– Да-да! – воскликнула я. – Ступай прочь! Я не желаю тебя видеть, скверный мальчишка!
Генри молча поклонился и покинул комнату. Несколько дней я не встречалась с ним и так расстроилась, что решила отправиться в Шайо, чтобы там в тишине и спокойствии все хорошенько обдумать. Мне было невыносимо больно глядеть на рыдающую Генриетту. Она так радовалась приезду Генри, ей так нравилось говорить с ним о приключениях Карла и мечтать о том счастливом времени, когда он возвратит себе трон. А теперь Генри попал в немилость. Девочка не могла этого понять, а я не хотела доставлять ей лишние огорчения. Вот почему я уехала.
Когда я уже садилась в карету, ко мне выбежал Генри.
– Матушка… – тихо проговорил он.
Я видела, что он ищет примирения, и рада была бы прижать его к сердцу, если бы он только выполнил мое условие. Но мой сын все так же упорствовал. Поэтому я отвернулась от него.
В Шайо я ехала в самом мрачном расположении духа. Я обязана была показать мальчику, что значит не слушаться меня. Ведь я, что бы там ни говорили пуритане, как-никак королева Англии, а вдобавок еще и его мать.
Потом я узнала, что сразу же после моего отъезда Генри отправился на протестантскую службу. Вернувшись же, он обнаружил, что я распорядилась впредь не кормить его и велела даже снять простыни с его кровати в знак того, что в Лувре ему не место.
О дальнейшем мне рассказала Генриетта, к которой Генри зашел попрощаться. У девочки просто сердце разрывалось от горя.
Находившиеся в Париже протестанты не замедлили оказать Генри помощь. Лорд Хэттон и лорд Ормонд устроили так, что он в тот же день покинул столицу Франции и отправился в Кельн, к своему брату Карлу.
Поведение Генри чрезвычайно меня расстроило. Королева Анна, которая тоже надеялась, что мой сын отречется от ереси, старалась успокоить меня. Мы вдвоем жили в Шайо, часто обсуждая превратности судьбы. Я убеждала ее, что ей-то грех жаловаться. Ее Людовик, которому сейчас семнадцать, прочно сидит на троне. Он возмужал, и вид его исполнен королевского величия. Анна отвечала мне улыбкой. Она безумно любила своего старшего сына, и ни он, ни младший не доставляли ей таких огорчений, как мои дети – мне.
– Я обеспокоена, – говорила я. – Идут месяцы, годы… а мой Карл по-прежнему лишен отцовского престола. Враги же его, гнусные мятежники, с каждым днем набирают силу, так что их уже признают другие страны. Я этого понять не в силах.
И я дала выход своему возмущению по поводу того, что даже члены нашего семейства готовы заключать мирные соглашения с круглоголовыми.
Конечно, мне не следовало упрекать в этом Анну. Она была лишь регентшей при Людовике, который к тому же вот-вот станет совершеннолетним. Королева возразила, говоря, что Кромвель именует себя всего-навсего лордом-протектором и что народ его как будто поддерживает.
– Я очень тревожусь за мою маленькую Генриетту, – продолжала я. – Что с нею будет? Принцесса, дочь английского короля вынуждена влачить столь жалкое существование!
– Надо устроить для нее бал, – недолго думая, предложила королева.
– Дорогая сестра, – заволновалась я, – вы всегда так добры к нам… Но ведь мы даже не можем позволить себе сшить бальные платья!
Анна задумалась, а потом сказала:
– Я устрою небольшой прием в своих покоях. Там будут король, его брат и еще несколько молодых людей. Пускай Генриетта потанцует всласть.
Я была очень взволнована. Небольшой скромный прием – это замечательно: для такого случая платье у нее нашлось бы.
Мне очень хотелось, чтобы моя дочь сблизилась со своим кузеном. Людовик любил танцевать, а в танце с Генриеттой не мог сравниться никто в Лувре. И так думала не только я. Она была такой изящной, что очаровала всех, когда выступала в балете.
Я подумала: моей дочери одиннадцать, а Людовику – семнадцать, еще есть время. О, если бы Карл вернул свой трон, она была бы самой подходящей партией для французского короля!
Я и не подозревала, что выйдет из этой затеи. Не догадывалась, сколь жестокое оскорбление будет нанесено мне и моей маленькой Генриетте.
Я пошла к дочери и рассказала ей, что она приглашена на прием в покоях королевы.
– Это будет твой прием, – говорила я. – Похоже, что королева устраивает его только ради тебя. Король тоже придет. Смотри не разочаруй их! Тебе предстоит танцевать с королем Франции, и для него это должно быть такой же честью, как и для тебя.
– Как это понять, матушка? – допытывалась Генриетта.
– Не забывай, что ты – сестра английского монарха, – напомнила я дочери.
– Ах, если бы Карл вернул свой трон! – воскликнула девочка. – Тогда мы все возвратились бы в Англию. Я хочу никогда, никогда не разлучаться с Карлом!
Глупая детская болтовня! Когда Карл отвоюет свою корону, Генриетта останется здесь. Она станет французской королевой. Генриетта была единственным моим ребенком, который меня не разочаровал, поэтому я в мечтах прочила ей самое блестящее будущее.
И вот день торжества наступил. Как прелестно выглядела моя маленькая Генриетта! Конечно, ее наряд был довольно скромным, и мадемуазель де Монпансье наверняка снисходительно бы усмехнулась, увидев его, и я была рада, что она не приглашена. О, как бы я возликовала, если бы тот приз, который так надеялась заполучить эта старая дева, достался моей дочери! Людовик никогда не согласится на брак с женщиной, которая намного старше его. Ибо, несмотря на свой юный возраст, он уже успел показать себя человеком решительным и своенравным.
– Он еще очень молод, – утешала я Анну, когда та поделилась со мной своими опасениями в отношении характера ее сына. – Но не волнуйтесь: у него есть воля, и он знает, что делает.
– Он с детства был таким, – не без тайной гордости ответила мне Анна и рассказала уже раз двадцать слышанную мною историю о том, как повел себя Людовик, когда его мальчиком привезли в монастырь кармелиток, чтобы монахини познакомили его с жизнью своей обители. Король тогда повернулся к ним спиной, проявив большой интерес к дверной задвижке. Анна попросила его перестать играть с запором и обратить внимание на монахинь. «Но это очень хорошая задвижка, и она очень нравится королю», – возразил Людовик.
– Я заметила ему, – продолжала Анна, – что это неучтиво по отношению к сестрам-кармелиткам, и велела по крайней мере поприветствовать их. «Я не скажу им ни слова, – ответил король. – Я хочу играть с задвижкой, но придет день – и я заговорю так громко, что меня услышит вся Франция!»
Не знаю, верно ли Анна передала сказанное им или нарочно облекла это в форму афоризма. Ведь она была просто без ума от своего юного короля.
Но теперь он подрос, и ему предстояло нынче танцевать с моей Генриеттой. Этикет требовал, чтобы король пригласил на танец самую знатную из присутствующих дам, но мы с Анной танцевать не собирались, и потому он должен будет выбрать мою дочь.
Я сидела вместе с Анной на небольшом возвышении и с радостью поглядывала на Генриетту. Музыканты уже заняли свои места, однако короля все еще не было и потому танцы не начинались. Господи, какую же замечательную пару они составят! Юные, красивые, улыбающиеся друг другу и своим матерям…
Наконец в зале появился Людовик. Да, Анна имела все основания им гордиться. Он очень возмужал за последнее время и держался великолепно – как и подобает королю. Глаза Анны сияли восторгом.
Все, кроме меня и королевы, встали. Людовик же приблизился к нам и поцеловал сначала руку своей матери, а потом мою.
Зазвучала музыка. Все с нетерпением ожидали, когда же король соблаговолит выбрать себе даму. Однако Людовик не спешил. Он рассеянно обвел глазами присутствующих, и я поняла, что ему скучно. Взгляд короля остановился было на Генриетте, но подошел он не к ней, а к какой-то родственнице кардинала Мазарини – женщине, которая была несколькими годами старше его.
Анну было не так-то легко вывести из себя, но нарушение этикета она считала едва ли не преступлением. С трудом поднявшись – и у нее, и у меня от долгого ожидания несколько затекли ноги, – она вышла на середину зала и вполголоса, но так, что ее слова услышали все до единого, сказала сыну:
– Дорогой, ты, верно, позабыл, что здесь находится принцесса Генриетта. Первый танец по праву принадлежит ей.
– Я буду танцевать, с кем захочу, – возразил король.
Я поняла, что мне пора вмешаться. Людовик оскорбил мою дочь, и я не могла этого так оставить. Быстро подойдя к Анне, я проговорила:
– Принцесса Генриетта не может сегодня танцевать. Она повредила ногу.
Я редко видела Анну столь рассерженной. Поступок сына и его упрямство разрушили ее планы. Ведь этот прием она устроила только ради Генриетты! Королева гневно взглянула на Людовика и громко заявила:
– Если принцесса не может танцевать, то и король не сделает нынче ни единого па!
Затем она подозвала к себе Генриетту. Моя бедная крошка, пунцовая от стыда, несмело приблизилась к королеве. Та взяла ее за руку и вложила ее в ладонь Людовика.
– Танцуйте! – приказала она.
Людовик посмотрел на напуганную маленькую девочку, и мне показалось, что он почувствовал раскаяние, ведь от природы он был вовсе не злой. Они стали танцевать, но без души, словно механические куклы. Наконец король с холодной улыбкой сказал:
– Это не ваша вина, Генриетта. Просто я нынче не расположен к детским забавам.
До конца вечера Людовик пребывал в мрачном настроении. Праздник был безнадежно испорчен.
Случившееся на приеме очень удручило Генриетту. Ей еще больше прежнего захотелось уехать из Франции, чтобы присоединиться к брату Карлу.
О нем между тем давно не было хороших известий. Он вел нелегкую жизнь скитальца, на которую обрекла его судьба. Генри был при нем и, как мне сообщали, чувствовал себя совершенно счастливым. Впрочем, о нем я не хотела даже ничего слышать.
Все мои дети доставляли мне огорчения – кроме Генриетты, и если бы мне удалось выдать ее замуж за Людовика, я могла бы сказать, что я сделала доброе дело.
Мы продолжали жить в Париже, влача однообразное и безотрадное существование.
Вскоре моя дочь Мэри прислала мне письмо, в котором сообщала, что собирается посетить нас.
Я все еще сердилась на свою старшую дочь за то, что она пренебрегла моей просьбой назвать ее сына Карлом. Вильгельм! Какое неприятное имя! Я знала, что голландский парламент был рад, что наследного принца нарекли именно так. Но насколько лучше звучало бы имя Карл, которое напоминало бы об ее отце и брате! Однако Мэри была не менее упряма, чем остальные мои дети. Ей непременно надо было настоять на своем, хотя в данном случае она предпочла выполнить волю своей несносной свекрови, а не мою.
Мэри писала, что в последнее время чувствует себя неважно и надеется, что поездка в Париж пойдет ей на пользу. Я ответила, что тогда ей лучше всего будет остановиться в Шайо: это самое подходящее место для больного человека, который нуждается в отдыхе.
Однако по приезде Мэри дала понять, что прибыла в Париж вовсе не для того, чтобы отдыхать. Она привезла с собой множество нарядов и драгоценностей, при помощи которых намеревалась произвести впечатление на французский двор. Все это, должно быть, стоило целое состояние, заметила я, подумав про себя, что эти деньги могли бы пойти на дело ее брата. Впрочем, я признавала, что она и так во многом помогала Карлу и всегда готова была приютить его, когда он в этом нуждался.
Мэри была весьма привлекательна. Густые каштановые волосы и голубые глаза красили ее. Она не только не захотела остаться в Шайо, но выказала явное безразличие к моему любимому пристанищу. Веселая, миловидная, она сразу же понравилась королеве, и та приглашала ее на все приемы и балы.
Я была рада ее успеху при дворе. Но я заметила, что ее повсюду неизменно сопровождала дочь Эдварда Хайда, и подумала, что со стороны Мэри было неосмотрительно привозить эту девушку в Париж.
– Мне никогда не нравился Эдвард Хайд, – сказала я, – и я не могу понять, почему твой брат так высоко его ценит.
– Потому что он очень умен, матушка, – ответила Мэри. – Карлу крайне важно, чтобы возле него находились люди, подобные Хайду.
– А мне он не по душе, – решительно возразила я. – Ты это знаешь и все-таки привезла его дочь в своей свите.
– Эта девушка мне очень нравится, – упорствовала Мэри.
– Я не желаю видеть никого из семьи Хайдов, – я была непреклонна.
– Однако я не разделяю ваших чувств и вольна окружать себя теми, кто мне по сердцу, – не согласилась Мэри.
Ее слова обидели меня. Почему мои дети столь равнодушны к моим просьбам?
Очень скоро выяснилось, что королева Анна не хочет, чтобы Мэри участвовала в танцах. Моя дочь была вдовой, и потому Анна полагала, что ей не подобает развлекаться. Я была вполне с этим согласна и на всех балах усаживала Мэри рядом с собой и королевой Франции. Конечно, Мэри скучала в нашем обществе, однако противоречить не смела и лишь издали любовалась танцующими. Мне казалось, что она уже успела позабыть о своем покойном муже, и я даже стала задаваться вопросом, не стоит ли мне начать подыскивать ей супруга. Впрочем, я бы нимало не удивилась, если бы Мэри объявила, что сама позаботится о себе.
Балы в честь Мэри устраивал и Филипп, герцог Анжуйский. Это был красивый молодой человек, всегда одетый щегольски и с большим вкусом. Он обожал драгоценности, которых у него было великое множество, и славился тем, что нередко сам придумывал фасоны для своих нарядов. Королева часто говорила мне, что ее поражает несходство натур Людовика и Филиппа. Если Людовик любил охоту и прочие мужские занятия, то его брат мог часами вертеться перед зеркалом и с удовольствием выбирал ткань для своих сорочек и камзолов. Ему очень нравились дамские платья, и иногда он даже примерял их. Он великолепно танцевал, и они с моей Генриеттой составляли чудесную пару. Радовалась я и тому, что Людовик без колебаний приглашал мою дочь танцевать – это означало, что он уже перестал видеть в ней ребенка.
Я молила Небо о том, чтобы Карл наконец вернул себе престол. Тогда Генриетта и Людовик почти наверняка бы поженились, тем более что Анна как-то намекнула мне, что ей очень нравится Генриетта и что лучшей партии для своего сына она не желает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59