Это были патриаршие приставы.Юродивый радостно протянул им руки.— Миленькие, вяжите! — заговорил он. — Ввергните в тюрьму, в яму злую, да приму поношения во славу Господа!Приставы рады были такой добыче, но толпа оттеснила их, и послышался кругом глухой ропот.Юродивые пользовались огромным уважением в народе. Приставы испугались.— Нам вязать тебя не надо, а народ не мути!— Слуги антихристовы, — закричал тогда на них юродивый, — геенну себе готовите и малых в сети свои уловляете. Ужо будет вам! — И он гневно поднял свою палку, от которой приставы поспешно увернулись. В толпе раздался смех.— Ужо мы вас, государевых ослушников! — пробормотали злобно приставы и снова затерлись в толпу, которая увеличивалась с каждой минутой, слушая юродивого.А тот уже с пеной у рта громил Никоновы нововведения.— Книги святых отцов испортили. Православные семьсот лет молились по тем книгам, а ныне новые, и в них антихристовы словеса! Али святители до сего мудрого истинной веры не знали? Ох, ох, бедная Русь! Чего захотелось тебе за немцем вслед? Миколе чудотворцу — имя немецкое Николай, а во святцах и нет Николая!… Везде соблазн, везде окаянство!Речь его лилась неудержимым потоком и словно электризовала толпу. Со всех сторон начинали раздаваться крики, вопли, и толпа бессознательно влеклась к патриаршему двору, готовая мстить за старую веру, но в это время в нее врезался отряд стрельцов и приставы с батогами — и посыпались веские удары направо и налево. Толпа рассеялась.Но впечатленье от слов юродивого осталось неизгладимо, и каждый понес в дом свое смутное недовольство и неясный страх.Война, дороговизна, голод, разбойники.Не есть ли это кара Божья за никонианство, за отступление от веры отцов и дедов?И в верху, в теремах, также шло смутное брожение, хотя не в столь грозной форме, как в народе.Но Никон был тверд, как скала среди бушующих волн, которые с плеском и шумом разбиваются о гранитные бока ее, не в силах даже потрясти ее, не только разрушить.— Твори во истину и славу Божию, — говорил он, поддерживаемый восточными патриархами. XVIII БОЖЬЯ КАРА Солнце только подымалось с востока и кровавым заревом озарило полнеба, засверкав лучами на куполе Ивана Великого. Народ в Москве уже проснулся, и начиналась шумная, суетливая жизнь на площадях и улицах.Длиннобородые купцы приходили в торговые ряды, крестились на восток, на горящие словно в огне храмы, и медленно отмыкали огромные висячие замки своих лавок, в то время как подручные молодцы отвязывали злых собак и уводили их прочь от лавок.Иван Безглинг, в кафтане немецкого покроя, длинных чулках и башмаках с пряжками, шел по улице, направляясь к Москве-реке, к дому Теряевых, когда наткнулся на толстого купца. Тот оттолкнул его и грубо крикнул:— Шиш с Кукуя! Иди на Кукуй!Безглинг отскочил в сторону, но в тот же миг почувствовал толчок в бок и отлетел в другую сторону.— Шиш на Кукуе! — крикнул другой, толкнувший его.— Пустите! — просительно сказал Безглинг, но купцы окружили его и, с хохотом толкая его из стороны в сторону, кричали:— Чертов немец, иди на Кукуй!Молодые купцы потешались над бедным художником, а более старые стояли в стороне и бездействовали.— По-моему, — говорил один, — что черт, что немец — все едино.— Тэк! — кивал другой купец. — Все единственно!— Теперь они что? Кости мертвецкие в ступе толкут, черную немощь пущают…— Братцы! — закричал кто-то. — Да ведь это Никонов богомаз!— Ах он, песье отродье! — загудело кругом. — Ширяй его!Седой купец даже замахал руками.— Вот он, кургузый! Вот он, совратитель! Видели его, окаянного, Спасов лик! Срам!Безглинг почти терял сознание от беспрестанных толчков; камзол его обратился в лохмотья, шляпа упала в пыль и затопталась ногами. Он уже мысленно готовился к смерти, как вдруг раздались окрики, появились слуги с батогами, и толпа быстро раздвинулась на обе стороны, очищая дорогу и обнажая головы.— Что за шум? — резко спросил князь.— Да вот, княже, кукуевский шиш подвернулся. Потешились малость!— Никоновский богомаз! — крикнул кто-то из толпы со злобою.— Дела у вас нет, длиннобородые, — с презрением сказал князь Теряев, — в батоги бы вас! Иди, Иван! — обратился он к дрожавшему художнику и хотел тронуть коня, но бедный Безглинг вдруг отшатнулся, упал на землю и стал корчиться. Лицо его посинело, изо рта показалась темная кровь, он вскочил с земли, взмахнул руками и снова упал уже без движения.Толпа в ужасе смотрела на труп.В этот миг вдруг появился юродивый.Со стороны базара неслись смятенные крики.— Началось! — завопил Киприан, потрясая посохом. — Час возмездия ударил! Бойтесь, никонианцы! Господь идет с гибелью.— Мор, мор! — ревела прихлынувшая толпа.Князь Теряев взмахнул плетью.— Что там? — крикнул он.— Мор, — раздались голоса, — на рыбном базаре падают и мрут!— Гибель никонианцам! — ревел юродивый.— С нами крестная сила!— Гнев Божий! — раздались голоса.— Убрать! — сказал князь слугам, указывая на посиневший труп, который лежал у ног его коня, и двинулся из толпы. Вдруг снова раздались вопли. Два человека извивались на земле в предсмертной муке.Ужас объял князя. Он ударил коня и понесся в Кремль прямо к князю Куракину.— Князь, неладно! — заговорил он, крестясь на иконы. — В городе мор!— Да что ты?Князь Куракин, толстый, низенький, от страха присел на лавку.— Сам видел! Люди падают и мрут, корчась от болезни.— С нами крестная сила! Милый князь, — заговорил он спешно, — иди до патриарха, скажи ему, а я к Пронскому! Что делать? То-то государь гневен будет!— Божья воля! — ответил князь.Он пошел к патриарху. Уже не на коне, а пеший и притом без шапки, перешел он патриарший двор и вошел в палаты. Отрок тотчас повел его к патриарху.Князь стал на колени, принял благословение и облобызал руку Никону, после чего стал передавать, чему был свидетель.Никон, высокий сухой старец с властным лицом и жестким взглядом, слушал его, изредка кивая головою.— В грехах погрязли, — сказал он, — Божья кара! Иди, князь, до Пронского. Скажи, патриарх наказывает царицу с детками увозить спешно! Не мешкай, зараза сия гибельна!Князь опять склонился под благословение. Патриарх благословил его, и когда князь уходил, он говорил уже своему дьяку:— Записывай, я говорить буду!Чума!… Словно внезапная гроза с ливнем, разразилось это бедствие над Москвою сразу, без всякого предупреждения.Правда, потом припомнили, что скот падал, но до страшного 9 августа 1655 года никто не думал о такой беде.Люди падали в домах, на улицах, на площадях, в лавках. Воевода, сидевший в приказе Малой Чети, вдруг упал и умер в корчах. Палач, стоя подле дыбы, не успел поднять пытаемого и свалился. На лобном месте повалились стрельцы, и испуганный народ разбежался вместе с палачами, дав преступнику нежданную свободу.Смерть! Народ растерялся и не знал, где искать спасения: власти растерялись тоже, и только Киприан бесстрашно ходил всюду и ликуя кричал:— Божье попущенье! Гибель никонианцам!Патриарх написал воззвание к обезумевшему от ужаса народу. «Божья кара! — писал он. — Ей же покориться со смирением».Он советовал держать посты, молиться и терпеть, но сам спешно уехал из Москвы вместе с царицею и царским семейством в Калягин монастырь.Князь Теряев тоже услал под Коломну свою мать и жену и собирался услать Эхе с семьею.Бедная Эльза не могла прийти в себя от нежданной печали: ее жених, Иван Безглинг, пал первою жертвой заразы.— Эльза, не плачь, — уговаривал ее Эдуард, — такова судьба.— Ах, что мне судьба! — говорила она, заливаясь слезами.Эхе ходил мрачный, хмурый, а дедушка Штрассе рылся в книгах, думая найти средство против страшной заразы, но она уже пробралась в дом Теряевых и выкосила всю семью добрых немцев.Князь Теряев прямо из дворца, не заехав даже домой, проехал в дом Морозовой и велел провести себя к ней.Вздрогнула она, побледнела, услыхав его имя, но тотчас поборола страх свой и, шепча молитвы, опять свиделась с ним в молельной.— Почто занадобилась, Терентий Михайлович? — спросила она, стараясь казаться спокойной.— Боярыня, — ответил Терентий, не глядя на нее, — в городе зараза, мор. Закажи людям собраться и тебя увезти. Все едут прочь!— Киприанушка! — воскликнула боярыня, вспомнив его бессвязные речи. — Мор, говоришь? — И лицо ее просветлело.— Божья кара на никонианцев! — сказала она убежденным голосом. — Чудо, чудо!— Боярыня, люди мрут и в домах, и на улицах. Уезжай, Бога для.— Я? — Боярыня даже удивилась — А почто, Терентий Михайлович? Я замолюсь перед Господом, и Он удержит меня. Вероотступникам гибель, а нас помилует, ибо нам иное уготовано!Теряев изумленно взглянул на нее.— Зараза не разбирает, — сказал он, — и холоп, и боярин — всяк умирает!— Так, так! — ответила боярыня. — Но не стать бежать мне от гибели. На все воля Господа! И опять, в беде этой люди нужны: кого утешить, кому помочь, — а я уйду? Для того ли от Господа жизнь дана, чтоб беречь ее ради праздности? Ты едешь прочь?— Я не смею! Я поставлен царем на дело.— А я Господом Самим! Его ли ослушаюсь, — сказала вдохновенно Морозова.Князь Теряев взглянул на нее в изумлении и трепете и низко поклонился.— Прости, боярыня, меня, неразумного! Святая ты! — сказал он дрогнувшим голосом, а когда вернулся домой, какой ненавистной показалась ему жена, размалеванная, с черными зубами!Он рад был, провожая ее под Коломну, и с горечью подумал:— Умереть бы!… XIX МОР Это была ужасная болезнь. По замечаниям тогдашнего врача Сиденгама, она состояла из карбункулов и воспаления в горле, развиваясь в несколько часов и не зная пощады к пораженному. В одной Москве погибло от нее в ту пору более двадцати тысяч человек!Князь Пронский, высокий стройный красавец с русою бородою, сидел в своей палате и быстро писал донесение государю, зная, что о том же пишет и князь Теряев, и стараясь поэтому быть точнее в своих донесениях.Время от времени он вставал, потирал лоб рукою, ходил по палате и снова садился писать. Послание подходило к концу.«Все приказы, — писал он, оканчивая, — заперты. Дьяки и подьячие умерли, и все бегут из Москвы, опасаясь сей заразы. Только мы без твоего государева приказа покинуть города не смеем».Он окончил и откинулся к высокой спинке стула.— Так ладно будет! — сказал он, снова пробежав последние строки и прикрыв рукою глаза. С самого утра он чувствовал себя как-то нудно: устал словно. А правду сказать, и есть с чего утомиться!…Народ мутится, смирять его нужно, уговаривать. Церкви заперты, попы все померли, отпевать некому, да и хоронить тоже. А убирать трупы надобно, потому смердят по улицам и от сего наипаче зараза. Хоронить надобно не инако как колодниками: тем все едино — что на плахе умереть, что от заразы. И везде самому быть надо! Спасибо еще князю Теряеву. Молодой, да больно деловитый!…— Князь Терентий Теряев повидать тебя, княже, хочет, — сказал, входя в покои, отрок.Князь быстро встал.— Зови, веди! — сказал он.Терентий вошел, и они поцеловались.— С чем, князь?— Да вот государю отписку сделал. Может, прочесть захочешь?— А зачем? Я тоже отписал. Вот и пошлем заодно: твое и мое. Сейчас и запечатаем. Давай свое!Теряев подал и вдруг испуганно вскрикнул:— Князь, тебе недужно!— Не… не…И в тот же миг Пронский упал на пол, облитый темною кровью. Терентий успел отскочить в сторону и громко позвал слуг. Холопы вбежали и в ужасе попятились назад.Князь посинел. Белки глаз выворотились, и вид его приводил всех в невольное содрогание.Князь Теряев спешно взял свое и его донесения.— Берите князя и хороните в саду! — крикнул он холопам, но те не двигались с места, скованные ужасом.— Пошли, княже, за колодниками, — кланяясь, робко сказал стремянной покойного князя, — а нам умирать неохота!Князь грозно насупился, но палата вмиг опустела, а два часа спустя во всем доме князя не было ни одного слуги.— Такова и моя смерть будет! — подумал Терентий и тихо вышел из дома.Ужасен был вид улиц, по которым медленно проезжал князь на своем аргамаке.Дома и лавки, растворенные настежь, были пусты; то здесь, то там валялись трупы людей, застигнутых страшной заразой, и обнаженные по пояс колодники, вымазанные дегтем, волокли по улицам трупы, зацепив их баграми, чтобы свалить в общую яму.Невыносимый смрад стоял в туманном воздухе, сеял мелкий дождь, и среди безмолвия, при виде смерти и общего запустения страх проникал в душу каждого и заставлял думать о Божьем гневе.— Согрешили, окаянные! — вопил юродивый, бродя из улицы в улицу. — За никонианцев и ревнителей гибнут!Князь Теряев проехал Кремль и Белый город и стал заворачивать к Москве-реке, когда увидел каких-то людей, которые спешно входили в дом и выходили из него с сундуками и узлами, складывая все на телегу.— Воры! — решил князь и хотел их остановить, но потом раздумал.— От своей кражи погибнут, — подумал он с усмешкою.А люди, накладывая воз, весело переговаривались.— Все к Сычу волоки, там поделимся. Панфилушка, волоки сундучок-то!Панфил, бывший холоп воеводы Матюшкииа, ухватил огромный сундук и, напрягшись, бросил его в телегу.— Эка силища у лешего! — проворчал Шаленый.— Трогай, что ли! — закричал Косарь, и телега, скрипя колесами, двинулась по улице.Для них чума явилась пособницей их подлого дела. Они бесстрашно входили в зачумленные дома, где еще валялись трупы умерших, и ограбляли все, избегая только носильного платья.— К золоту да серебру не пристанет, — правильно рассуждал Мирон, их атаман, и они тащили складни, ризы с икон, кубки, посуду и кубышки с деньгами, не боясь ни приказов, ни приказных.Князь Теряев ехал дальше и вдруг в ужасе остановился, словно окаменев в седле.Боярыня Морозова, нежная красавица, с головой, повязанной убрусом, сама, своими белыми руками держала голову охладевшего, скорченного трупа, в то время как верный ее слуга Иван и сенные девки несли труп на длинных полотнищах.Князь пришел в себя и, спешно соскочив с коня, бросился к Морозовой.— Федосья Прокофьевна, — закричал он, — что делаешь? Али не жаль тебе живота своего!— Все в руках Господа моего, — с трогательной простотою ответила боярыня, — без Его воли не упадет и волос с головы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100