Лилиас до конца разъяснила мне все, и я, наконец, поняла, что же произошло с Китти.
Однако в чем заключалась истинная причина прощения, дарованного Хэмишу? В том ли, Что он хороший кучер? Или в том, что он мужчина?
Спустя некоторое время Китти стали вспоминать реже. На ее место взяли новую горничную. Элен Фарли, женщину лет тридцати. Отец сказал, что ему отрекомендовали ее лично.
Мистер и миссис Керквелл были слегка выбиты из колеи. Подбор слуг входил в их обязанности, и они не любили, когда новые люди появлялись в доме через их голову, – так изложила свои взгляды миссис Керквелл. Увольнение Китти легло пятном на чету Керквеллов, ибо ввели ее в дом они. Но, по мнению миссис Керквелл, главным виновником был Хэмиш Воспер, и она недоумевала, почему ему позволили остаться на своем месте.
Между тем Элен приступила к работе. Она очень отличалась от Китти – спокойная, исполнительная и, как говаривала миссис Керквелл, себе на уме.
Хэмиш по-прежнему подолгу просиживал на кухне, и ему как будто даже нравилось, что миссис Керквелл притворяется, будто в упор не видит кучера. Он все так же пялил глаза на Бесс и Дженни, но те, помня о Китти, держались настороже.
По поведению Хэмиша могло показаться, что он неуязвим, – может делать все, что ему заблагорассудится, поскольку то, чего он домогается, естественно. Человек есть человек, как он однажды выразился. Человек, подобный ему и слабый до женщин, мог вести себя только так, как ему казалось естественным. Но я надеялась, что он будет присматривать себе жертвы где угодно, только не в нашем доме, ибо здесь он их не найдет. Пример Китти стоял у всех перед глазами.
Настал день, когда из дома викария в Лейкмире пришло письмо. Лилиас забрала его к себе в комнату, и я тут же прибежала к ней, чтобы прочитать письмо вдвоем.
«Она очень признательная девушка, – писал отец Лилиас. – Не может остановиться, нахваливая тебя, Лилиас, и твою подопечную, Девину. Горжусь тобой. Бедное дитя, она совсем еще ребенок и была в ужасном отчаянии. Помогала Элис и Джейн. Миссис Эллингтон из барского дома в Лейкмире как раз искала работницу для кухни. Ты наверняка помнишь эту женщину, грозную с виду, но с добрым сердцем. Я навестил ее и поведал историю Китти, чего скрыть был, конечно, не вправе. Она обещала предоставить Китти еще одну возможность, и я верю, что бедное дитя ее не упустит, как в первый раз. Одна из служанок миссис Эллингтон в ближайшие недели выходит замуж и уходит, поэтому освобождается место. А пока суть да дело, Китти поживет у нас. Я очень рад, Лилиас, твоему поступку. Что могло случиться с бедной Китти без твоей поддержки, не могу даже вообразить».
Я смотрела на Лилиас и чувствовала, как на глаза мои наворачиваются слезы.
– О, Лилиас, – проговорила я, – твой отец чудесный человек.
– Я согласна с тобой, – ответила она.
Однако ответ лейкмирского викария заставил меня задуматься о собственном отце. Я всегда считала его порядочным и достойным человеком. Но после того как он изгнал Китти и оставил безнаказанным Хэмиша, кроме, возможно, словесного внушения, мое представление о нем изменилось.
Отец всегда казался далеким от всего. В прежние дни я полагала, что он слишком возвышен и его никак нельзя считать одним из нас; теперь я начала думать иначе. Как мог он проявить такую черствость к другому человеческому существу и вытолкнуть Китти в жестокий мир, сохранив при себе ее соучастника по преступлению лишь потому, что тот был хорошим кучером? Он действовал в согласии не со справедливостью, а с собственными прихотями. Образ доброго и благородного человека в моем представлении изрядно потускнел.
С мамой я могла бы обо всем этом поговорить. Такое не могло случиться, будь она с нами. Она не позволила бы выгнать на улицу человека, которому некуда податься.
Я испытывала тревогу и смутные опасения.
Однажды отец послал за мной и, когда я вошла к нему в кабинет, взглянул на меня с легкой насмешкой.
– Ты взрослеешь, – проговорил он, – и скоро тебе исполнится семнадцать, так ведь?
Я кивнула, охваченная ужасом, что слышу прелюдию к отставке Лилиас, услуги которой якобы больше не требуются и потому она должна быть так же поспешно уволена, как Китти.
Однако я неверно истолковала его намерения, ибо он устремил взор на шкатулку, стоявшую на столе. Я хорошо ее знала. В ней хранились драгоценности мамы. Она не раз показывала их мне, вынимая вещицу за вещицей и рассказывая о каждой.
Там было жемчужное ожерелье, которое отец подарил маме на свадьбу. Потом – кольцо с рубином, доставшееся маме от ее матери. Еще я помнила украшенный бирюзой браслет, бирюзовое ожерелье ему в пару, две золотые и одну серебряную броши.
– Все это будет твоим, когда ты вырастешь, – сказал он мне, – а ты сможешь передать драгоценности своей дочери. Приятно представлять, как эти безделушки переходят от поколения к поколению. Ты согласна?
Я снова кивнула.
Отец вынул жемчужное ожерелье и подержал его в руках. Мама говорила, что в нем шестьдесят жемчужин, а застежка сделана из настоящего алмаза в оправе из нескольких мелких жемчужин. Я видела ожерелье, да и другие украшения из шкатулки на маме всего несколько раз.
– Мама хотела, чтобы все это стало твоим, – заговорил отец. – Думается, ты еще слишком молода для драгоценностей, но, на мой взгляд, это не относится к ожерелью. Ты можешь взять его себе. Говорят, что, если жемчуг не носить, он теряет блеск.
Я взяла ожерелье из его рук с чувством облегчения. Отец считал меня чересчур молодой для драгоценностей, значит, я еще не созрела для расставания с Лилиас. Правда, само жемчужное ожерелье тоже доставило мне радость.
Я надела его на шею и с глубокой печалью вспомнила маму.
Когда я снова была с Лилиас, она сразу же заметила ожерелье.
– Какая чудесная вещь! – воскликнула она.
– Это мамина. Есть еще броши и несколько других украшений. Они тоже мои, но отец не считает меня достаточно взрослой для них. А жемчуг портится, если его не носить.
– Я слышала об этом, – сказала Лилиас. Она любовно поглаживала жемчужины, я сняла ожерелье и протянула ей.
– Восхитительная застежка, – заметила Лилиас. – Она одна стоит целого состояния.
– О… я бы не хотела продавать эту вещь.
– Понимаю. Я просто подумала… о сбережениях на черный день.
– Ты хочешь сказать, что и у меня могут настать трудные времена?
– Нет – только то, что хорошо иметь такие вещи. Взгляд Лилиас стал печальным и отсутствующим. Она думала о будущем, черный день мог стать для нее роковым, ибо никаких сбережений у моей гувернантки, как я полагала, не было.
Я спустилась на кухню узнать, будет ли отец к обеду. О своем отсутствии он обычно извещал запиской миссис Керквелл. На кухне было неспокойно – за столом опять сидел с закатанными рукавами Хэмиш и тупо пощипывал волосы на руках.
Я прошла к миссис Керквелл, она что-то размешивала в тазу и сразу заметила ожерелье.
– Боже, какая красота! – воскликнула она.
– Да, теперь это мое ожерелье, а раньше принадлежало маме. Я должна носить его, иначе от долгого лежания без дела жемчужины потускнеют.
– Неужели? – удивилась миссис Керквелл.
– Так говорит отец.
– Ну, он-то уж должен знать.
– Мне кажется, я тоже слышала об этом раньше.
– Выглядит оно превосходно и очень идет вам, мисс Девина.
– Застежка тоже ценная, – добавила я. – Алмаз в обрамлении маленьких жемчужин.
– Ну и дела.
– Мисс Милн говорит, что это мне на черный день… если я когда-нибудь окажусь в нужде.
– Только не вы, мисс Девина. – Миссис Керквелл рассмеялась. – А она тревожится, бедняжка. Правильно я решила, что никогда гувернанткой не стану.
– Будет ли отец к обеду?
Миссис Керквелл не успела ответить. Хэмиш взглянул на меня и проговорил:
– Нет, не будет его. Я знаю, я его вез.
Словно не слыша кучера, миссис Керквелл ответила на мой вопрос:
– Он оставил записку, чтобы к обеду его не ждали. Вскоре после этого я ушла к себе.
Следующий день начался с ужасного открытия – мое ожерелье пропало. Я положила его в голубую коробку, лежавшую в выдвижном ящике туалетного столика, и не могла поверить своим глазам, когда обнаружила утром, что коробка на месте, но ожерелья в ней нет. Как безумная я обшарила все ящики столика, но без успеха. Ожерелье исчезло. Непостижимо, ибо я не могла даже представить, что не положила драгоценность в коробку.
Исчезновение всех потрясло. Когда пропадает такая ценная вещь, как это мое ожерелье, заметила миссис Керквелл, нехорошо будет всем в доме.
Она была права. Ожерелье находилось у меня в комнате. Теперь оно оттуда исчезло. Куда?
– У ожерелий ног не бывает, – сказала миссис Керквелл. Оставалось предположить, что его кто-то взял. Кто? Никто не мог считать себя целиком вне подозрения.
Отец вернулся поздно вечером, и привез его Хэмиш; дом уже спал, и отец узнал о пропаже лишь на следующее утро.
Не думаю, что я была единственной, кто провел эту ночь без сна. В доме появился вор, и мои подозрения, естественно, пали на Хэмиша. Если он способен грешить, разве не мог он посчитать, что не зазорно – ведь «человек есть человек» – взять ожерелье у того, кому оно лишнее, и отдать тому, кто в нем нуждается: в данном случае себе самому?
Однако Хэмиш не ходил в доме дальше кухни. С того дня как его застигли в одной из спален с Китти, существовало молчаливое согласие в том, что верхние этажи для него закрыты и он может появляться в них только по вызову отца. Конечно, он вполне мог не соблюдать никаких правил, но со дня рокового происшествия с горничной я ни разу не видела его наверху. И все же нельзя было исключить, что он прокрался в мою комнату и взял ожерелье. Уверена, если бы его застигли там, у него нашлось бы объяснение.
Всю ту ночь, пока я пыталась, но так и не смогла заснуть, я снова и снова припоминала все, что было связано с ожерельем, – с момента, когда надела его, и до момента, когда сняла перед сном и положила в голубую коробку.
Отец пришел просто в ужас. Он приказал тщательно обыскать мою комнату. Засыпал меня вопросами. Помню ли я, как снимала ожерелье? Как положила в коробку? Кто побывал в комнате после этого? Только служанка, чтобы прибраться, и, конечно, мисс Милн. Она зашла что-то обсудить со мною. Но что именно – я забыла.
Он велел всем собраться в библиотеке.
– Прискорбное событие, – начал он, когда все собрались. – Пропала дорогая вещь. Кто-то в доме знает, где она. Я предоставляю тому человеку возможность вернуть ее на место. Если так и произойдет, я сделаю вид, что все в порядке. Если же ожерелье сегодня не появится у меня, придется известить полицию. Здесь все присутствуют?
– Где Элен? – раздался голос миссис Керквелл.
– Я не знаю, – ответила Бесс. – Она помогала мне с уборкой комнат. Я крикнула ей, что нас зовут в библиотеку.
– Кого-нибудь нужно бы послать за нею, – сказала миссис Керквелл, – но, пожалуй, я схожу сама.
Однако идти миссис Керквелл никуда не пришлось, ибо, как из-под земли, тут же появилась Элен. В руке она держала жемчужное ожерелье.
– Элен! – крикнула миссис Керквелл.
– Я слышала, как Бесс звала меня сюда, – сказала Элен. – Но… я искала вот это. Я не могла закрыть ящик… в нем был такой беспорядок… и он был наполовину выдвинут. Я подумала, что какая-то вещь мешает мне. И открыла ящик под ним. Там была юбка. Я вытащила ее, и из нее выпало вот это. Оно и потерялось что ли?
– В чьем комоде ты нашла ожерелье? – спросил отец.
– В комнате мисс Милн, сэр.
Я посмотрела на Лилиас. Лицо ее стало пунцовым, а потом покрылось мертвенной бледностью. А в голове у меня звучал голос: сбережения на черный день… на черный день…
Лилиас не могла этого сделать.
Теперь на нее смотрели все.
– Мисс Милн, можете ли вы объяснить, как очутилось в вашем комоде ожерелье? – спросил отец.
– В моем… комоде. Этого не может быть.
– Но Элен только что сказала нам, что так было. И вы сами видите ожерелье. Итак, мисс Милн, я жду объяснений.
– Я… я не клала его туда. Я… ничего не понимаю.
Я услышала, словно чужой, свой собственный пронзительный, с истеричными нотками голос:
– Должна же быть какая-то причина…
– Разумеется, – нетерпеливо прервал меня отец, – и мисс Милн откроет ее нам. Вы взяли ожерелье, не так ли, мисс Милн? На свою беду, вы плохо закрыли ящик, поэтому Элен увидела непорядок. К счастью для нас… но не для вас.
Я никогда не видела такого ужаса на лице человека, какой отразился на лице Лилиас.
Как ты могла, думала я. Я всегда пришла бы тебе на помощь. Зачем было брать ожерелье? Теперь все знает отец!
А он из тех, кто нетерпим к любому греху – а воровство грех страшный. Не укради – одна из десяти заповедей. Почему не вспомнила о Китти? Хэмишу все сошло с рук, но ведь он хороший кучер.
Я хотела, чтобы этот кошмар скорее кончился. Тишина стала нестерпимой. Нарушил ее отец:
– Я жду объяснений, мисс Милн.
– Я… я не знаю, как оно туда попало. Я не знала, что оно было там…
Отец засмеялся негромко, но язвительно.
– Это не объяснение, мисс Милн. Вы разоблачены. Я мог бы, конечно, передать вас полиции.
У нее перехватило дыхание. Я подумала, что она сейчас упадет в обморок. С трудом удержалась, чтобы не броситься к ней, обнять и сказать ей – что бы она ни совершила, она все равно остается моей подругой.
Лилиас подняла глаза и посмотрела на меня… умоляюще… прося поверить ей. И тут меня озарило. Я знала теперь, что Лилиас не брала ожерелья, хотя мечтала обрести какую-нибудь защиту от нужды на будущее… сбережения на черный день. Я поразилась тому, что могла усомниться в ее невиновности и прокляла себя за эти сомнения.
– Это преступление, – продолжал отец. – Все эти годы вы жили в моем доме, и я, выходит, пригрел воровку. Мучительно сознавать свою ошибку.
– Я не делала этого! – крикнула Лилиас. – Не делала этого! Кто-то подложил мне ожерелье.
– Естественно, кто-то положил его к вам, – саркастически заметил отец. – И сделали это вы, мисс Милн. Дочь викария. А ведь вы получили религиозное воспитание. Что делает ваш поступок еще безобразнее.
– Вы обвиняете меня, ни в чем не усомнившись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48