Петр Васильевич свободно говорил по-английски. Дела будет много. Но сегодня не хочется думать о деле.
Ее еще не забыл. Но написал брату в Копенгаген, что просит письма, которые придут из Гельсингфорса, сжечь не читая. Брат исполнит все аккуратно и с совершенной точностью. Письма домой свезли на шлюпке в Гельсиноре. И прощай былое!
Петр Васильевич пошел на вельботе к берегу. Сегодня пусть капитан распоряжается на судне.
Но не к городскому берегу, а к острову Уайту подошел вельбот.
Казакевич в одиночестве побрел мимо роскошных садов, где зелень еще свежа, где огромные, многолетние деревья и под ними на лужайках со стриженой травой играют счастливые белокурые дети.
«Везде садики, аллеи, парки, — думал он, — каждый домик носит отпечаток эгоистической чистоты. Масса цветов. Всюду цветы. Да, мало кто ценит природу так, как наш брат моряк!»
С холма он увидел море, корабли, крепость, «Байкал».
«Наш ковчег!» — подумал он. И опять пошел туда, где так много цветов и выхоженных старых развесистых деревьев.
Он вспомнил, как сестра Наташа обещала связать ему шерстяное одеяло, а он ей обещал за это шубу из чернобурок. Старший брат, наверно, в деревне.
Эти цветы и сады побуждали думать о доме. Хотелось написать домой. О чем? О «Джульетте»? Забыл дома свой кинжал, пусть будет подарок младшему брату. Обещал вазу купить в Гельсингфорсе, да так и не купил, для своих дня свободного не нашлось. А письма «ее» будут сожжены. И он не узнает о ней больше ничего!
Петр Васильевич любил читать, любил театр, жить без него не мог. Но особенно любил природу.
И опять открылось море. Идет лодка, и опять любо посмотреть, как англичане гребут.
Старший лейтенант вернулся поздно и долго писал в своей каюте. Дневник писал и письма.
Написал сестрам про виллу-крепость герцога Веллингтона, живописно расположенную на берегу канала.
Утром Геннадий Иванович уезжал в Лондон...
— На вас все, все, Петр Васильевич, — говорил он. — Как тут не вспомнишь басню «Листы и корни»!
«Хорошо, что у Геннадия Ивановича есть юмористическая жилка!» — подумал Петр Васильевич.
...Невельской поднялся затемно.
— На берег команду не спускать, — давал он наставления. — В любой миг будьте готовы к уходу. Я узнаю новости у посланника.
...Пыхтел низенький пузатый паровоз с высокой трубой, на которую, как черная шляпа большого размера, надета широкая сетка, улавливающая уголья на ходу. Кочегары лопатами стали подбрасывать уголь в открытую топку. Раздались звонки.
...В вагоне железной дороги пахло свежей краской. Усатые джентльмены сидели на диванах.
В окнах по сторонам под стук колес проносились осенние убранные поля, скошенные луга со стогами сена, виднелись экипажи, дилижансы, крестьянские подводы. Ближе к Лондону поля стали меньше, они разделены изгородями и рвами.
В Лондоне вокзал под сводами, как док. На улице крики газетчиков. Напротив вокзала какое-то движение. Толпа народа на тротуаре, люди в шляпах, а некоторые в цилиндрах, что-то кричит конный полицейский, едет вдоль тротуара, иногда его конь расталкивает народ.
— Что это? — спросил оглушенный капитан у чиновника посольства, встречавшего его по телеграмме.
— Демонстрация чартистов. Посмотрите, вон их лозунги. Бывает, дело доходит до драки с полицией, а чаще с противниками чартистов.
Лозунги чартистов видел капитан в Саутгемптоне и слыхал, что и там бывают их митинги.
Секретарь сказал, что посланник вряд ли сможет принять Невельского раньше, чем послезавтра. Приехали в гостиницу и расстались.
Весь день Невельской с инженером Швабе ездил по докам и заводам в поисках машины с винтом для баркаса.
На улицах города много модных экипажей и много подвод-площадок, запряженных битюгами, которые везли кирпич, строительные балки... На Темзе строятся новые мосты, новые правительственные здания.
Рыжий Тауэр стоит па своем холме. Перестроенный. Собор Павла с круглым куполом сияет над городом.
На Ост-Индских доках, на полуострове, на берегу Темзы, в закопченном восточном районе города гул и оглушительный грохот. По заказу Лазарева строится железный пароход для Черного моря.
— А где же ваш «Владимир»? — спросил Невельской.
— «Владимир» был таков! — ответил Швабе. — Приезжал Корнилов, сам принял его, и третьего дня «Владимир» пошел прямо в Севастополь. На нем отправился в Лиссабон наш посланник в Португалии.
— Жаль! Я полагал, что застану и посмотрю «Владимира». Хорош ли пароход?
— Куда лучше! Сколько было с ним хлопот. И цена-то какова. Семьдесят пять тысяч фунтов стерлингов. Отделан превосходно... Теперь для Черного моря заказаны еще два парохода... Корнилов сам договаривался.
Осмотрели еще один почти законченный пароход.
— Устроен особо, для перевозки больных с Кавказа, с театра военных действий, можно на койках разместить двести пятьдесят раненых... — объяснял Швабе.
Только здесь, на Ост-Индских доках, Невельской почувствовал, какую деятельность развил на Черном море Лазарев. Он понимал значение парового флота. Вооружал флот, пополняя его самыми современными паровыми судами. Прислал сюда лучшего из своих офицеров, известного Корнилова. Быстро, смело действовал Михаил Петрович...
Как ударило вдруг в голову, вспомнил, что дядюшка ругался на молебне. Что наш Балтийский флот? Экзерсиции образцовых старых, полугнилых стопушечных линейных кораблей? Неужели Константин не переменит всего? Дядя не любит Фаддей Фаддеича... «Писатель хороший!» — недобро говорит о нем. За дядю всегда стыдно, когда он говорит, а пройдет время — и оказывается, что не такую уж чушь он порол.
Английские инженеры знали Швабе, здоровались запросто. Швабе знакомил с ними капитана. Ездили на разные заводы, но никто не брался сделать быстро паровую машину.
Вернувшись в Портсмут на судно, которое теперь стояло ближе к крепости на рейде, Невельской говорил:
— Такая досада! Полный крах! Получить машину не удалось, ничего не получилось. А нам нужна, и Охотский порт вечно был бы благодарен за такую услугу. Будем собираться. Сегодня же команду помыть, одеть как следует и завтра спустить на берег. Пусть люди отдохнут. Политические события пока не тревожны... Но чего я только не насмотрелся!.. Каких только изобретений и приспособлений не повидал!.. А мы понесем свой крест, как нам и полагается...
Рубка уже исправлена, с подрядчиком расплатились. Такелаж обтянут, провизия почти вся заготовлена...
Невельской привез из Лондона книги, карты, лоции. Там в узких улицах, которые похожи на коридоры, где вместо стен сплошные книжные шкафы с полками и торгуют старьевщики, прошел по книжным лавкам, кое-что купил для чтения, для отдыха.
— Англичане быстро, брат, вперед идут во всем, — рассказывал Невельской. — И хотя мы их браним и все такое, но, по сути дела, признаем их превосходство. До сих пор не можем снарядить без их помощи сами кругосветного судна! Уж не говорю про наш распроклятый гидрографический департамент. Как они подвели нас с хронометрами — Козмин был болен... А случись это не в Ла-Манше, а в океане? А что же стали бы делать на Амуре, если хронометры неверно показывают?
Невельской и Казакевич служили вместе давно, вместе учились, но сохранили то сдержанное уважение друг к другу, которое никогда не опускалось до фамильярного панибратства. В очень редких случаях кто-то из них называл другого на «ты».
Мечтая на прогулке по Уайту о былом, Казакевич не жалел, что не едет в Лондон. Но сейчас почувствовал, что, кажется, при общем нынешнем развитии отстать недолго, если уходит время на чувствования и мечтания. Но что же! Ему все еще больно на душе и нелегко по службе. Делу никогда не видно конца, но трудовой человек, как рабочая лошадь, изредка тоже желает передохнуть.
— А что же революция?
— Революция вот тут, рядом, а у нас она больше влияния имеет, чем здесь. Тут у них свое собственное, хорошо организованное экономическое движение пролетариата, но кажется, эгоизм и порядок и в нем чувствуются. А на французскую революцию, мне показалось, особого внимания не обращают, хотя газеты пишут все без утайки.
— Может быть, поэтому и спокойны? А что это за книга? Про Россию?
— Перевод с немецкого, — ответил Невельской. — Я читал ее в вагоне. Теперь, верно, до экватора не открою. Немало обидного. Не потому ли мы зависимы от Англии, что у нас нет интереса к созданию своего и нет веры в свои силы?
Автор книги — путешественник из Гессена, приезжавший в Россию, — писал довольно живо и увлекательно. «Не пора ли во всеуслышание сказать о превосходстве германской расы над славянской... Славяне самой судьбой предопределены стать рабами германцев...» Ссылаясь на рассказы остзейских немцев, он писал, что все важнейшие должности в России, в ее государственном управлении, а также в науке и в литературе заняты немцами. Очевидно их превосходство в науке, в математике, астрономии и так далее. Они сами открыто говорят об этом. «При желании, — писал автор, — мы могли бы господствовать и открыть германской расе путь к овладению огромной страной, к господству над славянством».
«Ленивое и малообразованное дворянство кичится заслугами предков. Вместе с нечестным чиновничеством эти дворяне либо испытывают от зависти к немцам ненависть, которая, кстати, полезна для немцев, так как объединяет их. Либо покорно преклоняются перед немцами и учатся у них и лишь тогда достигают кое-какого сносного уровня».
Читая книгу в вагоне, Невельской подумал:
«Автор только не описал, что нынче за время в нашем государстве, было бы чем гордиться! Хвастаются, что в чести у палачей!»
Но не сказал этого Казакевичу.
Петр Васильевич подумал, что надо будет прочесть как следует эту книгу, но после, когда управится с делами.
...С другим поездом из Лондона нагрянула компания ездивших туда офицеров. Рассказам не было конца.
Книгу о России взял вечером Ухтомский. Гейсмар увидел ее в каюте юнкера, но ничего не сказал. Он спросил потом Грота:
— Капитан купил на английском «Записки о России», вы читали?
— Да, я знаю эту книжку. Неужели на английский перевели?
Вечером сделали баню. Команда была вымыта и переодета во все новое.
Капитан велел спускать на берег не всех, а самых надежных. Бывали в Портсмуте неприятные случаи: люди бежали с наших кораблей.
Перед отходом Невельскому вручена глупейшая инструкция: матросов спускать на берег в иностранных портах со всевозможными предосторожностями. На пять человек — одного унтер-офицера. И чтобы каждая шестерка разбита была, кроме того, по двое. Уроженцев Царства Польского на берег, по возможности, не отпускать или следить за ними.
На «Байкале» двое поляков. Юзик Внуковский — крепостной Гейсмара из огромного литовского поместья баронов, жалованного отцу мичмана за подавление восстания.
Унтер-офицер Войтехович, требовательный и аккуратный, сам следил строже всех за матросами. Он из вахты Гейсмара. Глупо было бы его не пускать.
Решили, что пойдет Войтехович и унтер-офицер Бахрушев из вахты мичмана Грота.
Матросы первой статьи: Попов, Лебедев, Забелин, Котов, Волынцев, Коноплев, Митюхин, Орлов, Залуцкий, Новограблин, Салагов.
Марсовые: Андерсен, Петров, Преде, Камнев, Усков, Гречухин... Мастера, писарь подшкипер фельдшер Дементьев. Кого тут пускать? Кого не пускать? Мастеровым тоже надо передохнуть. Они поработали много. Есть еще хорошие матросы — Конев, молоденький Алеха Степанов, штрафной Веревкин, Фомин, Козлов.
— Кто пойдет из мастеровых? — спросил Казакевич.
— Яковлеву надо бы дать отпуск, раз он отличился на ремонте.
— Яковлеву обязательно. И Шестаков... Подобин — это бесспорно. Войтехович — тоже обязательно.
Невельской и Казакевич составили список. Решили, что утром пойдет пятнадцать матросов. С ними трое унтеров: Бахрушев, Войтехович и Лысаков.
— Еще для присмотра юнкер и поручик Попов, — сказал Невельской. — На каждые пять человек назначить по унтер-офицеру. И еще разбить всех на пары. Пусть друг за друга отвечают...
— Только вот как с Веревкиным? Ведь он штрафованный? — сказал Казакевич.
— Пусть идет в паре с Яковлевым. Тот серьезный и непьющий. А молоденького Степанова — с Иваном Подобиным...
Утром матросы садились в шлюпку. Алехи Степанова среди них не было. Он печально стоял у борта.
— Разве Степанова мы не назначили? — спросил у Казакевича капитан.
— Яковлев просил его не спускать. Говорит, что он всех расспрашивал, как сманивают людей на берегу и куда их потом девают...
— Ну, это еще ничего не значит.
— Мало ли что мальчишке взбредет в голову... Еще успеет пошляться в портах, вся жизнь впереди.
Казакевич сегодня отправлялся в Портсмут с Халезовым и офицерами.
— А где Яковлев? — спросил вдруг он.
— Эй, Яковлев! — крикнул боцман.
— С кем же Яковлев теперь?
— Он с Подобиным.
— Что ты как вор на ярмарку собираешься? — сказал ему боцман. — Уже офицеры сходят...
Яковлев живо спустился по трапу, он взглянул испуганно на Казакевича, уже сидевшего в шлюпке. Сегодня лейтенант не сердится, не взыскивает. У всех настроение праздничное, идут на берег, люди погуляют, посмотрят железную дорогу с паровозом.
Шлюпки пошли.
На берегу Казакевич, отпуская команду, сказал: — Братцы, помните, вином не напивайтесь! Кто вернется пьяный, тому на берегу больше не бывать. Яковлев, Шестаков и ты, Подобин, — в помощь унтер-офицерам — смотрите за товарищами и остерегайте их...
Яковлев поглядел на «Байкал». Там маячила над бортом светлая голова Алехи. Казалось, Яковлев что-то еще знает о нем и беспокоится.

* * *
На главной улице, которая похожа была на петербургскую Большую Морскую, в маленьком магазине, где проверялись и выверялись хронометры, Казакевича встретил хозяин, любезный господин необыкновенной толщины. Он уже знаком был и с капитаном, и с Казакевичем и знал, что русский бриг следует на Камчатку. Сказал с живостью:
— А я недавно проводил туда китобоя! Там, говорят, богатые моря!
Толстяк влез на высокий круглый стул за конторкой.
— Какое время! Какие открытия! — восклицал он.
Седой сухопарый приказчик принес хронометры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56