Едва я отставила почти пустой графин, как вошел Керквелл.
– О, вы уже все сделали, – сказал он. – Прошу простить. Я видел, что графин почти пуст и спустился в погреб за новой бутылкой. Пожалуйста, мисс Девика, если вина маловато, долейте из моего графина.
– Спасибо, мистер Керквелл, – сказала я. – Вам налить, Зилла?
– Не сегодня, – ответила она.
Керквелл вопросительно посмотрел на меня. Я покачала головой.
– Нет, благодарю.
Он поставил полный графин рядом с пустым. Когда отец допил вино, Зилла сказала:
– Пора пожелать друг другу спокойной ночи, Девина. Я не хочу, чтобы твой отец перенапрягался.
В ответ – все тот же раздраженный и одновременно любящий взгляд.
Я попрощалась и ушла к себе.
Должно быть, около двух часов ночи меня разбудил стук в дверь.
Я спрыгнула с кровати и впустила Зиллу. Она была в ночной рубашке, босая, с распущенными волосами.
– Твоему отцу очень плохо, – сказала она. – Его терзают боли. Я думаю послать за доктором Доррингтоном.
– В такое время?
Я нашарила тапочки и надела халат.
– Не знаю, что и делать, – сказала Зилла. – Мне не нравится его вид.
Вместе с нею я прошла в их спальню. Отец лежал на кровати с пепельно-серым лицом; дышал он с трудом, и глаза у него были стеклянные. Казалось, ему очень больно.
– Наверно, очередной приступ, – предположила я.
– Он тяжелее предыдущих, мне кажется. Нужно послать за доктором.
– Я пойду разбужу Керквелла. Он и сходит за мистером Доррингтоном. Служанок нельзя отпускать из дому в такой час.
– Ты и впрямь это сделаешь?
Я постучала в комнату Керквеллов и сразу вошла. Керквелл уже вставал.
– Мне очень жаль, что приходится будить вас среди ночи, – сказала я, – но мистеру Глентайру очень плохо.
Керквелл, слегка смущённый тем, что я увидела его в ночной рубашке, торопливо накинул халат.
Когда мы с ним выходили из комнаты, миссис Керквелл уже начала одеваться, чтобы последовать за нами.
Взглянув на отца, Керквелл сказала, что немедленно идет за доктором. На его взгляд, это необходимо.
Потом к нам присоединилась миссис Керквелл. Она уже ничем – как и все мы – не могла помочь.
Нам показалось, что прошла вечность, прежде чем мы услышали стук лошадиных копыт – это в одноконной карете приехали Керквелл и доктор. Но к этому времени отец был уже мертв.
ОБВИНЯЕМАЯ
И начался кошмар. Последовавшие за смертью отца недели кажутся мне теперь нереальными. У меня было ощущение, что я очутилась в безумном угрожающем мне мире. Та ночь стала роковой в моей жизни.
Доктор оставался у отца довольно долго, а когда, наконец, вышел – был чрезвычайно серьезен. Он не сказал мне ни слова. Прошел мимо, словно не видя меня. Он казался глубоко потрясенным.
Скоро я поняла – почему.
Как только он удалился, ко мне в комнату вошла Зилла. В речи моей мачехи появилась какая-то не свойственная ей бессвязность.
– Он… э-э… он думает, что причиной может быть какой-то яд.
– Яд?
– Содержавшийся в том, что он принимал… или…
– Или?
– Или твоему отцу его просто подсыпали.
– Моему отцу подсыпали яд?
– Доктор говорит – будет вскрытие. Потом… расследование.
– Но… почему… он же болел. Это не было настолько уж неожиданным.
Она в ужасе затрясла головой.
– Нам всем нечего бояться, – сказала она, внимательно на меня посмотрела и добавила: – Ведь так?
– Но это ужасно, – крикнула я. – Почему… почему?
– Таков порядок, когда человек умирает неожиданно.
– Ужасно, ужасно, – повторяла я.
Она подошла и легла в постель рядом со мной.
Мы не спали всю ночь и немного поговорили. Я полагала, что ее мозг не оставляют те же страшные мысли, что терзали мой.
На другой день тело отца забрали из дома.
Заголовки в газетах были набраны кричащими огромными буквами:
ЗАГАДОЧНАЯ СМЕРТЬ ЭДИНБУРГСКОГО БАНКИРА. ПРЕДСТОИТ ВСКРЫТИЕ ТЕЛА.
Об этом говорили повсюду. Наш дом притягивал к себе, казалось, весь город. Из окна я то и дело видела проходящих мимо людей – их стало гораздо больше обычного – они замедляли шаг и вглядывались в наши окна. Слуги, не переставая, шептались. Я чувствовала, что они исподтишка наблюдают за нами.
– Нет сил выносить это, – пожаловалась Зилла. – Скорей бы уж они заканчивали свое расследование и сказали нам все, как есть, даже самое худшее. Я так устала.
Наконец, был назначен день дознания у коронера. На него пригласили всех домашних, включая слуг. Многим из них предстояло выступить в качестве свидетелей.
Все находились в состоянии нервного напряжения – боялись и одновременно чуть ли не предвкушали час, когда они окажутся в центре драмы.
Доктор Доррингтон давал показания первым. Он заявил, что с первого взгляда на мертвого мистера Глентайра у него возникла мысль о яде. Затем были допрошены два доктора, производившие вскрытие. Доррингтон оказался прав – следы мышьяка в теле покойного присутствовали. Под действием яда воспалились желудок и кишечник. Печень и содержимое желудка, помещенные в запечатанные бутыли, были направлены на дополнительное исследование, но оба доктора не сомневались в том, что причиной смерти стал мышьяк, попадавший или вводившийся в организм, возможно, вместе с портвейном.
Зал зашумел.
Следователи узнали и многое другое. Например, что я купила на шесть пенсов мышьяка в аптеке Хенникера. Молодой человек, обслуживавший меня тогда, представил суду красную тетрадь, в которую вписал дату покупки и мое имя.
Оказалось, что еще раньше аптека продала мышьяк на те же шесть пенсов Хэмишу Восперу. Сначала суд захотел узнать, зачем покупал яд Хэмиш. На конюшне появились крысы, миссис Воспер видела их. Она утверждала также, что сын разбрасывал мышьяк на ее глазах. Сказала, что ей не нравится, когда кругом яд, но еще сильнее ей не нравятся крысы. Один из мальчиков, чистивших конюшню, подтвердил, что крысы появились и Хэмиш в самом деле рассыпал по углам яд.
Затем настала моя очередь. Меня спросили, зачем я покупала мышьяк. Я ответила, что крысы появились возле кухни. Одну обнаружили в ящике для мусора. Кто еще видел крысу? Я сказала, что своими глазами крысу не видела. Об этом мне сказала Элен Фарли, и она же попросила меня в тот день зайти в аптеку, поскольку сама не могла покинуть дом. Элен Фарли больше не работала в доме. Куда она уехала. Я не знала и не помнила день, к которому относился мой рассказ. Кажется, за день… или за два до смерти отца.
Я увидела недоверие в глазах присяжных, а коронер просто источал подозрительность.
Меня спросили о ссоре с отцом. Я решила выйти за студента, ведь так? В то же самое время джентльмен из Эдинбурга ухаживал за мной?
– Это… не совсем так. Мы были помолвлены тайно. – Значит, вам нравится иметь две жилы на одном смычке?
– Это не так.
– Ваш отец угрожал, что лишит вас наследства, если вы станете женой студента?
– Как вам сказать…
– Да или нет?
– Пожалуй, да.
– Он говорил что-либо определенное о том, что вам следует прервать отношения со студентом? Имела ли место сцена между вами?
Конечно, все это они знали заранее. И вопросы задавали только затем, чтобы поймать меня в ловушку.
Дал показания и Хэмиш Воспер. Он заявил, что не знал о крысах возле кухни. Он видел крыс на конюшне и вывел их с помощью шестипенсового пакетика мышьяка. Использовал ли он весь мышьяк против крыс? Да, конечно. Нашесть пенсов отпускают не так уж много яда, а крысы были очень большие.
– Значит, вы ни разу не слышали о крысах возле дома? Вы не просили Элен Фарли купить еще мышьяка?
Хэмиш со смущенным видом покачал головой.
– Если не ошибаюсь, я только раз упомянул о крысах, будучи на кухне, и миссис Керквелл была потрясена.
– Присутствовала ли мисс Глентайр при этом?
– Дайте припомнить… да, она была тогда на кухне.
Судьи уже смотрели на меня так, словно я была отравительницей. Сидевшая рядом со мной Зилла взяла мою руку и успокаивающе пожала ее.
Она выглядела прекрасно – немного бледная, с прекрасно уложенными волосами красноватого оттенка. Они были чуть видны из-под черной шляпы. На лице Зиллы была написана глубокая скорбь – как положено вдове из трагедии.
Зиллу спросили о портвейне. Она сказала, что после обеда ее супруг обычно выпивал бокал вина. Он держал портвейн и в спальне и, если не чувствовал себя усталым, тоже иногда выпивал бокал. Говорил, что это помогает ему заснуть.
– Пил ли он портвейн в вечер перед смертью?
– В спальне – нет. Он, по его словам, очень устал. А затем… вдруг случился роковой приступ.
– Значит, только бокал после обеда?
– Да.
– У вас не возникло никаких подозрений в связи с вином в тот вечер?
– Подозрений? Я… не совсем понимаю. Разве только… вина в графине оставалось совсем мало. Я помню, наш дворецкий, мистер Керквелл, принес другой, полный, графин.
Вызвали Керквелла. Он рассказал, что пошел за новым графином, когда увидел, что портвейна может не хватить. Когда же вернулся, мисс Глентайр уже налила вино в бокал и передала его своему отцу.
– Куда делось вино, что еще оставалось в графине?
– Я вылил его. В нем был осадок, и я решил, что хозяин не захочет пить такое вино.
– Где этот графин?
– На кухне. Когда вино кончается, графины забирают из буфета и моют… пока господа не попросят подать вина.
Жюри присяжных при коронере единодушно решило, что мой отец умер от приема внутрь мышьяка, и вынесло вердикт, констатировавший факт умышленного убийства.
Домой мы, Зилла и я, возвращались, потрясенные до глубины души, забившись в угол экипажа, чтобы нас никто не увидел и не узнал. Мы не разговаривали. Наши мысли были настолько ужасны, что произносить их вслух не было никакого желания.
На другой стороне улицы стояла кучка людей. Когда экипаж остановился и мы вышли из него, зеваки подошли поближе.
Мы уже стояли у дверей, как вдруг кто-то крикнул: «Убийца». Мне стало страшно.
Мы разошлись по своим комнатам. Я легла на кровать и попыталась вспомнить в подробностях все, что происходило и говорилось у коронера.
Как же так получилось, что когда несколько событий предстали в совокупности, то создалось впечатление о злостном умысле и моей вине. Что будет с моими отношениями с Джеми? Как он отнесется к происшедшему. Я была уверена – у него не возникнет сомнений в моей невиновности. Эта ссора с отцом… слухи о которой каким-то образом дошли до слуг. Тот факт, что я единственный раз, но перед самой смертью отца налила ему стакан портвейна. И, конечно, самое неприятное – приобретение мышьяка в аптеке. Создавалось впечатление, что здесь хорошо потрудился злой дух, который вознамерился уничтожить меня и придавал самым незначительным моим действиям зловещий смысл. Куда делась Элен Фарли, кто мог сообщить следователям, что она попросила меня купить мышьяк? В самом деле, оставалось только поверить в злой рок, который наслал на ее мать болезнь – и заставил Элен уехать – как раз в тот момент, когда она была так нужна здесь, чтобы подтвердить мои слова.
Что же подумали все эти люди? Что я купила мышьяк для убийства собственного отца? И только по той причине, что он угрожал лишить меня наследства, если я выйду замуж за Джеми?
Мне было очень плохо и страшно.
Вечером я написала Лилиас. Мне всегда было приятно рассказывать ей о своей жизни и получать весточки от нее. Она начала смиряться со своей судьбой, постепенно привыкала к сельской жизни; одна из ее сестер стала гувернанткой, и Лилиас заменила ее в доме.
С этого дня в наших отношениях как будто появилась дополнительная, особая, связь. Обе мы были несправедливо обвинены, ведь, как мне показалось, присяжные после дознания у коронера наверняка пришли к мысли, что отца убила я.
А убийство было гораздо более тяжким преступлением, чем воровство.
Я говорила себе, что преувеличиваю. Не могут же присяжные в самом деле подумать на меня.
Я подробно описала Лилиас свою ссору с отцом, не забыв его угроз лишить меня наследства.
«Меня не волнуют деньги, Лилиас, – писала я, – и это правда. К ним безразличен и Джеми. Мы хотим только быть вместе и будем вместе, когда Джеми станет адвокатом. Мы обоснуемся в Эдинбурге, у нас родится много детей. Так хочу я. И вдруг случилась такая беда. У дома, когда мы вернулись, нас ждала толпа. Не могу передать, как это подействовало на меня. Но худшее из всего – мышьяк. Именно я ходила к Хенникеру. Именно мое имя записано в аптечном журнале. Все это использовано против меня, Лилиас. И нет Элен, чтобы подтвердить мой рассказ. Если бы она вернулась. Может быть, так и будет…»
У меня становилось легче на душе, когда я писала Лилиас. Словно разговаривала с нею.
Я запечатала письмо и решила отправить его назавтра.
Я легла в постель, но сон не шел ко мне. Меня преследовали сцены в зале суда. В ушах гудели чьи-то голоса, вопросы… ответы, казавшиеся мне предательством.
Через два дня распоряжением прокурора меня арестовали по обвинению в убийстве собственного отца.
В последовавшие за этим мрачные дни я часто говорила себе: не случись этого, я никогда не встретилась бы с Нинианом Грейнджером.
Меня увезли в закрытой карете. Несколько зевак видели, как я вышла из дома. Какими же теперь будут заголовки газет, подумала я. И поняла, что меня это почти не трогает. Я не могла поверить, что имя такого доселе незначительного человека, как я, вдруг окажется в заголовках газет. И не могла поверить, что я не только окажусь замешанной в деле об убийстве, но и стану в нем главной фигурой. Казалось, прошли годы с тех пор, как мы с мамой выезжали в экипаже на прогулку и в комнатах с изысканными занавесками на окнах пили чай у соседей, таких же благополучных, как мы. Казалось, даже Зилла появилась в нашем доме давным-давно. Неужели с таким заурядным человеком, как я, могло такое случиться?
Необычного произошло много, но самым необычным было то, что я, Девина Глентайр, дочь уважаемого эдинбургского банкира, оказалась в тюрьме по обвинению в его убийстве.
Как такое могло случиться? Все началось, когда в дом вошла Зилла – нет, раньше: когда прогнали Лилиас. Если бы осталась Лилиас, никогда не появилась бы Зилла. Отец не женился бы второй раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48