Но это, разумеется, было возмутительной клеветой.
Тем не менее происходящее начало серьезно беспокоить меня, и я решила, что по возвращении во Францию надо будет поспешить со свадьбой Генриетты и принца Филиппа, который за время нашего отсутствия успел получить титул герцога Орлеанского, так как мой брат Гастон умер. Кончина Гастона не особо расстроила меня, потому что я никогда не могла простить ему его фрондерства.
Здоровье Джеймса беспокоило нас все больше. К счастью, он не заболел оспой, и я искренне полагала, что он сильно потрясен историей с этой женщиной и тем, что столь опрометчиво сочетался с ней браком. Я думала, он сожалеет о случившемся и раскаивается в содеянном.
Лекари говорили, что его состояние ухудшилось после того, как сэр Чарльз Беркли ворвался в его опочивальню, упал перед ним на колени и объявил, что оболгал Анну Хайд и что у нее не было иных возлюбленных, кроме Джеймса. Он добавил также, что уговорил других мужчин признаться в своей близости с Анной, потому что думал, будто герцог Йоркский сам хочет расстаться с этой женщиной, расторгнуть брак и отыскать себе более подходящую невесту.
Анна Хайд была оправдана в глазах света, а Джеймс оправился от потрясения, вызванного признанием Беркли, и быстро пошел на поправку.
Карл был очень доволен случившимся и заявил, что Анне следует позволить вернуться ко двору и что надо устроить торжественные крестины ее ребенка. Он пришел ко мне и рассказал об этом. Я долго молчала, а потом произнесла:
– Итак, вы намерены вернуть ее ко двору и явились ко мне лишь затем, чтобы поведать об этом?
– Именно так, – ответил он, – и я счастлив, что все так обернулось. Анна – очень умная женщина, и она будет прекрасно влиять на Джеймса.
– Ваше Величество, – холодно проговорила я, – как только Анна Хайд войдет в Уайтхолл, я немедленно покину его.
Карл побледнел от ярости.
– Я всегда знал, что спокойная жизнь не для вас. Вы слишком любите заниматься делами других людей и не выносите, когда ваши взрослые дети обходятся без ваших нравоучений.
После этого он повернулся на каблуках и, не прощаясь, покинул меня.
Я тяжело вздохнула. Несносный характер, как и у всех моих детей. Они или умирают еретиками, или не слушаются меня.
Карл был со мной весьма холоден и ни в коей мере не препятствовал моим приготовлениям к отъезду во Францию. Мало того, он продолжал настаивать на возвращении ко двору Анны Хайд, а это означало, что я должна уехать. Генриетта была в отчаянии. Казалось, она забыла, что по приезде в Париж ее ожидал блестящий брак. Она была ужасно огорчена тем, что ее отрывают от Англии. Однако я чувствовала себя оскорбленной. Мой сын предпочел мне эту интриганку и готов был ради нее выгнать собственную мать из дворца!
Генриетта терпеливо объясняла мне, что Карл меня отнюдь не выгоняет и что я уезжаю исключительно по собственной воле.
– Он не оставил мне выбора, – сказала я. – Он забыл о том, что если он король, то я – королева… и его мать.
– Карл не забывает об этом, матушка, и весьма сожалеет о том, что вы расстаетесь с ним таким образом, – пыталась остановить меня Генриетта.
– А я и не заметила, что он сожалеет! – съязвила я. – Ему достаточно было не принимать эту женщину, и я отменила бы свой отъезд.
– Этого он сделать не может, ведь она – жена Джеймса, – настаивала моя дочь.
– Жена? Сколько мужчин уже называло ее этим именем?! – с презрением спросила я.
– Но ведь все они сознались, что лгали. Полагаю, все они заслуживают только презрения, – сказала Генриетта с досадой.
Я отверулась. Даже Генриетта была против меня!
За несколько дней до моего отъезда прибыл посланец из Франции. Вести о том, что у нас происходит, достигли тамошнего двора, ведь у дурных новостей всегда длинные ноги. Гонец привез мне письмо от Мазарини. Оно было написано очень осторожно и сдержанно, но я без труда поняла скрытый смысл, заключенный между строк. Кардинал давал мне понять, что в случае моей размолвки с Карлом я не буду во Франции желанной гостьей. Все дело было в том, что Карл выделил мне и Генриетте значительное содержание и обещал дать за сестрой большое приданое. Мазарини опасался, что Карл откажет мне и моей дочери в деньгах, если поссорится со мной. Да и захочет ли Филипп жениться на Генриетте, если у нее не будет хорошего приданого? Ведь именно возвращение Карла на трон Англии сделало Генриетту такой завидной невестой.
Я оказалась перед трудным выбором. Что мне оставалось делать? Конечно, я могла пренебречь всеми этими соображениями и вернуться во Францию… почти нищей. И Генриетта в этом случае окажется без приданого, ибо я знала: мой сын будет только рад, если его обожаемая сестра станет жить с ним в Англии и не выйдет замуж за не любимого ею Филиппа Орлеанского. Генриетте же, разумеется, Лондон тоже был по душе куда больше, чем Париж. Нет, я не могла долее зависеть от щедрости и милосердия других, например королевы Анны. Я слишком долго жила так, и это было неимоверно тяжело для моего самолюбия. Что ж, значит, мне придется поступиться гордостью, помириться с Карлом и принять у себя ненавистную Анну Хайд.
Я никогда не забуду унижения, через которое мне пришлось пройти. Карл решил ни в чем не облегчать мои страдания и обставить нашу встречу со всей возможной пышностью.
Мне пришлось призвать Джеймса и официально пригласить его с женой в мои покои. Конечно же, весть об этом молниеносно разнеслась по дворцу, и в мои комнаты набилось множество народу, охочего до подобных развлечений.
Я была в ярости, но все время напоминала себе, что если прежде мне приходилось унижаться ради мужа, то теперь я делаю это ради счастья любимой дочери.
К счастью, Анна Хайд держалась со мной почтительно и скромно и ни разу не воспользовалась своим положением победительницы. Генриетту я отослала прочь – я не хотела, чтобы она видела все это. Оправданием мне послужило то обстоятельство, что в английской столице продолжала свирепствовать оспа, и моя дочь могла бы заразиться.
Анна Хайд преклонила передо мною колени, и я подняла и поцеловала ее. Она оказалась привлекательной женщиной с высоким лбом и ясными глазами, и если бы не ее происхождение, я бы, пожалуй, с радостью назвала ее своей невесткой.
Я даже прониклась к Анне некоторой симпатией, и мы, пройдя через комнату, полную придворных, немного побеседовали в моем будуаре.
Я спросила о малыше, которого они собирались наречь Карлом, и Джеймс предложил мне стать его крестной матерью. Немного помедлив, я согласилась.
После этого визита я было решила, что уже сделала все, что от меня зависело, однако Карл настоял еще и на том, чтобы я приняла отца Анны Хайд герцога Кларендона. Я никогда не любила этого человека, но вынуждена была повиноваться. Герцог держался со мной очень почтительно, чтобы не сказать – подобострастно. Я коротко сказала ему, что рада буду стать для его дочери второй матерью, и не упустила случая намекнуть на кое-какие обстоятельства. Кларендон, от природы весьма догадливый, понял меня с полуслова. Этот человек пользовался в стране большим влиянием, Карл же уважал канцлера и доверял ему, а я хотела, чтобы он убедил короля ни в коем случае не менять своего прежнего решения относительно приданого Генриетты и нашего с нею денежного содержания.
Беседа очень утомила меня, однако я была довольна: герцог, я была в этом совершенно убеждена, выполнит все свои обещания.
На следующий день после состоявшегося примирения мы с Генриеттой отправились во Францию, но на борту судна моя дочь внезапно почувствовала себя очень плохо. Я пережила ужасные часы, так как была почти уверена, что это – оспа, которая унесла уже жизни ее сестры и брата. Я велела капитану вернуться в порт и оттуда написала Карлу отчаянное письмо, моля немедленно прислать лучших лекарей. Карл пришел в не меньшее отчаяние, однако оказалось, что судьба милостива к нам: Генриетта заболела не оспой, а корью, так что спустя четырнадцать тревожных дней мы с ней были вновь готовы отплыть во Францию.
Путешествие прошло благополучно, и вскоре мы высадились в Гавре.
Нас ожидала торжественная встреча, но в Париже мы оказались еще нескоро, так как я отказалась ехать через Руан, где, как мне сказали, тоже было отмечено несколько случаев оспы. Я по-прежнему оберегала свою дочь и очень опасалась за ее здоровье.
Я рада была вновь увидеть королеву Анну и выслушать ее теплые приветственные слова. Филипп казался влюбленным в свою красавицу-невесту и очень ревновал ее к герцогу Бэкингему, который настолько привязался к Генриетте, что провожал нас до самого Парижа. Впрочем, нам быстро удалось утишить ревность герцога Орлеанского. Людовик отнесся к нам обеим весьма милостиво и всячески давал понять Генриетте, что неравнодушен к ней. Он был большой дамский угодник и, конечно же, не мог не оценить красоты той, которую когда-то оттолкнул.
К великому огорчению Анны и Людовика, внезапно умер кардинал Мазарини. Я опасалась, что из-за траура свадебные торжества будут отложены, однако этого не произошло. Хотя разрешение на брак от папы (оно было необходимо, потому что жених и невеста находились в близком родстве) пришло в самый день смерти Мазарини, Людовик сказал мне, что приготовления к свадьбе будут идти своим чередом.
Свадьба состоялась в конце марта, и мой дорогой Генри Джермин, получивший от Карла титул графа Сент-Альбанс, присутствовал на ней как доверенное лицо английского государя.
Итак, моя маленькая Генриетта в семнадцать лет стала герцогиней Орлеанской. Конечно, называться королевой было бы куда лучше, но я всегда могла надеяться, что в случае смерти Людовика…
Наконец-то я была счастлива!
Мой старший сын вернул себе отцовский престол, и, казалось, ему ничто более не угрожало. Генриетта же стала третьей дамой Франции, и я могла вздохнуть с облегчением. Я сумела благополучно провести моих детей через все испытания, уготованные им судьбой, и они заняли соответствующее им положение.
КОЛОМБЕ
Годы неслись мимо меня все быстрее и быстрее. Я чувствовала, что превратилась из участницы самых разнообразных событий в их стороннюю наблюдательницу, и это было очень непривычно и странно.
Генриетта не нуждалась более ни в моих советах, ни в моей помощи. Она быстро превратилась в настоящую светскую даму, и король был влюблен в нее. Я подозревала, что она тоже неравнодушна к нему. Что же до Филиппа, то… откровенно говоря, мы никогда не сомневались, что он будет холоден к своей молодой супруге и предпочтет ей мужское общество. Генриетта отнеслась к этому совершенно равнодушно. Пожав плечами, она закружилась в вихре придворных удовольствий.
Моя дочь, казалось, никогда не уставала. Она с радостью сочиняла множество балетов и всегда участвовала в них, ибо танцевала превосходно. Ее новая жизнь очень нравилась ей. Она привыкла к поклонению и с неизменной благосклонностью выслушивала комплименты. Цвет ее лица сравнивали с жасмином и розами, а перед взглядом ее огромных голубых глаз не мог устоять ни один мужчина. Людовик просто обожал ее и слушался во всем, так что маленькая королева начала ревновать и в конце концов пожаловалась свекрови. Анна всегда ненавидела семейные склоки и потому пришла ко мне посоветоваться относительно поведения Генриетты.
– Ей не стоит постоянно находиться подле короля, – мягко заметила Анна. – Это место королевы.
Я согласилась со своей собеседницей, хотя в душе была горда тем, что моя девочка превратилась в первую красавицу французского двора. Я пообещала Анне переговорить с Генриеттой, но предложила ей со своей стороны предостеречь короля.
В это время Генриетта и впрямь играла в жизни Людовика главную роль, как – я была уверена – и он в ее. Как же мне было обидно, что они не стали мужем и женой! Ведь они являли собой поистине идеальную пару. Про них начали даже говорить:
– Где король, там и принцесса.
Она была очень счастлива, и счастье ее было тем больше, что она помнила, как много лишений ей пришлось перенести. Теперь ее брат стал королем Англии, а она была любима королем Франции. Моя дорогая дочь была очень привязана к этим двум самым могущественным мужчинам Европы.
Благодаря Генриетте при французском дворе распространилось увлечение музыкой и поэзией. Она покровительствовала Люлли, и Людовик сделал его придворным музыкантом. Все стали дружно восхищаться творениями великого Мольера и Мадлен де Скрюдери, и это тоже было заслугой Генриетты.
Когда она забеременела, многие, разумеется, стали намекать на то, что тут не обошлось без Людовика, но я слишком хорошо знала свою дочь и была уверена, что ребенка она ждет от Филиппа. Генриетте, как и мне, нравилось, когда за ней ухаживают, но дальше этого дело не шло. Я тоже не очень любила то, что называла «этой стороной брака», но никогда не забывала о своем супружеском долге и потому исправно рожала Карлу детей. Так что Генриетта наверняка оставалась верна мужу.
Беременность у нее проходила тяжело. Я забрала ее к себе в Пале-Рояль. Людовик навещал ее. Дабы избежать сплетен, мы устроили так, что его постоянно видели в обществе одной из придворных дам Генриетты, как будто он приходил вовсе не к моей дочери. Это была неприметная хромоножка по имени Луиза де Лавальер. Конец этой истории известен всем.
Когда подошел срок, Генриетта родила ребенка. Это оказалась девочка, чем были крайне разочарованы и Филипп, и Генриетта.
Моя дочь вскоре оправилась от родов, но выглядела по-прежнему озабоченной, хотя уже по другой причине. Слухи о короле и де Лавальер становились все навязчивее. Затем мы получили известие из Англии. Карл женился на Екатерине Браганса, и я поняла, что мне пора съездить в Лондон.
Генриетта проводила меня до Бове. Предстоящая разлука до слез опечалила нас обеих. Похоже было, что Генриетте очень хотелось поехать со мной, но так как это не представлялось возможным, она просила меня многое передать Карлу.
В моей свите состоял подросток лет тринадцати-четырнадцати, которого звали Джеймс Крофтс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59