Оно шло на север в том направлении, куда двигался бриг.
— Скорость течения полторы мили в час! — доложил штурман.
«Глубина шесть сажен! — просигналили со шлюпки. — Между кошками открылся пролив. Возможны мели».
«Для осмотра залива посылаем байдарку!» — передали с судна.
На байдарке отправился Казакевич с алеутами. Миновав линию перебоя, шлюпка скрылась среди отмелей. Вскоре в проход между кошек ушла и байдарка.
Вдруг бриг, недвижно стоявший на верпе, тихо тронулся.
— Течение меняется! — воскликнул Ухтомский.
«Байкал» слабо несло до тех пор, пока якорная цепь снова не натянулась.
Невельской, подняв трубу, смотрел на линию перебоя. Полоса пены вместе с течением поползла к югу. Через полчаса она достигла транспорта и, прокипевши подле его бортов, отступила на юго-восток.
— Этот перебой не может быть баром реки Амура! — сказал Невельской.
— Не может! — подтвердил Халезов.
Капитан с нетерпением ожидал возвращения Петра Васильевича.
Под вечер из пролива появились байдарка и за ней баркас. Они быстро приближались. Попов перегнал байдарку. Он шел под парусом. Офицеры и матросы, перепачканные в иле и грязи, были мокры.
— На Сахалине побывали, Иван Алексеевич? — спросил боцман Горшков, встречая его у трапа.
— Побывали, боцман! — весело ответил Попов, перепрыгивая со шлюпки.
— Позвольте, господа, позвольте! — сердился Грот на обступивших офицеров.
— Что за важность, мичман? — обиделся Ухтомский.
Подошла байдарка.
— Пролив мелководен, Геннадий Иванович! — доложил капитану Казакевич. — Сейчас отлив и озеро за кошками быстро мелеет. Оно наполнено лайдами и банками.
— Но река впадает в него? — спросил Гейсмар.
— Западный берег так отмел, что байдарка едва смогла подойти, — продолжал Петр Васильевич. — В разлогах болота. Между гор вытекает...
— Амур? — вскричал Ухтомский.
Все засмеялись.
— Нет, конечно, не Амур! — улыбнулся Казакевич. — А небольшая речка, вернее — ключ. Но вода из озера идет быстро.
— А где же Амур?
— Амура никакого нет и в помине! — продолжал Попов. — На устье видели туземную деревню.
— Ясно, что это не бар реки Амура! — воскликнул капитан. — Иван Федорович принял отливное течение из залива за рукав большой реки!
— Вы были правы! — сказал Казакевич и ушел переодеваться.
— Мы выяснили спорный вопрос. Открытие большой важности, господа! — сказал капитан. — Оказывается, нет устья Амура на восточном берегу полуострова Сахалин, а есть мелкая речушка и отливное течение, которое сшибается с морскими течениями и образует перебой. Завтра с утра будем продолжать опись, шлюпка снова пойдет под берегом.
— Теперь позвольте пойти мне, Геннадий Иванович! — краснея до ушей, сказал Гейсмар.
Невельской обратил внимание на возбужденные лица молодежи.
— Как же назовем кошки, Геннадий Иванович? — спросил Халезов.
— Помните, господа, как писал Головнин? — заговорил Невельской, обращаясь к офицерам. — «Если бы современному мореплавателю удалось совершить открытия, которые сделали Беринг и Чириков, то не только все мысы, заливы и острова американские получили бы наименования князей и графов, но по самым камням рассадил бы он всех министров и всю знать и комплименты свои обнародовал бы по всему свету». Ну, так как назовем кошки, мичман? — неожиданно для себя спросил Невельской у Гейсмара. — Ведь мы удачно миновали тут бедствия! Предлагайте названия, господа!
Гейсмар не растерялся.
— Знаменитым именем неудобно назвать, — полушутливо ответил он, — кошки малы.
— Если бы мы поверили карте, могли бы врезаться ночью в берег. А мы благополучно миновали эту опасность. Так давайте уж и назовем эти кошки Шхерами Благополучия! — предложил капитан.
Глава сорок седьмая
МИЧМАН ГРОТ
После того как в Портсмуте Грот видел у капитала книгу о грядущем господстве немцев в России, он с настороженностью ждал, что Невельской переменится. Удивительно, что эти книги переведены в Англии. Но на капитана книга, кажется, не произвела никакого впечатления. Никакого оттенка враждебности не почувствовалось на транспорте за весь год, даже напротив, все офицеры все более сближались друг с другом, как бы становились товарищами. И не только друг с другом. Грот все более приглядывался к матросам, в опасностях они даже становились чуть ли не близкими.
Особенно все это почувствовалось в этом плавании, когда с таким единодушием и желанием все пошли на открытия, и вот наконец началась опись...
И это чувство товарищества как-то превосходило, оттесняло на второй план и даже уничтожало все предрассудки, которые и так-то не были заметны на корабле, но которым так много отдавали люди сил и внимания в больших городах.
Гроту даже как-то стыдно было вспомнить сейчас, что говорили обычно о своем значении остзейские дворяне в Петербурге и как они судили про народ, который их окружал, среди которого они жили.
Иногда ему приходило на ум, что «Байкал» — счастливое исключение в современной жизни; то, что экипаж составлен капитаном из непьющих матросов, это уж само по себе небывалая редкость.
Это исключение, но и свидетельство, что если бы не безголовые и распущенные помещики, министры, знать, то от народа можно добиться того же, что капитан от своего экипажа. У остзейцев есть поговорка: «Бей русского — часы сделает!»
Когда речь заходила об освобождении крестьян, Невельской — бог знает, для оригинальности, может быть, — говорил, что свобода у нас будет лишь мнимой. Какая-то путаница у него в голове, консерватизм, неприятие современной прогрессивной философии.
А на деле все наоборот. Матросы сплошь и рядом чувствовали себя чуть ли не равными и полноправными людьми и привыкали к этому положению. А капитан, как он говорил, по крайней мере, не очень склонен к демократизму на корабле. В то же время ни одного случая телесного наказания, ни одного мордобоя за весь год. И что еще значительней, полагал Грот, — ни одной смерти.
Матросы замечали, каков капитан, хотя никогда ни единого слова похвалы ему, за исключением одного явного льстеца, который, когда ему выгодно, хвалил кого надо.
Случая не бывало на корабле кругосветного плавания, чтобы в шторм, иногда в небольшой, при дожде и ветре с мокрой реи не срывался хотя бы один матрос... Матрос летел с криком в волны, и уже не было никакой возможности спасти человека. Он тонул в волнах, не хотел гибнуть, а водяные горы шли, он сопротивлялся и с отчаянием смотрел на небо и на бесстрастно удалявшийся полным ходом корабль. Так было всегда. И знаменитые потом адмиралы в своих записках упоминали кратко: «С реи сорвался в этот день матрос» или «один из людей», «но мы шли, не останавливаясь, так как не было никакой возможности спасти».
Да, это так. Волны вырастают вдруг между шлюпкой и человеком и заливают шлюпку неизбежно в такой шторм. Падает человек, надо остановить судно, идущее полным ходом; пока задержится ход и спустится шлюпка, человек уже затерян в трепещущих глубоких морщинах моря, в этих перемещающихся водяных хребтах.
Вдруг где-то поймаешь, глядя в трубу, что-то вроде руки или головы... Нет, в море уже не найдешь, хотя и жив человек еще...
Опытный командир знает, что в шторм погибнет еще и шлюпка и еще «люди», шесть или семь человек. И судно торжественно мчится по морю, бросая жертву, страх и отчаяние которой и нежелание гибнуть в этой бесконечной воде еще никому и никогда не были открыты.
Так было и так есть. При всем аристократизме Невельского можно только удивляться, что ни единой жертвы не отдано, хотя и он суеверен, кажется, как и древние викинги и ганзейцы, и мы, грешные современники. Нельсон, говорят, тоже был суеверен.
Капитан требовал обходиться одной вахтой, не поднимать отдыхающих подвахтенных. Три пальто на человека: для ветра, для мороза и для ливня. На вате и на клеенке. Дюжина белья для каждого, сухая обувь, синие английские куртки. Офицеры обязаны были сами осматривать ноги матросов, как у породистых лошадей. Горячий глинтвейн, пунш, грог ежедневно за все время перехода через океан и вокруг Горна, но после вахты, чтобы не слишком отважными чувствовали себя удалые марсовые. Храбрецы, как известно, срывались чаще всего.
Подобин мог по тросу с самого топа, как в цирке, в миг соскользнуть на палубу. «Покажи руки!» — скажет Казакевич. Да, скажет, а не скомандует. Теперь так сработались, что нет нужды кричать и резко командовать. Матрос покажет ладони. Ни ссадины.
Капитан собрал офицеров.
— Опись началась, господа. И первое открытие чрезвычайно удачно. Будем действовать, как обязывает нас высший долг, по пути, предначертанному его высочеством.
Казакевич переоделся и выглядел героем дня. Попов, как всегда, скромен и сидит в углу, но и он рад.
— Снять форму, господа! Надеть синие английские куртки. Начнем знакомство с населением с соблюдением предосторожностей, отсутствие которых в Петербурге поставят нам в вину, несмотря на то что здешнее население никогда не видело формы в глаза... Представим, что здесь происходит все так, как это воображает наш канцлер и другие бюрократы.
— Мичман Грот! Завтра на опись. Алеуты на байдарке и вы, мичман, на вельботе. Возьмите на обмен топоры и все прочее... Вот вам, мичман, листы с маньчжурским и японским текстами. Мы обязаны проверить, знает ли местное население письменность. Будем знакомиться и проверять европейские карты.
«Так, начинается роман с переодеванием, — подумал Грот. — Теперь не хватает вообразить, что против нас вышлют флотилию, станут бомбардировать, возьмут в плен, как пиратов. И задержат в тюрьме, как Василия Михайловича Головнина. Впрочем, романтический бред... Кажется, Геннадий Иванович все знает и все рассчитано. Завтра я ступлю на Сахалин! Ура!»
— Бахрушев! — сказал Грот своему унтер-офицеру. — Завтра наша очередь идти на опись. Ты пойдешь со мной. Пожалуйста, получи на всех синие куртки. Оружие взять, по десять зарядов на ружье. Для обмена капитан приказал взять кремни и огнива. Будем на берегу встречаться с населением.
— Завтра, братцы, на берег! Идем в гости, в деревню, — сказал унтер-офицер в кубрике. — На мену возьмем товар.
Ночью был штиль. Утром «Байкал» продолжал опись. Красное солнце взошло среди синих облаков. Дул ветер. Паруса покраснели. Красные отблески легли на воду и на хребты Сахалина.
Глава сорок восьмая
ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА НА САХАЛИНЕ
Вот и пески Сахалина! Кажется, что песчаные косы, подобные сплошной дамбе, тянутся вдоль всего острова Сахалина, ограждая илистые, а местами и очень чистые лагуны и озера или заливы, представляющие водяную полосу.
Пески, за ними вода, за ней опять пески, а над ними лес и кустарники — все это тянется параллельными бесконечными полосами.
— Пожалуйста, мичман, углубляйтесь внутрь острова, — говорил капитан на прощание, — и ты, Бахрушев, — добавил он унтер-офицеру, — приглядывай места, удобные для хлебопашества. Когда-нибудь, может, построишь тут ферму. Так уж постарайся. И с населением пообходительней! Ты ведь, Бахрушев, мастак, можешь сговориться с любым народом!
В девять часов утра солнце поднялось, ветер приутих, видимость была отличная. От транспорта отвалила целая экспедиция под начальством мичмана Грота. Он шел на вельботе с шестью отборными матросами, а на трехлючной байдарке — трое алеутов, смуглые, скуластые, с длинными двухлопастными веслами в руках. Алеуты Михаил, Иван и Данила, как и все матросы, — в шляпах и синих английских куртках.
С собой компас, секстан, хронометр, пеленгатор. У матросов ружья, у каждого по десять патронов, кинжалы, ножи. Взяты с собой топоры, багры, запасные весла. На обмен и на подарки взят табак, ножи, три топора.
Бахрушев беспрерывно бросает лот, а мичман записывает. На расстоянии кабельтова от берега виден стал лед на песчаном берегу.
— Отлив, вашескородие! — сказал Подобин, выпросившийся у капитана на опись.
Шлюпка пошла вдоль берега. Видно было, как обсыхали пески на ярком солнце.
— Проход виден! — сказал Бахрушев.
— Лево руля! Навались, братцы!
И шлюпка быстро прошла расстояние кабельтова в полтора и вошла в пролив. Байдарка проскользнула в лагуну раньше по мелководью между двух бугров и теперь шла вдали по озеру, огибая песчаный островок.
Вокруг пески, острова, масса птиц, усатые нерпы испуганно выглядывают из воды, прячутся, кувыркаются и убегают. Тучи куликов подымаются с каждого острова, утки летят, гуси... Бултыхнулась белуха, опять показала белую спину и еще несколько раз белела ее толстая дуга выгиба.
— Вон они! — сказал Подобин.
На берегу виднелись деревянные шалаши, похожие формой на палатки. Сначала из-за острова показались неотпиленные жерди, держась за которые стояли на крышах люди.
Подошла байдарка. Бахрушев дал знак алеутам держаться за шлюпкой на расстоянии. Показал на песчаную дамбу, за которой шумел океан, как бы объясняя, что в случае чего надо будет дать знать на судно. Алеуты понимали знаки.
Шлюпка стала огибать остров и пошла прямо к селению вдоль берега. Там собирался народ. В руках у всех луки со стрелами и копья.
Шлюпка шла тихо, становилось все мельче. Плоские рыбины метались во все стороны, все дно было устлано ими, как живыми пластинами. Стало поглубже, но вдруг весла левого борта задели дно, и шлюпка села на что-то мягкое. «Кажется, торф!» — подумал мичман.
— Зарядить ружья! Примкнуть штыки! — приказал Грот.
— Э-эй! — крикнул Бахрушев, обращаясь к людям на берегу. Он показал на шлюпку и провел рукой по направлению берега и показал пальцем.
На берегу все, как по команде, стали класть оружие на песок. Один здоровый босой мужик с лохматой головой пошел и сделал точно такой жест рукой и указал пальцем, куда надо грести.
— Весла на воду! — велел унтер.
И шлюпка, столкнутая багром с торфяной подушки, пошла по илистой заводи. Сразу оказались на глубине и через несколько взмахов весел прогнали вельбот к берегу.
Весла не снимали. Ружья оставались приготовленными. Грот снял кортик и оставил в корме. Он переступил на сахалинский берег и пошел по песку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56