Ошеломленный перчаточник удалился, а мы, окружив Джорджа, принялись его поздравлять.
– Вы были великолепны! – сказала я. – Бедняга! С моей стороны было нечестно сводить вас вместе.
– Ваше Величество, вы были совершенно правы, поступив так, – ответил Джордж. – Это еще одно из ваших благих дел.
– Мы сразу же поняли, что вы победите, – ввернула Люси.
– Правда всегда торжествует, – скромно заверил нас Джордж.
Итог этого диспута был неожиданным для всех нас. Несколько дней спустя стало известно, что перчаточник сошел с ума. Не в силах примирить различные религии, он вконец запутался в лабиринте веры и неверия. Услышав об этой трагедии, мы очень опечалились, ведь несчастный был неплохим человеком и прекрасным мастером своего дела.
Но более всего треволнений было связано с обращением леди Ньюпорт. Однажды она пришла ко мне в большой растерянности.
– Ваше Величество, – сказала она, – мне необходима ваша помощь. Я имела несколько бесед со своей сестрой, и теперь знаю наверняка, что есть истинная церковь. Я хочу стать католичкой, но очень опасаюсь мужнина гнева. Если он об этом проведает, я буду или навсегда заперта в четырех стенах, или вовсе отослана прочь из Англии. Я же между тем очень хочу исповедаться и открыто заявить о своем переходе в католичество. Так как же мне поступить?
Я вошла в положение бедной женщины и стала строить в отношении ее самые разные планы, один смелее другого. Я была очень рада ее решению и всей душой желала помочь ей, тем более что обращение такой знатной аристократки произвело бы в свете большое впечатление. Наконец я спросила совета у Джорджа Конна, который сразу нашел выход из положения.
– Давайте, – предложил он, – будем до поры до времени держать все в тайне, иначе непременно отыщется несколько недоброжелателей, которые донесут о ее намерении лорду Ньюпорту. Поступим же мы следующим образом: пусть эта достойная женщина, возвращаясь с какого-нибудь празднества, хотя бы даже с устроенного Вашим Величеством приема, посетит одного из наших монахов-капуцинов.
Анне Ньюпорт это пришлось по душе, и вскоре, по дороге из театра домой, она побывала в Сомерсет-Хаусе, исповедалась там одному из братьев – и таким образом совершилось ее возвращение в лоно истинной веры.
Еще одна спасенная душа! Я ликовала и мечтала о полной победе над еретиками. Однако же я и представить себе не могла, какая буря разразится над головой несчастной Анны. Ее муж лорд Ньюпорт был человеком весьма неглупым, но и весьма вспыльчивым. И это немудрено, ибо нравом он пошел в свою мать, Пенелопу Рич (дочь Летиции Ноллис, графини Лестер), о которой даже спустя много лет после ее смерти говорили как о женщине с сильным характером и непреклонной волей; уверяют, что мало кто смел ей противиться. Лорд Ньюпорт был незаконнорожденным (подозревали, что отцом его был Карл Блаунт, граф Девонширский), но это обстоятельство отнюдь не мешало его карьере. Он командовал всей королевской артиллерией и, по слухам, извлекал из своего поста немалую выгоду. Разумеется, такой человек не мог равнодушно отнестись к своеволию жены. Он немедленно явился к Карлу и, едва сдерживая ярость, рассказал ему обо всем.
Король пытался как-то утешить его, но Ньюпорт не мог успокоиться и не слушал никаких увещеваний. Разумеется, он не осмеливался прямо обвинять меня, однако намекнул, что во дворце есть небольшой кружок, члены которого своими действиями способствуют проникновению в страну католической веры. В частности, он назвал имена моих ближайших друзей Уолтера Монтегю и сэра Тобиаса Мэтью.
– Ваше Величество, – говорил он, – я молю вас выслать за пределы Англии этих людей, ибо они – истинные виновники перемены, случившейся с моей женой.
Карл весьма сочувствовал Ньюпорту, однако понимал, что я очень рада обрести в леди Анне свою соратницу. Он, конечно, знал, что Монтегю – ревностный католик, но не стал наказывать его, ибо не желал расстраивать меня.
Лорд же Ньюпорт, поняв, что король не будет предпринимать против «идолопоклонников» никаких шагов, отправился к архиепископу Лоду и прямо, без обиняков, сказал ему, что Карл находится под влиянием своей жены и не слушает никого, кроме нее.
Архиепископ Кентерберийский был куда лучше меня осведомлен о растущем в стране недовольстве и вдобавок отлично знал, что очень и очень многие считают его тайным католиком. Именно поэтому он решил сделать то, чего я никогда не простила ему. Он выступил на церковном совете и заявил, что после появления в Англии папских легатов Панзани и Конна в Лондоне увеличилось количество католиков. Еще он сказал, что идолопоклонникам не место в стране истинной веры, и предложил незамедлительно привлечь к суду двух ревностных католиков – Уолтера Монтегю и Тобиаса Мэтью.
Услышав об этом, я очень разгневалась и не посчитала нужным скрывать свой гнев от Карла. Мой бедный супруг не знал, как ему поступить. С одной стороны, он понимал, что лорд Ньюпорт и архиепископ не отступятся от своего и будут настаивать на расследовании, а с другой – ему очень не хотелось огорчать меня.
Лишь тогда я поняла, какое влияние приобрела я в королевстве. Ко мне больше не относились как к легкомысленной женщине, любившей наряды и увеселения, но как к одному из монарших министров.
Мне передали, что Лод сказал Томасу Уэнтворту, любимцу короля, недавно вернувшемуся в Лондон из Ирландии:
– Я сейчас точно зерно, очутившееся между двух жерновов, и я молю Бога вразумить меня и наставить на путь истинный.
Джордж, пришедший ко мне, дабы поведать в подробностях о случившемся на совете, был очень взволнован. Таким я его еще никогда не видела.
– По-моему, – сказал он, – мы проявили излишнюю торопливость. Лод предложил закрыть в Англии все католические храмы, не исключая и нашего в Сомерсет-Хаусе. Его речь встретила всеобщее одобрение.
– Но я никогда не позволю сделать этого! – вскричала я.
– Прошу вас быть осмотрительной, – проговорил Джордж. – Иначе вы вообще можете все погубить.
– Не беспокойтесь, – отвечала я. – Мы спасали уже много человеческих душ, и этого у нас никто не отнимет. Я прекрасно знаю Карла. Он никогда не согласится совершить что-нибудь такое, что огорчило бы меня.
Когда Карл явился в мои покои, вид у него был очень удрученный.
– Лод призывает закрыть все католические церкви, – сказал он.
– Что?! – воскликнула я. – Да это же не священнослужитель, а чудовище! Прикажите ему убраться вон из Лондона. Пускай торгует сукном, как и его отец!
– Но Лод – архиепископ Кентерберийский, – заметил мне на это Карл.
– Господи, но ведь ему так всегда нравились пышные церковные церемонии! Я знаю наверняка, что он ненавидит пуритан не меньше, чем мы с вами!
– Он протестант, дорогая моя.
– Нет, нет, я не позволю ему закрыть католические храмы во всей стране! Тем более – мою церковь! К тому же вы мне обещали, Карл… Обещали… Пускай пощадят хотя бы мой храм!
Муж привлек меня к себе и сказал, что Сомерсет-Хаус трогать не будут.
– Но, – тут же добавил он, – все прочие католические храмы вот-вот закроют.
Резкое выступление архиепископа Лода против «идолопоклонников», как ни странно, вовсе не прибавило ему любви простонародья. Удивительно, до чего же плохо и презрительно относятся люди низкого звания к тем, кто вышел из их же среды и сумел достичь высокого положения. Лода едва ли не в глаза называли двуличным и обвиняли во лжи. Уверяли, будто он в душе всегда был католиком, а зачастую сравнивали его поведение с поведением моим и Джорджа Конна – мы, мол, хотя бы не скрываем своей принадлежности к католической церкви, а он пытается обмануть английский народ, лишь для вида порицая папизм.
Более всего, однако, страдал мой муж. Боясь обидеть меня, он не предпринимал никаких шагов и попросту бездействовал. Но в конце концов его вынудили издать суровый вердикт, осуждающий католицизм. Впрочем, Карл остался верен себе и постарался дать понять приверженцам римской церкви, что они могут ничего не опасаться.
Я была счастлива тем, что Карл сумел, как мне казалось, найти достойный выход из сложившегося положения, но мой муж был печален, ибо лучше меня понимал, какие тучи сгущаются над его головой.
Из Франции пришло письмо от моей матери. Оно было печальным и пугающим. Моя матушка окончательно поссорилась с Ришелье, и он совершенно удалил ее от государственных дел.
Я не могла понять, как такое возможно. Я прекрасно помнила, что во время моего отрочества королева Франции крепко держала в руках бразды правления страной. И теперь я очень беспокоилась за нее.
– Ришелье! – говорила я Карлу. – Да кто он такой? Как смеет этот кардинал единолично распоряжаться судьбами моей родины?!
И тут Карл произнес слова, которые, как показало время, были пророческими, хотя в тот момент прозвучали весьма странно. Просто поглядев на меня, король промолвил:
– Я убежден, что и в Англии есть люди, которые мечтают отстранить меня от власти.
Я даже рассмеялась – такими нелепыми показались мне его опасения. Но король мрачно продолжил:
– Я чувствую, что нас ожидают тяжелые испытания. Шотландия…
– Не говорите мне об этой ужасной стране, – перебила я. – Шотландцы – причина всех наших бед.
Карл согласился со мной и добавил:
– Пуритане – люди особенные. Ведь они не просто хотят избавиться от меня и посадить на британский престол своего ставленника. Похоже, они вообще против того, чтобы над ними был король. Эти сектанты желают сами править государством.
Но я продолжала смеяться, и Карл тоже сделал попытку улыбнуться.
– Что за странная мысль? – говорила я. – Все монархи – помазанники Божии, власть над людьми дана им свыше, а на что способны эти вечно угрюмые, одетые в черное пуритане с их смешными, стриженными в кружок волосами?
Господи, как же наивна я была! Если бы мы с Карлом проявили тогда чуть больше осмотрительности, нам бы удалось избежать многих грядущих бед.
Но в то время меня больше всего волновало положение, в котором очутилась моя бедная матушка.
Карл прекрасно понимал, что, с точки зрения политической, королеве Марии нельзя давать прибежище в Лондоне, но я-то хотела именно этого! Для меня была невыносима сама мысль о том, что моя мать станет скитаться по Европе в поисках приюта. Я очень сердилась на своего брата, который полностью подпал под влияние Ришелье и потому позволял ему так обращаться с нашей матерью.
Ей в конце концов было назначено денежное содержание, но более всего мой братец мечтал о том, чтобы бедняжка навсегда покинула Францию.
«Как же это ужасно, – думала я, – уезжать из своего дома, в котором прежде ты была полновластной хозяйкой!»
Пока же матушка моя находилась в Голландии, но агенты Карла доносили ему, что французская королева-мать собирается приехать в Англию.
– Полагаю, моим подданным это не понравится, – сказал Карл, с печалью глядя на меня. Он знал, что англичане недолюбливают меня – ведь я была чужеземкой и вдобавок католичкой. – К тому же наша казна почти пуста, и мы не сможем сделать так, чтобы Ее Величество ни в чем не терпела недостатка.
– Не волнуйтесь об этом, – ответила я. – Думаю, матушка будет рада и тому, что тут ее ждет сердечный прием.
Мой муж выглядел подавленным и растерянным, и я решила не говорить ему, что отлично осведомлена о поручении, данном им одному из своих верных людей. Этот человек был отправлен в Голландию с тем, чтобы отговорить мою мать от приезда в Лондон.
Разумеется, она догадывалась о том, что будет в Англии непрошеной гостьей, но полагала, будто я богата и независима. Ведь я была королевой! Может, до нее и доходили слухи о том, что в нашей стране сейчас неспокойно, но она не придавала им никакого значения, ибо привыкла не приноравливаться к обстоятельствам, но обстоятельства приноравливать к себе.
Мне не терпелось услышать от нее новости о новорожденном дофине. Ведь Анна Австрийская после долгих лет бесплодия наконец-то произвела на свет мальчика.
Впрочем, я понимала доводы Карла, не желавшего видеть мою мать при своем дворе, и потому решила склонить его к тому, чтобы он позволил королеве приехать к нам ненадолго, – всего лишь погостить. В душе же я надеялась, что она останется у нас навсегда, ибо очень нуждалась в ее жизненном опыте и советах.
Но внезапно мы получили из Голландии удивительное известие. Моя мать отбыла из этой страны, и ее корабль вот-вот пристанет к английским берегам. В плавании ее сопровождает свита из ста шестидесяти человек и множество слуг; вдобавок она прихватила с собой шесть экипажей и семь десятков лошадей.
Все это могло означать лишь одно: французская королева-мать намеревалась надолго обосноваться в Англии.
Карл был в полнейшем замешательстве.
– Как же так?! – в отчаянии восклицал он. – Ведь я же не приглашал ее! Она едет сюда незваной!
Я прекрасно понимала, что он уже прикидывает, во сколько обойдется нам содержание ее двора, и мне было больно видеть его таким расстроенным. Я подошла к нему и с мольбой в глазах произнесла:
– Прошу вас, не волнуйтесь, друг мой. Вы не можете не принять ее. Ведь она моя мать!
В то время я снова носила под сердцем ребенка, и потому муж очень боялся обеспокоить меня. Правда, он все-таки завел речь о деньгах и о том, как отнесутся его подданные к приезду еще одной француженки, но в конце концов сдался и даже пообещал оказать ей почести, каких требовало ее высокое королевское положение. Пока же я получила три тысячи фунтов на обустройство ее покоев и на покупку новой мебели.
Я крепко обняла его, расцеловала и сказала, что он самый замечательный муж на свете и что я горжусь им. Еще я прибавила, что моя мать будет счастлива узнать, как мы любим и уважаем друг друга.
Итак, я вернулась в Сент-Джеймс, где жили мои дети, и самолично выбрала там пятьдесят комнат, предназначенных для королевы-матери и ее приближенных.
Я должна была разрешиться от бремени спустя четыре месяца и потому быстро уставала, однако лично следила за работами в покоях моей матери. Я так мечтала поскорее обнять ее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59