– Да и вы изменились, дорогая племянница, – парировала я. – Вы тоже стали более… зрелой. Полагаю, для вас было большим событием выступить в роли Орлеанской девы.
Но мадемуазель де Монпансье не так-то легко было смутить.
– Я слышала, – продолжала она, – что английский король слишком любит женщин, чтобы оставаться верным какой-либо из них.
– Одно дело женщины, а совсем иное – жена, – ответила я.
– Способен ли человек, который в молодости вел беспорядочную жизнь, стать образцовым супругом? – язвительно осведомилась мадемуазель.
– Вполне способен, – без колебаний ответила я.
– Верится с трудом. Вспомните-ка своего отца, дорогая тетушка, – заметила Анна-Луиза.
– Я часто о нем вспоминаю. Кстати, не забывайте, что он – ваш дедушка. Мы обе должны им гордиться, – напомнила я. – Он был величайшим королем, какого когда-либо знала Франция.
– Надеюсь, что мой малыш-супруг будет таким же великим, – заявила моя племянница.
– Ваш – кто? – не поняла я.
– Ну, в конце концов, – она ехидно посмотрела на меня, – у нас не такая уж большая разница в возрасте. Всего-то одиннадцать лет и несколько месяцев. Людовику сейчас четырнадцать.
– Непохоже, чтобы он был страстно влюблен. Ведь он отлучил вас от своего двора, – язвительно возразила я.
– Кто? Маленький Людовик? – удивилась мадемуазель. – О нет, это сделали его мать и этот старый лис Мазарини.
Она смерила меня победоносным взглядом, и я поспешила переменить предмет беседы, опасаясь, что не выдержу и дам волю душившему меня гневу.
МАТЕРИНСКИЕ НАДЕЖДЫ
Жизнь дарила мне не только горести. В конце года мне сообщили, что Кромвель разрешил моему сыну Генри приехать в Париж. Должно быть, даже круглоголовые были не совсем бесчувственными людьми, да и смерть моей дочери Елизаветы дала народу повод к выражению некоторого недовольства их правлением. Она была почти святая, а ее постигла столь ужасная участь! Впрочем, причина такого решения могла заключаться и в другом, но, как бы то ни было, Генри позволили уехать.
Маленькая Генриетта с нетерпением ждала брата. Она без конца расспрашивала меня о нем, но я мало что могла ей рассказать, ведь Генри так давно у меня отняли.
Вначале он приехал в Голландию, где его встретила сестра Мэри. Она была так рада ему, что не хотела отпускать. Я же не желала, чтобы он оставался в Голландии, так как знала, что Мэри намеревалась воспитывать его в протестантской вере, а у меня была мечта сделать его, как и Генриетту, католиком.
Он прибыл в Париж, и какое-то время мы наслаждались семейным счастьем. Генри очень привязался к Карлу. О его приключениях он готов был слушать часами и явно не прочь был бы поучаствовать в них, если бы мог. Карла мои младшие дети просто боготворили. В нем было какое-то необъяснимое обаяние, которое неизменно влекло к нему людей.
Но эта идиллия продолжалась недолго. Вскоре я узнала, что правительство Кромвеля признано некоторыми странами как законное и в европейские столицы вот-вот приедут послы, назначенные английским парламентом. К моему великому огорчению, Франция тоже подписала с круглоголовыми договор об обмене посланниками.
– Вы прекрасно понимаете, что это означает, – сказал мне Карл. – Я вынужден буду покинуть страну.
– Надо переговорить с королевой Анной. Ведь она всегда была так добра к нам…
Мой сын раздраженно мерил шагами комнату.
– Не надо ни с кем говорить, матушка, – бросил он отрывисто. – Я не стану дожидаться, пока король или Мазарини попросят меня уехать, и нынче же начну готовиться к отъезду.
В глубине души я понимала, что он прав. Оставаться во Франции ему было нельзя.
Генриетта расплакалась, узнав о скорой разлуке с любимым братом, а Генри просил, чтобы я позволила ему сопровождать Карла.
– Я уже не мальчик, – горячился он. – Мне почти пятнадцать! Я хочу сражаться за дело короля!
Карл начал было колебаться, но я решительно возразила:
– Генри еще ребенок. Он должен учиться, а не участвовать в битвах. Нет-нет, мальчик останется в Париже!
Карл вынужден был согласиться с моими доводами, но сказал брату:
– Генри, я обещаю тебе, что через несколько лет ты будешь скакать на лошади бок о бок со мной. На твою долю еще выпадет немало битв.
И Генри пришлось довольствоваться этим обещанием.
Я не хотела отпускать мальчика еще и потому, что намеревалась наконец-то заняться его религиозным воспитанием. Карлу же о моих планах знать было вовсе не обязательно.
Но перед своим отъездом в Кельн он сам заговорил со мной об этом.
– Генри – протестант, – серьезно сказал он. – Он родной брат короля протестантской страны. Недопустимо принуждать его изменить веру. Матушка, вы не должны пытаться сделать из него католика.
Карл говорил так убедительно, что я даже дала ему слово не обсуждать с Генри вопросов веры, тем более что в ином случае Карл отправил бы его к Мэри. Однако после отъезда сына я все-таки решила, что имею право нарушить свое обещание, ибо оставить Генри во мраке протестантизма – это худший грех.
Вместе с Генри приехал и его учитель господин Лоуэлл – тот самый человек, что некогда обучал в Пенхерсте детей графини Лейчестер. Мальчик очень привязался к нему, но Лоуэлл был тверд в своей протестантской вере, и потому мне нужно было постараться избавиться от него. Я помнила, чем мы обязаны этому господину: ведь именно он вел в Лондоне переговоры с парламентом, касающиеся судьбы Генри, и именно благодаря его заступничеству мальчик очутился во Франции. Тем не менее я хотела разлучить его с моим сыном.
Карл очень ценил Лоуэлла и не раз повторял, что лучшего наставника для Генри не сыскать. Это означало, что мне предстояло действовать скрытно и ни в коем случае не торопить событий.
Итак, теперь со мною были оба моих младших ребенка, и я часто думала о том, как сложатся их судьбы. Меня очень беспокоила Генриетта. Она была худенькой и болезненной, и даже я, горячо любившая ее мать, понимала, что она не слишком привлекательна. Хорошие манеры, белоснежная кожа и очаровательная улыбка очень красили ее, но она, подобно мне, слегка горбилась, и это не могло не волновать меня, потому что я прочила ее в жены юному Людовику. Он приходился Генриетте кузеном, и я считала, что у моей дочери ничуть не меньше шансов стать французской королевой, чем у мадемуазель де Монпансье. Конечно, огорчительно, что Франция признала Кромвеля законным правителем, однако королевская дочь всегда остается завидной невестой.
Я была счастлива, когда мою маленькую Генриетту пригласили участвовать в балете, где ей предстояло танцевать вместе с Людовиком и его братом герцогом Анжуйским. Вряд ли в Лувре нашелся бы хоть кто-нибудь, кто мог бы сравниться с Генриеттой в танце. Она была так грациозна и прелестна, что у меня слезы наворачивались на глаза при мысли о том, что ее бедный отец не видит ее сейчас порхающей по сцене перед троном, на котором горделиво восседал Людовик, изображавший Аполлона.
Что же до Генри, то он оказался весьма и весьма упрямым мальчиком. Стоило мне начать рассказывать ему о величии католической веры, как он перебил меня, заявив:
– Матушка, я всегда буду протестантом. Я крещен в этой вере и обещал отцу не изменять ей.
Я засмеялась.
– Мой милый мальчик, очень хорошо, что ты помнишь своего отца, – сказала я, – но, будь он здесь, он бы меня понял. Подумай о том, что сделали с ним протестанты.
– Я обещал ему, матушка, – твердо возразил он.
Однако Генри был еще мал, и я не теряла надежды переубедить его. Со временем я добьюсь своего, и тогда двое моих детей обретут вечное спасение.
Пока же, дабы показать свою самостоятельность, Генри каждое воскресенье посещал протестантские богослужения, которые устраивал в Париже английский посол. Мой сын был тверд, но и я не собиралась отступать. Его горячо поддерживал господин Лоуэлл, и я не знала, как от него отделаться. Больше всего мне хотелось его попросту уволить, но это вызвало бы недовольство Карла. Ведь он был королем, и я, его мать, не могла открыто противиться монаршей воле. Что поделаешь, мои дети не радовали меня так, как их отец.
Я подумала, что если я найду для Генри какого-нибудь известного, пользующегося всеобщим уважением учителя, то услуги этого Лоуэлла больше не понадобятся. И я вспомнила об Уолтере Монтегю, который был настоятелем в аббатстве Сен-Мартен, что близ Понтуаза. Ревностный католик, обратившийся в эту веру уже двадцать лет назад, когда он оказался свидетелем изгнания из Лондона монахинь-урсулинок, он был моим старым другом. Впервые я увидела его, когда он приехал во Францию в свите моего будущего супруга Карла, а после того, как он перешел в католичество, наша дружба еще более окрепла. Он сразу же разгадал мои намерения в отношении сына и с радостью поддержал меня.
Я послала Карлу письмо, в котором сообщала, что Генри слишком легкомыслен, что он предпочитает проводить время в играх со сверстниками и что его следовало бы отправить в какое-нибудь тихое место, где ничто не отвлекало бы его от занятий. А можно ли найти место лучше Понтуаза, где за успехами мальчика мог бы следить наш добрый друг настоятель?
Я не могла сразу разлучить Генри с Лоуэллом, ибо Карл заподозрил бы неладное, если бы узнал, что мальчик уехал без своего любимого наставника. Однако в католическом монастыре господин Лоуэлл, должно быть, чувствовал себя неуютно и потому легко согласился с моим предложением посетить Италию, где, как я знала, он давно мечтал побывать. Когда он наконец отбыл, я вздохнула с облегчением. Однако я не знала, что накануне своего отъезда он поговорил с Генри, объяснил ему, какие побуждения движут мною и настоятелем, и призвал его оставаться твердым и не поддаваться ни на какие уговоры, пока он, Лоуэлл, не сообщит королю о том, что происходит.
Монтегю написал мне, что надеется вскоре переубедить мальчика. Он рассказывал Генри, какие возможности откроет перед ним обращение в католическую веру. Ему, Генри, герцогу Глочестерскому, в чьих жилах течет кровь королей Англии и Франции, была бы очень к лицу кардинальская шапочка. Однако Генри, по-видимому, не разделял мнения аббата.
«Ваш сын обладает весьма сильной волей, – признавал аббат в своем послании, – он говорит, что не может опровергнуть мои доводы, но знает: он поступает верно, именно так, как ожидает от него брат-король и как завещал ему отец».
Шли недели; Монтегю был все настойчивее, а Генри – все упрямее. Наконец мальчик в письме попросил у меня разрешения вернуться в Париж, и я, понимая, что удерживать его в монастыре бесполезно, согласилась.
Когда он приехал, я заметила пролегшую у его рта жесткую складку. Вылитый брат Карл! По иронии судьбы свою решительность мои сыновья, должно быть, унаследовали от меня же.
Я была вне себя, когда узнала, что, оказавшись в Париже, Генри первым делом написал епископу Козину и попросил у него совета, как ему отвечать отцу Монтегю, если тот вновь станет искушать его. Козин был ярым протестантом. Мой покойный супруг прислал его во Францию, чтобы он стал духовным пастырем всех тех живущих в Париже британцев, которые принадлежали к англиканской церкви. Епископ пользовался большим уважением своей паствы. Вначале я думала, что мне удастся обратить в католичество и его, ведь в Англии его не привечали, так как он столь же резко выступал против пуритан, как и против моих единоверцев. Он любил пышные обряды, как в свое время любил их архиепископ Лод. Но если Лода это погубило, то Козин процветал. Однако и здесь он остался непримиримым врагом католицизма, и мои надежды не оправдались.
То, что Генри обратился к нему за помощью, напугало меня. Необходимо было что-то предпринять!
Я опять отправила мальчика в Понтуаз, но теперь при нем были записки, полученные им от Козина, что только укрепило моего сына в упорстве. Ввиду этого я решила перевести его в иезуитскую коллегию в Клермоне. Для Генри это было настоящим ударом, и он принялся упрекать меня:
– Лучше бы мне оставаться пленником круглоголовых в Кэрисбруке! – кричал он. – Там по крайней мере меня не заставляли бы идти против моей совести.
– Ты испорченный мальчишка, – отвечала я. – Когда-нибудь ты будешь мне благодарен, ибо увидишь истинный свет.
Утром того дня, на который назначен был его отъезд, прибыли посланцы короля с письмами для меня и для Генри. Карл обвинял меня в том, что я забыла свое обещание. Но особенно неприятно мне было прочесть письмо, которое получил Генри. Он не мог удержаться от того, чтобы не показать мне его.
«Королева, – писал Карл, – будет всеми силами пытаться обратить Тебя в свою веру. Но если Ты ее послушаешься, то можешь никогда больше не увидеть ни Англии, ни меня. Своим отступничеством Ты огорчишь не просто любящего Тебя брата, но своего короля и всю страну. Мне сообщили, что Тебя собираются отправить в иезуитскую школу. Приказываю Тебе не соглашаться на это ни под каким предлогом ».
Итак, мой план рухнул. Дочитав письмо, я отбросила его в сторону и крепко обняла Генри.
– Дорогое мое дитя, – сказала я ему, – я думаю только о тебе! Нет ничего важнее спасения души!
– Вы правы, матушка, – ответил упрямец. – Именно поэтому я никогда не изменю той вере, в которой был крещен, тем более что это вера моей страны и моего короля!
Его глаза яростно сверкали.
– Да как ты смеешь противоречить матери?! – вскричала я.
– Я делаю лишь то, чего требует от меня король и родина, и не хочу идти против своей совести! – твердо заявил мальчик.
Господи, кто научил его так говорить? Наверное, этот Козин.
– Отправляйся к себе, – приказала я, – я пришлю к тебе отца Монтегю. Ты должен его выслушать.
– Я устал от его речей! – пожаловался Генри.
Я не совладала с собой. Непочтительный сын, дерзкий мальчишка, ради счастья которого я готова была отдать жизнь! Карл, Джеймс, Мэри – все они против меня. И вот теперь Генри… Генри, который слушается только своего старшего брата!
Вне себя от ярости я закричала:
– Если ты не станешь католиком, ты мне больше не сын!
Генри удивленно посмотрел на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59