Если кто-нибудь начнет безобразничать, драться, украдет что-нибудь, ему так и говорят: мол, ты настоящий американ. В позапрошлом году американцы убили охотников на Чукотском носу и меха взяли. К чести нашей скажу, что удалось эту шхуну задержать, да потом из Иркутска, это еще до Муравьева было, приказали отпустить ее. Я уж не говорю, что американцы бьют китов в Охотском море без всякого спросу! А за ними идут немцы из Гамбурга и норвежцы. И англичане не лучше! В прошлом году судно компанейское пошло в Китай с русскими товарами. Китайские власти в Шанхае встретили приветливо. Китайцы очень обрадовались и стали все раскупать. Вдруг ни с того ни с сего те же китайские власти приказали уйти кораблю из Шанхая. Что же за причина? Оказывается — китайцы откровенно признались, — английский консул потребовал этого. А наших он уверял, что помогает им и пытается преодолеть косность китайцев... Вот вам примеры того, какое давление всюду оказывают на нас в Восточном океане.
Когда в сумерках офицеры, напевая хором русские песни, возвращались на судно, их остановил древний старик с седой бородой.
— Ты, что ль, батюшка, капитан будешь? — спросил он.
— Я, дедушка! — ответил Геннадий Иванович. — Что за нужда?
— Ступай, дедушка, своей дорогой, не занимай пустыми разговорами, — сердито сказал старику Машин.
— Прощения просим, — поклонился тот.
На берегу стояла толпа народу.
Слышался тенор Шестакова. Песню подхватил матросский хор. Послышался бубен, удалой посвист, топот многих ног и бабье повизгивание.
Подвыпивший Халезов запел баритоном «Не белы снега». Офицеры дружно подхватили, заглушая удалявшийся матросский хор.
— Наши загуляли! — с удовольствием говорил на борту «Байкала» боцман Горшков. — Не зевай, как подойдут, — предупредил он молоденького матроса.

* * *
К концу месяца бот «Камчадал», по распоряжению Машина, доставил с острова Медного трехлючную и однолючную байдарки и трех алеутов. К этому времени транспорт «Байкал» был снабжен и отремонтирован.
Снова погрузили на судно порох…
Утром 30 мая дул тихий западный ветер. Все население Петропавловска вышло провожать офицеров и матросов «Байкала».
На транспорте подняли паруса. Снова закурились дымки на Камчатских сопках. «Байкал» ответил из своих пушек. Машин, вытирая глаза платком, стоял на песке.
— Нравится мне, как он укрепил Петропавловск, — говорил Халезов. — Лишь бы подвоз был снаряжения и продовольствия. И зорко следят за морем.
— Видно, последние грабежи китобоев, когда тут батарею на дрова разобрали, заставил их за ум взяться, — ответил Невельской.
Тяжелые, крутые сопки поплыли мимо корабля — «Байкал» вышел из «ковша».
Через неделю стало заметно холоднее, и на ночную вахту офицеры надевали тулупы и теплые шапки; чувствовалось, что где-то неподалеку плавающие льды. За кормой тонули в море конусы Курил.
За обедом повар подавал оленье мясо, камчатских сельдей, соленых лососей и крабов.
— Удивительное чувство! — говорил мичман Грот. — Примерно то же самое испытывал я, когда шли у Горна и я увидел на Огненной земле дым... Вот, видишь землю, она близка...
— Да, вон там люди, тоже виден дым. А мы идем мимо, — сказал Ухтомский.
— Хочется подать сигнал.
— К сожалению, здесь суда не редкость, — заметил Казакевич.
— Живет же там кто-то, — замечали матросы.
— Офицеры сказывают — наша земля, русские живут и дикари тоже.
Пошел дождь, и очертания Курил исчезли. Подул ветер со снегом.
Невельской спустился в кубрик.
— Подобин! — крикнул капитан.
Матрос спал. Его стали расталкивать, но он спал.
— Боцман Горшков!
Горшков приподнял матроса.
Подобин открыл глаза, но спал, с отчаянием и с мукой во взоре, и ничего не понимал.
— Встать! — крикнул боцман, и матрос сразу очнулся, вылупив глаза.
— Почему ты не переоделся? — спросил капитан.
— Даже сам не знаю.
Матрос снял мокрую одежду, сложил на сушку к железной печи, лег и сразу же заснул.
— Надо следить, господа, — сказал Невельской офицерам, проходя с фонарем.
— Я прошу вас, отдайте наконец «Парижские тайны», юнкер, сколько можно держать! — говорил в кают-компании под стук ножей и вилок мичман Грот юнкеру Ухтомскому. — Уж, кажется, давно моя очередь...
— Я не могу уснуть без парижского романа, мичман...
— Это нездорово, так развивать воображение... читайте Дюма, а Сю отдавайте...
Штурман Попов с невольной обидой слушал подобные претензии товарищей друг к другу. Они напоминали о различиях, почти забытых за год. Подпоручик знал по-английски, но ведь это язык тружеников моря, а по-французски лишь кое-что. Говорят, «Тайны» тоже переведены. Он по-французски не мог так свободно читать, как мичман и лейтенанты. «Королева Марго» переведена, он прочел ее, а Халезов — «Тайны».
...Насмотрелись на Камчатский полуостров с его железным берегом сплошных скал, на стаи касаток, разрезающих в самый сильный шторм злые волны. Океан даже в хорошую погоду кажется качающейся огромной площадкой от горизонта до горизонта. И, наконец, Курилы в снегу, похожие на вершины затопленных вулканов, торчащих из глубочайших в мире впадин, и быстро поднявшиеся вверх, как сахарные головы, до самых облаков и даже уходящие иногда в облака и выше. Вечером эти горы круты, черны, страшны. А вообще-то, когда вахта закончена и выпит горячий грог, то хочется послать все это к чертям, забыться с книжкой на койке, при свете фонаря со свечой... Где-то каштаны на бульварах и хорошенькие женщины, прелестные кокотки в вечерних платьях с открытыми плечами. Или самые нарядные дома с разноцветными жалюзи и балконами. Потоки фаэтонов, экипажи всех родов... Театры... Кафе в садах и на тротуарах. Цветные зонтики. Дамы, проезжающие в открытых каретах, под вуалью и без вуали, в шляпах с цветами на полях.
У моряка в его угрюмой прокуренной каюте, куда заглянет вестовой за мокрой одеждой да еще обругает своего офицера, в мечтах и книгах тоже есть все, что и в самых прекрасных шумных городах...
Иногда воображение так разожжет кровь, что спасает лишь трубка, свисток боцмана, шквал, дикие удары ветра, сорвавшийся гик, лопнувший парус, качка, море наносит удар за ударом, вышибая все попытки предаваться соблазнам воображения... Вымотает, выбьет, и тогда повалишься и спишь без снов и без стонов.
Гейсмар, с его жестким профилем, спрашивает, тыча пальцем на карту в кают-компании:
— Почему вы думаете, что иностранцы могут занять устье Амура? Зачем им? Ведь они верят картам... Ложным картам!
— Обязательно займут! — отвечает капитан. — Их эскадры всюду, где бы мы ни стояли! В Рио, в Вальпараисо.
— Что они возьмут здесь?
— Они занимают станции всюду, где их торговые пути. Здесь их китобои. В мире ими уже все занято! Все! Нечего больше занимать? Нет! Американцы появляются на Тихом океане! Победа над Мексикой. А им всюду перейдена дорога. Вот вам мое честное слово — они пойдут в Японию и к нашим берегам. Они и торгуют и грабят на Чукотском мысу, на Камчатке. Пока весь океан в сфере интересов этих двух держав. Всюду Джек и английский дух.
Пришел матрос и сказал, что несет много плавникового леса.
— Я боюсь, что они уже заняли устье Амура, — продолжал капитан. — Вот тогда что делать? Посылать им визитные карточки? Или стрелять всех подряд из наших кремневок?
Капитан сложил нож и вилку, вытер усы салфеткой и встал.
— Полная перемена, господа! Будем целоваться с дикарями! Настало время осуществлять советы старых вояжеров!
«Так, — думал капитан над картой в своем салоне, обшитом полированной финляндской сосной, — начинаем с широты пятьдесят... И вокруг всего острова с описью и промером. Надо бы два судна. Одно обошло бы остров с севера, другое — с юга. Федор Петрович все же как-то мялся. Он постоянно твердит: „В тяжелое время мы родились“. Однако все это далеко-далеко... А вон как опять поддало на палубу. Пойти посмотреть, что делается наверху. Ударит лесина о борт, и все… Инструменты запасные проверены, все подготовлено к завтрашнему дню. Что-то нас ждет?»
— Я убеждаюсь, что Геннадий Иванович — человек в железным характером, — говорил в это время в своей каюте мичман Грот. Юнкер зашел вместе с Гейсмаром, принес книгу.
— Вы еще не знаете, — сказал Гейсмар. — Нигде не записано и никому не известно, как он готовил судно к плаванию. Спросите Александра Антоновича.
Ночью на вахте Грот разговорился с Халезовым. Гейсмару не спалось, и он был тут же. Все чувствовали, что приближается цель.
— Издевались над нашим «Байкалом», — сказал штурман, — и уверяли, что он не взойдет на волну, что перевернется, что волны будут ходить по нему непрерывно, говорили, что это лоханка... А он и в ус не дул и не спорил, а только, кажется, написал из Рио и передал почтение и привет всем адмиралам, которые над нами издевались… Английский адмирал в Рио, помните, тоже с удивлением посмотрел, как, мол, такая посудина цела и невредима явилась в бухту, перейдя океан. Они друзья, а невесело провожали нас к Горну, видно, не надеялись, что дойдем.
— Наш капитан — как и его судно, — сказал Грот.
Халезов покосился на мичмана.
— Он получил чертеж корабля из Севастополя. Это копия «Сухум Кале», построенного по проекту Лазарева, и сам Геннадий Иванович тут ни при чем. Он как-то получил проект от самого Лазарева еще до того, как началась постройка судна. И еще никто тогда не знал и не предполагал, что он будет назначен. Вот он и поразил всех, заявил себя чуть ли не командиром судна, когда еще не был утвержден.
Халезов мог бы добавить, что это дерзость, нахальство.
— Чем и восстановил всех против себя! Сам дал судну название в честь озера, на котором служил его учитель Лутковский и штурман Козмин. Вдруг стал просить переделать проект. Ссорился на складах. Он всюду ссорится. И выхлопотал деньги, на какие мы команду угощаем пуншем и глинтвейном. Деньги, каких до него никто еще не получал... И теперь, если он встретит американцев, что он будет делать? Советов он не слушает... Вдруг уже начатое постройкой судно решил переделать! Это мне Петр Васильевич говорил. Ведь это какой расход казне! Вы спросите его как-нибудь под хорошее настроение. Он любит хвастаться, как ссорился с хозяевами верфи. Все эти дни пишет какие-то объявления с Ухтомским на разных языках, у него с собой какие-то листы, писанные по-японски и по-маньчжурски.
— Я думаю, что если мы встретим японских или китайских командующих и предъявим им ультиматум, ссылаясь на то, что здесь были русские области и стояли города и крепости, то им несдобровать... И у него замашки каптэйна...
Лично я готов, хотя отчетливо сознаю, что возможны, конечно, столкновения. Да, капитан не уступит ни пяди.
— В чем он уверен, его невозможно разубедить.
Пришел Казакевич.
— Он все изучил и знает столько, сколько никто в наше время, — настаивал Гейсмар. — Он знает все.
— Это вам кажется, барон, — сказал Халезов.
Халезов помнил, как Куприянов кричал на племянника: «Как ты будешь груз распределять, садовая голова!»
— Наша деятельность здесь может быть ничем не ограничена, как и деятельность Михаила Петровича Лазарева, — говорил Грот, — это мысль его высочества — превратить Тихий океан в школу флота. Лазарев служит примером.
— Пока Лазарев завоевывает Черное море и Кавказ, немцы в это время завоевывают Петербург и занимают у нас все лучшие должности, — сдерживаясь, заметил Казакевич, у которого спросонья была потребность высказаться со всей силой темперамента, как-то отряхнуться от разных неприятных ощущений.
Грот и барон Гейсмар смолчали. Казакевич сказал, как будто это само собой разумелось.
Грот знал, с какой симпатией относились к Невельскому иностранные адмиралы. И это сильно подействовало на офицеров. Особенно в Рио и в Чили, где американцы и англичане с ним были особенно хороши. Капитан умеет держаться, знает меру. Видно, что бывал с его высочеством на приемах, даже на королевских. Он много видел. Строй гвардейцев в красных мундирах и медвежьих шапках, фанфары, церемониймейстеров, придворных, королевские обеды и адмиральские. Гейсмар бывал там тоже. Но гораздо реже. Визиты Геннадий Иванович делает с блеском. Держится с достоинством и почтительно. А потом начинается общий хохот после его рассказов. Особенно довольны адмиралы, и как-то с ним запросто все прощаются. Он вовремя встанет и простится, светская выдержка. Отличная школа — линейный корабль «Аврора».
— Между прочим, капитан живо проглотил «Парижские тайны»...
...Так коротали вахту. Иногда бывают очень любопытные беседы. В этом, пожалуй, большая прелесть морской жизни. А судно идет вперед, и время идет, а на душе какое-то неподвижное и непрерывное наслаждение от сознания всего этого. И вдруг какой-то порыв, опасность, аврал. Силы есть всегда у моряка в запасе.
Казакевич свое замечание про немцев высказал так дружески, что Гроту не обидно, а даже приятно, что дух товарищества переступил наконец даже эти запретные границы.
Но барон Гейсмар, кажется, надулся. Он кичится заслугами своего рода. Его папаша подавлял польское восстание в тридцатом году. У Гейсмаров хранится пожалованная генералу сабля с золотым эфесом, осыпанная бриллиантами, — подарок государя.
У капитана тоже имеется оружие — награда — золотой кортик... Но он, скорее, сам подымает восстания всюду, куда ни попадет, как на складах. Интендантов разгромил, устроил род революции.
Ранним утром вдали показалось парусное судно. Оно шло навстречу «Байкалу».
— Американский китобой, Геннадий Иванович, — сказал старший офицер, рассмотрев в трубу корабль.
Невельской прошелся по юту, остановился около Казакевича и, взяв его за пуговицу и глядя в море, сказал:
— Давайте остановим его. Прикажите пушки зарядить!
Китобой приблизился. Флаги взвились на мачте «Байкала».
Из орудий правого борта «Байкал» дал два предупредительных выстрела. Судно продолжало идти.
— Прикажи, Петр Васильевич, зарядить ядром да еще раз его!
Когда снова загрохотало орудие и ядро пролетело у самого носа китобоя, на судне засуетились. Корабль лег в дрейф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56