Никто не усомнился, что лошадь ела и пила именно оттуда.Следом за Белиндой прибежал Скотт, и, лицезрев развернувшуюся перед ним картину, не смог сдержать чувств. Это была смесь разочарования, ярости и страха, что вину возложат на него. Во всяком случае, именно так мне показалось.— Я перевел ее в стойло, дал свежей воды и соломы, и она чувствовала себя превосходно. Питер подтвердит. Она не должна была умереть.Тем не менее она умерла.Кен стянул перчатки, покончил с упаковкой образцов крови, закрыл саквояж и выпрямился во весь рост.— А кто ухаживает за нашим дневным пациентом? Скотт, проверь немедленно. Белинда, поставь капельницу в боксе интенсивной терапии. Мы скоро переведем его оттуда, и Скотт будет наблюдать за ним весь вечер. Его ни в коем случае нельзя оставлять одного, даже если мне придется всю ночь просидеть на стуле у его двери. — Он дико посмотрел на меня. Несмотря на внешнюю решительность, он был совсем разбит. — Мне нужно сообщить об этом Кэри.Я пошел в офис вместе с ним и был свидетелем рокового телефонного разговора. Кэри выслушал новости на другом конце провода, не проронив ни слова. Ни ярости, ни раздражения. Тишина.Кена это встревожило.— Алло, Кэри! Вы меня слышите? Как оказалось, он все слышал.Кен сообщил, что он уже вызвал живодеров, и сказал, что настаивает, чтобы вскрытие делал посторонний ветеринар. Он также высказал мою теорию относительно яда.Последнее предложение вызвало неожиданно бурную реакцию. Я не расслышал, в чем там дело, но понял, что Кен был смущен и обескуражен. Он принялся торопливо объяснять, что лошадь умерла по крайней мере за два часа до того, как ее обнаружила Белинда. Кен вспомнил, что в это время он сам, Кэри, Белинда, Скотт и Питер все вместе находились в операционной. И никто не может ручаться за то, что происходило снаружи.Последовала целая серия визгливых звуков, явно выражавших неодобрение, и затем Кен сказал: «Да. Да. О'кей», — и медленно положил трубку.— Он не верит, что кто-то убил лошадь нарочно, и говорит, что ты паникер. — Кен извиняюще посмотрел на меня. — Мне не нужно было рассказывать ему о твоих предположениях.— Какая разница. Он приедет сюда? Кен покачал головой.— Он собирается назначить вскрытие на завтрашнее утро и сам сообщит обо всем Винну Лизу. Слава Богу, он избавит меня от этой тяжкой миссии.— А может, Винн Лиз уже знает.— Господи! — воскликнул Кен.В Лондон я мчался как угорелый, катастрофически опаздывая на свидание и позабыв о газетах. Свою проблему незнания города я решил следующим путем: выехав с шоссе М40, я сразу же остановился на многоэтажной парковке и взял такси, предоставив шоферу самому искать Дрэйкотт-авеню и ресторан «Дафниз». Такси же, как на грех, ползло, как черепаха.Не сомневаюсь, что Аннабель приехала вовремя, а я опоздал на семнадцать минут. Она с важностью восседала за столиком. Перед ней стоял бокал вина.— Извини, — выдохнул я, присаживаясь напротив.— И чем же объяснить твое опоздание?— Погибла лошадь. За сто миль отсюда. Не мог поймать такси. Пробки на дорогах.— Что ж, сойдет. — Ее маленький ротик скривился. — Постой, какая лошадь?Я с жаром пустился в объяснения.— А тебя это волнует? — заметила она, дослушав мой рассказ до конца.— Ты знаешь, да. Однако… — Я затряс головой, как бы отгоняя от себя грустные мысли. — Кстати, твои восточные друзья уже уехали?Она ответила, что да. Мы просмотрели меню и сделали заказ. Я, окинув взглядом зал, остановил свое внимание на ней.Она опять была одета в черно-белой гамме: черная юбка и свободная черно-белая блуза с помпончиками вместо пуговиц сверху донизу. Короткие вьющиеся волосы казались невесомыми и разлетались при малейшем движении, очень умеренный макияж и бледно-розовая губная помада. Я не знал, был ли это ее повседневный вид, или же она принарядилась для встречи со мной, но мне определенно нравилось то, что я видел.Как и в Стрэтфорде, она напустила на себя слегка равнодушный вид, но, в общем, была дружелюбна. Я подумал, что удивление, застывшее в ее огромных глазах, было своего рода препятствием для слишком назойливых ухажеров.В узком зале ресторана яблоку было негде упасть. Официанты сновали в толпе, предусмотрительно подняв подносы повыше.— Нам еще повезло, что мы получили столик, — оглядевшись вокруг, прокомментировал я.— Я его заранее заказала. «Действенность связей с общественностью», — подумал я, улыбнувшись.— Я не представляю себе, где нахожусь. Совсем заблудился в Лодоне.— Сразу за Фулхем-Роуд, меньше мили от Хэрродса. — Склонив голову набок, она изучающе смотрела на меня. — Ты что, в самом деле ищешь себе жилье?Я кивнул.— Уже три недели. Я приступил к работе в Уайтхолле. Что мне делать, если я ничего не найду?— Ты пошел на повышение? Я засмеялся.— У меня прекрасные перспективы в плане карьеры и зарплата в два раза меньше прежней.— Не может быть! Я покачал головой.— В Токио, помимо жалованья, мне оплачивали квартиру, еду, машину, и я получал деньги на представительские расходы. Все вместе выходило едва ли не больше моей зарплаты. Здесь же — ничего подобного. Можно сказать, что мой уровень жизни в Англии ниже. Там на меня распространялась дипломатическая неприкосновенность, даже в том случае, если меня, к примеру, хотели оштрафовать за неправильную парковку. Здесь — никакой неприкосновенности, извольте платить штраф. Между прочим, Британия — единственная страна, которая не выдает своим дипломатам специальных паспортов. Существует еще масса таких ограничений.— Бедняжки.— М-м-м… Поэтому мне нужно где-то преклонить голову, но чтобы это было не слишком разорительно.— А ты бы согласился снять квартиру с кем-нибудь на двоих?— Для начала и это сгодится.— Я могла бы прозондировать почву.— Буду тебе очень признателен.Она ела щипчиками улиток. Я же, все еще не определившись в своей собственной стране, предпочел более традиционное блюдо — тосты с паштетом.— А как твоя фамилия? — спросил я.— Натборн. А твоя?— Дарвин. Пишется так же, но происхождение другое.— Наверное, тебе часто задают подобные вопросы.— Да, частенько.— А твой отец, он кто, водитель автобуса?— Разве это имеет значение?— Это значения не имеет. Мне просто интересно.— Он тоже дипломат. А твой?Она прожевала последнюю улитку и аккуратно отложила вилку и щипчики.— Священник, — ответила она и внимательно посмотрела на меня, пытаясь угадать мою реакцию. Мне показалось, что именно поэтому она и затеяла все эти расспросы о профессиях. Она просто хотела сообщить мне этот факт. Мое же происхождение ее не волновало.Я сказал:— Обычно дочери священников — прекрасные люди.Она заулыбалась, ее глаза сверкнули, а губы растянулись в улыбке.— Он носит гетры, — добавила она.— О, это уже серьезнее.Так оно и было. Епископ легко мог стереть в порошок чувствительного маленького рядового секретаря посольства, у которого были неплохие перспективы в министерстве иностранных дел. Особенно епископ, полагавший, что ничего хорошего от министерства иностранных дел ждать не приходится. Поэтому к его дочери следовало относиться серьезно. Я подумал, что все сразу встало на свои места. Это касалось той ауры неприступности, которая витала вокруг Аннабель: она была легко уязвима для сплетен и не хотела быть объектом праздного любопытства.— Честно говоря, мой отец — посол, — сказал я.— Спасибо, — сказала она.— Но это не значит, что мы не можем голыми кувыркаться в Гайд-парке.— Нет, значит, — возразила она — Доблести отцов давят на детей, как грехи. Всегда рискуешь оказаться между молотом и наковальней.— Это не всегда сдерживает.— Меня — всегда, — заявила она сухо, — ради меня же самой и ради отца.— Тогда почему же ты выбрала жокей-клуб? Она радостно улыбнулась:— Наш старик узнал о моем существовании через своих людей и предложил мне эту работу. У них глаза на лоб повылезли, когда они увидели мои туалеты. Они до сих пор не могут это проглотить, но мы сумели договориться, потому что я знаю свою работу.Мы приступили к морским языкам, и я спросил, нет ли в жокей-клубе специалиста по выявлению мошенничества в страховках на умерших лошадей.Она внимательно посмотрела на меня.— Ты думаешь, что дело в этом?— Я почти уверен. Но, не исключено, что здесь орудует какой-нибудь психопат.Она задумалась.— Я неплохо знаю заместителя директора отдела безопасности и могу попросить его встретиться с тобой.— Правда? Когда?— Подожди, пожалуйста, я закончу обед и позвоню ему.Следствию пришлось подождать, пока Аннабель не доела рыбу и на тарелке остался один скелет, словно наглядное пособие для урока биологии.— У тебя, наверное, толпы поклонников? Она бросила на меня удивленный взгляд.— Иногда случается и такое.— А в данный момент?— Вас что, дипломатии не учат в вашем министерстве иностранных дел?Я подумал, что заслужил эту отповедь. Куда подевался тот окольный путь, которым я так часто пользовался? Горшочек с медом делает из трутня дурака.— Ты слышала какие-нибудь хорошие проповеди за последнее время?— Лучше быть шутом, чем подхалимом.— Мне сказать спасибо?— Если пожелаешь. — Она просто смеялась надо мной. Но эта ее самоуверенность была чисто внешней.Я подумал о Рассет Иглвуд, которая с виду казалась очень безобидной, но о ее репутации ходили легенды. Она попеременно могла быть эгоистичной, щедрой, пылкой, равнодушной, жадной, насмешливой любовницей. Аннабель тоже могла стать такой со временем, но я не представлял себе, что однажды, развалившись на стуле, смогу сказать мисс Натборн что-то вроде «Может, потрахаемся?».Она заказала нам обоим каппучино с ореховым кремом и, пока я оплачивал счет, пошла позвонить.— Он говорит, что свободен только сейчас, — Доложила она.Я удивился и обрадовался.— Правда? Нам повезло, что мы застали его дома.— Дома? — Она рассмеялась. — Он никогда не бывает дома. Просто у него всегда телефон под рукой. Я заказала такси.Она пояснила мне, что транспорт — часть ее работы.Заместитель директора службы безопасности жокей-клуба встретил нас в вестибюле игорного дома и записал в книге посетителей как гостей. Он был высок, широкоплеч, с миндалевидными глазами, мощным торсом и плоским животом. Его профессионально внимательный взгляд выдавал в нем бывшего полицейского, из высших чинов.— Броуз, — сказала Аннабель, пожимая ему руку, — это Питер Дарвин. Можешь не спрашивать, он не из тех Дарвинов. — Мне же она сказала: — Джон Эмброуз. Зови его просто Броуз.Мы обменялись рукопожатием. Он замялся.— Вы умеете играть в очко?— В «двадцать одно»? Более или менее.— А ты, Аннабель?— Тоже.Броуз кивнул и через вращающиеся двери провел нас в большой игорный зал, где вся жизнь сосредоточилась на зеленом сукне, под яркими лампами. К моему удивлению, там было очень шумно. Я сделал несколько ставок, которые, к моему облегчению, меня не разорили. Затем Броуз потащил нас к другому, пустующему столу, за которым не было крупье, и попросил подождать немного.— Закажите лимонад, — сказал он. — Я скоро вернусь.И он смешался с толпой игроков, решительно делавших ставки маленькими пластмассовыми фишками, таившими в себе удачу. Мы время от времени видели, как Броуз наклонялся то к одному, то к другому игроку, что-то нашептывая им на ухо.— Ты не поверишь, — сказала Аннабель, — но его занятие — нагонять страх Господень на массу темных личностей, которые вечно отираются на скачках. Он ходит по клубам и всех их проверяет. Конечно же, они не испытывают к нему нежных чувств. Он говорит, что любой, кто боится проиграться, обязательно проиграется. Кроме того, он всегда знает много такого, что может изменить ход событий и сделать скачки хотя бы наполовину честными.— Он в самом деле хотел заказать лимонад?— Да. Он не пьет спиртного, к тому же ему приходится отчитываться за все траты. Шампанское мы бы не потянули.Вместо этого мы заказали содовую. К нашему столу подсело еще несколько человек, и наконец появился крупье. Он открыл новые колоды, перетасовал, дал ловкому полному мужчине их подрезать и раздал. Большинство вновь прибывших принесли с собой фишки. Мы с Аннабель купили по двадцать штук и стали играть по маленькой. Буквально минуту спустя ее фишки удвоились, а у меня осталось всего две.— Вы никогда не выиграете, если будете ставить карту на пятнадцать, — сказал мне на ухо Броуз. — Ставить на нечет очень рискованно. Если крупье не перевернет десятку рубашкой кверху, ставьте на двенадцать, и, бьюсь об заклад, вы сорвете банк.— Меня это не интересует.— Но вы же ничего не теряете.Я последовал его совету и выиграл три раза подряд.— Пора выпить, — сказал он. — Хотите, поговорим?Он повел нас в отгороженную угловую комнатку, где неудачники с ввалившимися глазами проигрывали свои закладные. Официантка, не спрашивая, принесла Броузу бокал лимонада, который он и осушил одним большим глотком.— Здесь нарочно высушивают воздух кондиционерами. От этого постоянно хочется пить, что весьма благоприятствует торговле. Ну что ж, выкладывайте, что там у вас.Я рассказал ему о злоключениях фирмы «Хьюэтт и партнеры» с лошадьми, особо выделив племенную кобылу.— Она была жеребая от Рэйнбоу Квеста, — пояснил я, — а ее владелец какой-то странный…— Имя? — перебил меня Броуз.— Владельца? Винн Лиз.Броуз хмыкнул и внимательно посмотрел на меня.— В мире не может быть двух Виннов Лизов.— Это тот, о ком вы подумали, — заверил его я.— А что в нем странного? — спросила Анна-бель.— Он — извращенец. Нет, не сексуальный. Патологически жестокий. Его и близко нельзя подпускать к лошадям. К нашему сожалению, он вернулся из Австралии.Я рассказал ему об операции по поводу колик и об обнаруженной игле и описал обстоятельства смерти лошади сегодня днем.— Эти ветеринары не знают, от чего она умерла?— Пока еще нет. Жеребенок был очень ценный, она сама — тоже.Он разочарованно посмотрел на меня.— Вы думаете, что Винн Лиз сам приложил здесь руку?— Он утром навещал ее, но когда уехал, она еще была жива.Броуз неожиданно весело улыбнулся и, подняв палец, еще раз заказал лимонад. Официантка моментально выполнила заказ.— Вот что я вам скажу, — медленно протянул он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39