Мы появимся где-то в половине двенадцатого, а вы будете уже готовы. Все понятно?– Зип, когда мы вырастем, я и Эстабан, ты возьмешь нас в свой отряд? – спросил Чико.Усмехнувшись, Зип взъерошил мальчишке волосы.– Обязательно, но только, когда вы подрастете. А сейчас держите для нас оружие наготове.– Зип, а я умею стрелять, – похвастался Чико. – Я хорошо стреляю.Зип громко рассмеялся:– Только не сейчас, Чико. У тебя есть еще время...Колокола зазвонили неожиданно, обрывисто, а затем все стихло. Может быть, у стоящего на колокольне нечаянно выпала веревка, может, у него свело руки, но так или иначе, старт не удался. Откликнувшись эхом, звуки мрачного, тяжелого колокольного звона постепенно угасли. Ребята стояли молча, вслушиваясь в затихающие звуки. Но скоро колокола зазвонили снова, прорезая тихий июльский воздух и созывая прихожан в церковь. Колокольный звон, влетая в открытые окна, призывал паству, призывал Альфреда Гомеса туда, где на ступеньках церкви ждала его судьба.– Ну, что ж, за дело, – решительно произнес Зип. Он засунул руки под рубашку и начал доставать оружие, заткнутое за пояс. Джефф, который коротал время в кафе, заслышав колокольный звон, улыбнулся, вспомнив о Чайне. Обернувшись, он увидел, как Зип передал револьвер сначала сопливому мальчишке, а затем и все оружие перекочевало в руки этих юнцов, которые спрятали его за пояс, прикрыв сверху рубашками.– Все о'кей, а теперь сматывайтесь.Мальчишки кивнули и, улыбаясь, побежали по улице. Нахмурившись, Джефф отодвинул стул и пошел за чашкой кофе. Но вот колокола смолкли. Из какого-то здания вынырнул пожилой человек, постоял немного на крыльце, надел пиджак и проворно побежал по улице.– Какое чудное тихое воскресенье, – произнес, улыбаясь, Луис.Джефф кивнул головой в знак согласия, но ничего не ответил. Четверо парней в фиолетовых шелковых рубашках направились к музыкальному аппарату. Улица опять погрузилась в тишину. Казалось, что на этой улице все мелькало, как в кинокадре: настроение, темперамент людей менялись ежесекундно. Здесь было все, как в водевиле, где главный исполнитель напяливает парик и превращается в клоуна, затем сбрасывает его наряд, приклеивает черные усики и становится Адольфом Гитлером. Сейчас залитая солнцем улица была похожи на золотой коридор, ведущий к прекрасно спланированной высокой арке, находящейся отсюда за два квартала. Улица безмолвствовала, улица ждала. Время от времени парни бросали взгляд на церковь, щурясь от яркого солнечного света.Из-за угла, со стороны авеню, показалась девушка, напоминающая своим пестрым нарядом цирковой вагончик. На ней был надет ярко-красный жакет, ярко-желтая шелковая юбка, фиолетовые туфли на шпильке. В руке она держала ярко-голубую сумочку. Ее голову украшала пышная шевелюра, состоящая из густых черных волос, которые торчали во все стороны и наводили на мысль о бушменах, обитающих в Африке. Покачивая полными ягодицами, которые обтягивала желтая юбка, она шла развязно-вызывающей походкой. Сквозь красную кофту с глубоким V-образным вырезом выступала огромная грудь. Казалось, на ней не было нижнего белья, но это ее ничуть не смущало. Ее ягодицы так и просили, чтобы кто-нибудь их ущипнул, ее грудь под белой шелковой блузкой и красным жакетом указывала на острые соски, так же, как и стрелки компаса указывают на север. Она старалась, чтобы ее красота не осталась незамеченной. Это было ее единственное богатство и, если она находила нужным выставить все напоказ, – это было ее личным делом.Но, несмотря на развязную походку, колышущуюся грудь и виляющие ягодицы, несмотря на кажущееся безразличие, девушка выглядела какой-то испуганной и неуверенной в себе. Смущенно и немного растерянно она озиралась вокруг, влюбленными глазами смотрела на окружающие ее здания, на город, который потрясал ее своими размерами.Свисты, издаваемые Зипом и Кухом, смутили ее. Она вдруг схватилась за красную кофточку, пытаясь натянуть ее повыше, чтобы прикрыть грудь. Парни свистнули опять, и Джефф повернулся, чтобы взглянуть на девушку. Он зачарованно смотрел на обтягивающую желтую юбку, виляющий зад. Девушка ускорила шаг, еще более смутившись, и, пока она не скрылась за углом, парни все свистели ей вслед.Зип засмеялся.Но его смех оборвался, когда он увидел, что моряк смеется тоже.– Кто это такая? – спросил Джефф.– "Морской тигр", – ответил Луис.– Кто?– "Морской тигр". Прямо с острова, здесь, вероятно, всего первый день. «Морской тигр». Так назывался первый корабль, доставивший пуэрториканских эмигрантов на материк.– Я все еще под впечатлением, – произнес Джефф.– Ты обратил внимание на ее волосы? – в качестве наглядного примера Луис помахал руками вокруг головы.– А сейчас она сядет в метро и каждый будет думать, что все пуэрториканцы похожи на нее. – Покачав головой, рассеянно добавил: – Пойду принесу суп.– Наверное, не прочь завалить ее, а, моряк? – спросил Зип.– Она не в моем вкусе, – Джефф отвернулся к стойке. Ему совсем не хотелось разговаривать с этим парнем и тем более поддерживать дружеские отношения, в которых он, после встречи с Чайной, вряд ли нуждался.– Не в твоем вкусе, говоришь? Что же случилось? Или тебе уже разонравились испанки?– Я этого не говорил.Зип прикурил сигарету и затянулся. Он тщательно взвешивал его слова. Не зная почему, моряк начинал его раздражать. С одной стороны, ему хотелось, чтобы моряк ушел с испанкой, а с другой – нет. Такое раздвоение злило его. Нахмурившись, он сказал:– У меня еще осталось несколько минут до убийства. Если ты все же интересуешься девочками, могу уступить одну, очень хорошенькую.– Не интересуюсь, – ответил Джефф.– Нет? – Складка на его лбу стала еще глубже. – Почему же нет? Ты имеешь что-то против пуэрториканок?– Нет. Просто у меня пропал всякий интерес.– Зачем же ты сюда явился? За девочкой, не так ли?– Да, так, – ответил Джефф.Его ответ рассердил Зипа.– Тогда почему же ты не хочешь, чтобы я познакомил тебя?– Я уже сказал. У меня пропал интерес.– Тогда почему ты здесь околачиваешься?– Это мое личное дело, – резко произнес Джефф.– Если тебя ничего здесь не интересует, почему бы тебе не слинять отсюда?– Ты задаешь слишком много вопросов, – ответил Джефф.– Допустим. Так что же из этого?– Может, ответишь на один? – спросил Джефф.– Я не обязан...– Для какой цели ты передал оружие?– Что? – Зип широко раскрыл глаза.– Ты передал все оружие двум маленьким ребятам. Кого вы собираетесь застрелить?Глаза Зипа сузились, когда до него дошло значение слов, произнесенных Джеффом. Моряк, положив руку на стойку, сжал ее в кулак. Остальные парни, за исключением Сиксто, отошли от музыкального автомата, придвинувшись к своему вожаку.– У тебя слишком большие глаза, бабуля, – ответил Зип и неожиданно, со всего размаха, ударил Джеффа кулаком в лицо. Удивленный таким неожиданным поворотом, Джефф попытался удержаться на стуле, интуитивно понимая, что сейчас ни в коем случае нельзя упасть, иначе эту ошибку уже не исправить. Ухватившись за край стойки, он все же потерял равновесие, и его рука соскочила с пластмассовой поверхности. Он судорожно пытался зацепиться за стойку, но из этого ничего не вышло. Его нога застряла между перекладинами стула, и он рухнул на кафельный пол, успев защитить голову. Вся сила удара пришлась на лопатки. Напрягая силу, попытался освободить ногу, но тут получил удар по голове.Инстинктивно подняв руки, он все пытался высвободить ногу, чтобы выбраться из этого дурацкого положения. Но тут последовал третий удар, на этот раз в грудь, и он почувствовал, что у него перехватило дыхание и заклокотало в горле. Затем еще и еще. Удары сыпались с систематической последовательностью, а его нога все еще была зажата между этими проклятыми перекладинами. От удара ботинком в правый глаз он почувствовал острую пронизывающую боль. Кровь сочилась теплой струёй по лицу и, теряя сознание, он подумал: «Сейчас меня изобьют до смерти в этом проклятом заведении». И уже сквозь туман до него донесся крик Луиса:– Что вы делаете, звери? Что делаете? – И над всем этим послышался пронзительный вой полицейской сирены. Глава 8 Эрнандес уже представил себе эту квартиру, даже еще не побывав в ней. Конечно, не эту именно, но бесчисленное множество точно таких же квартир в домах своего округа. Примерно в такой же квартире он жил, когда был еще мальчиком.Входная дверь открывалась на кухню. На двери – обычно запор. Одна пластина привинчена к двери, другая – к косяку, между ними – стальной засов; он надежно охранял дом. В дальнем конце кухни было окно, которое открывалось вовнутрь. Пол был покрыт линолеумом. Он был весь в пятнах, которые невозможно было отмыть, хотя их всегда терли очень тщательно. В некоторых местах – у двери, у плиты и около холодильника – линолеум изрядно выцвел. У стены, напротив плиты, стоял стол, чад которым висела икона. Стены были выкрашены в бледно-зеленый цвет, но копоть от приготовления пищи въелась в них настолько, что они стали казаться намного темнее. К тому же, в некоторых местах – на стенах и на потолке – краска начала обдираться. На столе в пластмассовом футляре стоял тостер. Убранство комнаты не отличалось богатством, но в ней было чисто. Это была комната, которую он хорошо помнил.Совсем маленьким, в зимние дни, он сидел у плиты на чистом выцветшем линолеуме и играл в солдатики. Его матери еще чудом удавалось что-то готовить и тогда, когда он путался у нее под ногами. Кухню наполняли запахи arroz con pollo Рис с курицей (исп.).

, а у плиты было так уютно сидеть и фантазировать, что каждый металлический солдатик превращался для него в живого человечка. От дома Эрнандеса всегда исходило тепло: оно исходило от запаха готовящейся пищи на кухне и от мягкого голоса матери, хлопотавшей по дому; теплым было и отношение Франка к своим металлическим человечкам.В этот июльский день на кухне миссис Гомес не чувствовалось никакого тепла. Здесь стояла только жара, такая жара, от которой задыхалось все живое. На улице послышался вой сирены. Миссис Гомес подошла к окну и закрыла его. Звуки исчезли.– Опять стреляют, – сказала она. – Опять сирена. Ни дня без стрельбы. – Она покачала головой. – А зимой еще хуже.– Где мальчик? – спросил Эрнандес.– В спальне. Фрэнк, пожалуйста, будьте с ним помягче. Он попал в большую беду. Но... он не представляет себе до конца всей опасности.– Постараюсь, – пообещал Эрнандес.Она провела его в так называемую гостиную, где находились телевизор, торшер и прикрепленный к потолку светильник с тремя вставленными цветными лампами. Когда он учился в школе, то делал уроки в общей комнате, вытянувшись прямо на полу. Телевизоров тогда еще не было. Зато увертюра к «Вильгельму Теллю» «Вильгельм Телль» – опера Дж. Россини (1792 – 1868), написана в 1829г.

возвещала об Одиноком Рейнджере, был таинственный Омар и сказки ведьмы, и вечно убегающий от волка Рэн, и, конечно, по воскресеньям – Призрак. Ламон Крэнстон был само обаяние, и он вырос с мыслью, что лучше актера нет во всем мире. Теперь, когда кто-то упоминал это имя, он улыбался, но, несмотря ни на что, где-то в глубине души в нем осталось чувство зависти и какого-то благоговейного трепета перед ним. Ламон Крэнстон – Призрак. Воспоминания детства – вой волка и затем слова: «Бер-р-регись, сейчас я спущу тебя с этой гор-р-ры». Дик Трейси каждый день, во сколько это было? В 5 или 5.15? Да, где-то так. А еще был стакан молока на столе и крекеры, покрытые шоколадной глазурью. Воспоминания далекого детства. И вот сейчас та же жилая комната, что и в Пуэрто-Рико, только называется она «гостиная», те же разноцветные лампочки под потолком, та же облезающая краска, та же бесконечная однообразная дорога в никуда; и человек, оказавшийся в спальне, которая могла быть точно такой же в его далеком детстве, человек, внимательно всматривающийся в глаза шестнадцатилетнему юноше и читающий на его лице боль и печаль. Они отражались в его глазах, пролегли складкой у его рта; и Эрнандес-паренек, давно превратившийся в Эрнандеса-мужчину, мучительно желающий узнать, что он растерял на этом длинном переезде.– Это Фрэнк Эрнандес, – сказала миссис Гомес.Альфредо отнесся к его приходу довольно спокойно. В его глазах читалось решительное нежелание открыться, рассказать правду. Такое Эрнандесу уже было знакомо. Этот взгляд он видел и у матерых преступников, и у робких домохозяек. Все было одинаково и ничего никогда не менялось. Взгляд этот просто говорил: «Вы – представитель закона и все, что я расскажу, обернется против меня».– Здравствуй, Альфредо, – произнес Эрнандес.– Здравствуйте, – осторожно ответил тот.– Твоя мать боится за тебя.– Ей нечего волноваться.– Она считает, что есть причины для беспокойства, и поэтому пришла за помощью в полицию. Так что же случилось, Альфредо?Паренек глубоко вздохнул:– Я собираюсь в церковь, мистер Эрнандес, и мне нечего вам рассказать.– А твоя мать думает как раз наоборот.– Она ничего не знает. Она не знает этот район.– Я знаю этот район, Альфредо, – решительно произнес Эрнандес, и их взгляды встретились. Парень старался мысленно оценить, насколько Эрнандес знал эти улицы, был ли он похож на остальных полицейских и до какой степени он, Альфредо, был здесь своим.– Так что же все-таки произошло? – спросил Эрнандес.Решение пришло не сразу. Это решение ничего не могло уже изменить. Эрнандес не мог ничем помочь ему. Эрнандес был представителем власти, а Альфредо нечего было рассказать ему.– Я ничего не скажу, – произнес он.– Твоя мать сказала, что тебя хотят убить. Это правда?Альфредо молчал.– Отвечай, – схватив парня за плечо, Эрнандес притянул его к себе так, что их глаза встретились.Альфредо продолжал молчать, испытывающе смотря на Эрнандеса, затем кивнул.– Кто?– Ребята, – ответил Альфредо. После объятий Эрнандеса у него заныло в плечах.– Почему?– Без всякой причины.– Здесь замешана девушка?– Si.Эрнандес устало разжал пальцы. Это была старая история, и он слышал ее не раз.– Что ты сделал с девушкой? – спросил он.– Ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20