светится, яко звезда вечерняя. Ты ли, Терентий? Я, мати моя! И она дала мне: лобызать свою руку и говорила мне: не бойся за меня, миленький; Он, Христос, голубчик наш, и того более страждал… А я плакал, у ее рогожи валяясь… Ее ли забуду!…По лицу его текли слезы. Он весь преобразился, и Петр невольно проникся умилением и удивлением к этим людям.«Крепка в них правда, — думал он, — а я только за царя держусь!…»Через две недели он простился с братом.— Прощай уже навеки! — сказал Терентий. — Здесь я свой покой приму!— Ну вот! — стараясь казаться веселым, ответил Петр. — Еще свидимся…— Там! — Терентий указал на небо, а потом прибавил: — Если покаешься…— Жене-то накажи, чтобы сюда не ехала, — сказал он еще раз.Петр поехал. Отъехав немного, он оглянулся. За посадом на голом месте стоял Терентий, подняв благословляющую руку. Солнце закатывалось и озаряло его багровым светом.«Словно кровью облитый», — подумал Петр и вздрогнул от тяжкого предчувствия.Три месяца спустя напали на острожек киргизы и всех в нем перерезали. XVIII НОВОЕ ЛОМИТ СТАРОЕ Был ранний утренний час. Боярыня Катерина Ивановна сидела в своем терему за пяльцами и то и дело взглядывала в окно, где кружил крупными хлопьями белый снег, и тяжко вздыхала.Княгиня Дарья Васильевна с усмешкою говорила:— Все своего ждешь? Пожди, скоро будет! Теперь и вора казнить успели, недолго и ему приехать. Надо быть, к моему соколу заехал.— Долго уж очень! — вздыхала Катерина.И вдруг в терем ворвалась Лушка и диким голосом закричала:— Приехали!Катерина вскочила, бросилась к двери, и в ту же минуту ее обняли и подняли сильные руки Петра.— Голубка моя!…— Сокол ясный!…— Тосковала?— Дай нагляжусь на тебя…— А деточки?…— Тут они.— Тьфу! — не выдержала жена Терентия. — На людях не зазорно! — И она вышла из горницы.Петр и Катерина не знали, как и обласкать друг друга, и к их радости присоединились и дети, а внизу в сенях так же миловались Кряж с Лушкою и Кряж говорил:— Поженимся! Князь обещал и всех детей крестить!…В горницу вошли старики.— Ишь, заспесивился! К старикам и не заглянул. Плеткой бы тебя! — ласково сказал старый князь. Петр повалился им в ноги, а потом встал и начал обниматься с ними.И все дружной семьею сошли в трапезную. Петр жадно ел и пил и озабоченно приговаривал:— К царю бы поспеть!— Успеешь, соколик! Кушай! — говорили женщины и передавали ему все новости. А их было немало.Милославские совсем в силе упали. Матвеева, Артамона Сергеевича, в думные бояре произвели. При дворе веселие да игры. Приехал немец Иоганн Готфрид Грегори и во дворце комедии ломает. Царь ему палату выстроил. Таково-то занятно!— Вот и нонче будет! Царь тебя беспременно позовет, — сказала Катерина. — Я с царицею буду!Петр слушал и стыдился рассказывать свои новости. Не хотел омрачать общей радости. Что рассказать ему? Видел он кровь, реками льющуюся, и разбой, и убийство, и мучительные казни. Видел Анну в заточении, Терентия, чуть не безумного. Анелю… Там скорбь безысходная, а тут светлая радость. И он молчал…Царь принял его ласково, а Матвеев расцеловался с ним.— Ведомо, ведомо твое старание, — сказал ему царь, — после я о награде твоей удумаюсь. Теперь иди домой, чай, жена заскучала, а ввечеру ко мне приезжай. У нас тут немец комедь с пляскою показывает. Как зовется-то?— Балет, — сказал Матвеев.— Балет! Вот на балет и приезжай! Прощай покудова что…И вечером Петр увидел балет. В большой палате были устроены помост для актеров и места. Сбоку, в отдельной горенке, сидели царица и боярыня, смотря на помост через решетку. Царь сидел на стуле, а вкруг его стали бояре, и ближе всех Петр с Матвеевым.Вот заиграла музыка и раздвинулся на обе стороны занавес, Петр смутился.— И музыка? — тихо сказал он. Царь услышал и засмеялся.— Они хоть и немцы, а без музыки, слышь, что без ног. Совсем плясать не могут. Ты смотри! — И царь весь отдался зрелищу.Выскочил мужчина (его Орфеем назвали) с цимбалами и стал так-то ловко ногами выкручивать, что твой скоморох!… Потом упал на колени и стал царя славить.После этого действо началось. Играли Эсфирь. Все как по Писанию.Цезарь, Ассуир с длинною черною бородою, и Эдисса, и Мордохей, и Аман — и все они играют и пляшут, и не знаешь, что чего лучше…Петр смотрел, затаив дыхание, а царь приговаривал:— Чудно! Дивно! Назидательная история и зело потешна!…
А в это же время в далеком Боровске кончалась Морозова В действительности она умерла двумя годами позднее. (Примеч. автора.)

.Ее держали в великом утеснении, в земляной яме, над которой бессменно ходил стрелец, разлучая ее со всем миром.Тело ее покрылось язвами, во рту образовалась цинга; с нее сняли оковы, но не облегчили ничем ее участи.В эту ночь она почувствовала близость смерти.— Милый! — сказала она стрельцу. — Господь зовет меня к себе, а у меня зело грязна сорочка моя. Не подобает мне, чтобы тело мое в нечистых одеждах легло в мать сыру землю. Вымой для Господа Бога!И стрелец умилился ее просьбою и вымыл ее сорочку.Она облачилась в нее и тихо скончалась в ночь с первого на второе число ноября.Тело ее завернули в рогожу и схоронили рядом с ранее умершей сестрою ее.
П. М. Строев, посетивший Боровск в 1820 году, видел на городище у острога камень, к которому боровские жители имеют особое почтение и даже кланяются ему до земли. Они рассказывают, что под камнем погребены две княжны, сожженные татарами.Строев же разобрал на камне следующую полустертую надпись: «Лета… погребены на сем месте сентября в 11 день боярина князя Петра Семеновича Урусова жена Евдокия Прокофьевна, да ноября 2 дня боярина… жена… Морозова боярыня Феодосья Прокофьевна, а в иноках инока-схимница Феодора; а дщери окольничего Прокопия Сидоровича Соковнина. А сию цку положили на сестрах своих родных боярин Федор Прокопьевич да окольничий Алексей Прокопьевич Соковнины».
Такова была кончина одной из ярких представительниц старого строя.Выступила она на борьбу с новым течением и была сломлена.Наступало новое время. Родился Петр, будущий реформатор, а его предтечею был царь Алексей со своею женою Нарышкиной и боярином Матвеевым. КОММЕНТАРИИ СОЛОВЬЕВ ВСЕВОЛОД СЕРГЕЕВИЧ (1849-1903), беллетрист. Старший сын историка С.М. Соловьева, Вс.Соловьев учился на юридическом факультете Московского университета. Литературную деятельность начал с 1865 года, печатал анонимно или с одними инициалами свои стихотворения в разных периодических изданиях. С 1876 по 1886 годы поместил в «Ниве» целый ряд исторических романов, имевших успех и вышедших затем отдельными изданиями. Таковы были романы «Княжна Осгрожская», «Юный император», «Царь-девица», «Касимовская невеста» и наконец пять исторических романов о семье Горбатовых («Сергей Горбатов», «Вольнодумец», «Старый дом», «Изгнанник» и «Последние Горбатовы»). В 1878 году в «Исторической Библиотеке» Вс. Соловьев напечатал романы «Вшивы», «Великий Розенкрейцер», «Жених царевны», «Царское посольство» и др. Кроме исторических романов, им были написаны два романа из современного автору быта «Наваждение», «Злые ветры» и два тома повестей и рассказов «Рассказы и очерки» и «Новые рассказы». Полное собрание его сочинений вышло в 42-х книгах в виде бесплатного приложения к журналу «Природа и люди» за 1917 год в издательстве П.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100