– Разве это важно? – спросила она. – Вопросы меня не смущают, но мне хотелось бы знать, зачем они.
– Когда пропадает подросток, может быть важно абсолютно все, – пояснил Коста.
Отвернувшись от Фальконе, Миранда посмотрела в окно на проезжающие мимо машины.
– Если она действительно пропала. Возможно, я все преувеличиваю. Сюзи в любой момент может войти в дверь, и как я тогда буду выглядеть?
Она наблюдала за их реакцией с фальшивой уверенностью, смешанной со страхом, и Коста никак не мог избавиться от мысли, правильно ли он поступил.
– Может, вы все-таки объясните мне, почему отнеслись к этому столь серьезно?
Фальконе проигнорировал ее вопрос.
– Татуировка. Расскажите нам о ней.
– Ну что тут сказать? – Она непонимающе пожала плечами. – Я заметила, что Сюзи все время прикрывает плечи. А вчера она сама объявила об этом. Ее парень предложил это сделать. И даже сказал, как она должна выглядеть, и отвел в какой-то дурацкий тату-салон. И заплатил за работу – вы можете себе это представить?
– А у него есть имя? – поинтересовался Коста. – Она не говорила, где он живет?
Она покачала головой.
– Очевидно, Сюзи не была готова нас познакомить. Пока не готова.
– Почему? Она называла причину?
– Она еще ребенок. Моложе даже своих лет. Все еще на той стадии, когда стесняются родителей. А что мне было делать? Она же не проводила с ним ночи или что-то в этом роде. И вот это как раз и странно. По правде говоря, я никогда не претендовала на звание матери года. Пока Сюзи росла, я в основном находилась в каких-нибудь Богом забытых уголках земли, фотографируя мертвых людей. Но я все же знаю свою дочь. Мы можем говорить откровенно. Она не спала с этим парнем. Пока не спала. Похоже, они чего-то ждали. Собственно говоря... – она заколебалась, не зная, стоит ли заходить так далеко, – ...она вообще ни с кем не спала. Сюзи девственница. Это ее собственное решение. Возможно, она видела перед собой мой пример и поняла, куда это может привести.
– А чего они ждали? – спросил Фальконе.
– Если бы я знала, я бы вам это сказала! – отрезала она. – Но я уверена в одном. Это должно было случиться через два дня. Семнадцатого марта. Я слышала, как она договаривалась по телефону о встрече с ним и голос ее звучал возбужденно. Конечно, со мной она об этом не говорила.
Коста подумал насчет даты. Слишком много совпадений.
– Можем мы осмотреть ее комнату?
– Разумеется. В конце коридора, там все прибрано.
Фальконе кивнул Косте. Тереза, не дожидаясь разрешения, устремилась за ним. Вдвоем они прошли по коридору, невольно прислушиваясь к бубнящему за спиной Фальконе. Коста не мог удержаться от соблазна взглянуть туда, где, по его предположению, находилась спальня Миранды. Там как раз не было прибрано – разбросанная одежда, пара профессиональных фотокамер и открытый ноутбук, готовый к работе.
– О Господи! – простонала Тереза. – Ну и манеры! Разве можно представить, что он был женат? А что, собственно, мы ищем, Ник? Ради Бога, скажи, зачем я здесь? Из-за пропавшей девочки?
– Извини. Просто я подумал, что тебе захочется немного побыть в роли полицейского.
Она остановилась и смерила его гневным взглядом.
– У меня в морге остался недоделанный труп. Тот самый, который выглядит на две тысячи лет, но пролежал в земле всего шестнадцать. У меня научные работы, названия которых даже выговорить трудно. И ты думаешь, мне может понравиться что-то такое?
Он открыл дверь в комнату девочки:
– Так ты будешь смотреть или нет?
– Дай мне войти. – Проскользнув мимо, она замерла на месте, затем осторожно закрыла за собой дверь, отсекая голос Фальконе. – Это комната подростка? Черт возьми, да у меня самой больше беспорядка. Ты только посмотри... – Тереза рассуждала вслух. Косте всегда это нравилось. – Разве мать может так выглядеть? Как старшая сестра своей дочери? Господи, да она ведь всего на год меня моложе, а проведи ее по полицейскому участку, и даже последний козел начнет хвататься за хрен и тяжело дышать – вы ведь это страшно любите.
– Они и на тебя бы так реагировали, если бы не боялись, что ты их треснешь.
Она сердито на него посмотрела:
– Ты и сам на нее пялился. Я видела...
Игнорируя ее выпад, Ник подошел к столу, стоявшему возле односпальной девичьей кровати. На нем лежала папка с черно-белыми фотографиями большого формата. Он бегло просмотрел их: Афганистан, Палестина, Руанда, какие-то неизвестные африканские страны – все войны, упоминавшиеся в газетах за последнее десятилетие. Тереза подошла к нему и встала рядом.
– Она именно это имела в виду? Когда сказала, что ездит по свету, фотографируя мертвых людей?
– Очевидно, она военный корреспондент.
Трупы лежали на земле, изуродованные, окровавленные. В объектив большими, как блюдца, глазами смотрели осиротевшие дети.
– На этом фоне моя работа выглядит почти нормальной, – сказала Тереза. – Что заставляет ее заниматься таким делом? Особенно если дома ждет ребенок?
– Не знаю. – «Почему эти снимки находились в комнате Сюзи? Потому что они ей нравились? Или потому, что она сама постоянно задавала себе этот вопрос? Как-то здесь все чересчур сложно», – подумал он.
– Если бы у меня была мать, которая делала подобные снимки, я сама бы от нее сбежала, – задумчиво проговорила Тереза. – Ты понимаешь, что я имею в виду?
Ник не раз искал пропавших детей и знал, что они обычно чувствуют. Тут все было не так.
– Конечно, понимаю. Как правило, дети бегут не к чему-то, а от чего-то. Ты действительно думаешь, что здесь происходит именно это? Они ведь на отдыхе, Тереза. Я даже и вспомнить не могу, со сколькими побегами уже имел дело. И ни разу это не касалось иностранных туристов.
– Понятно, – тихо сказала она. – И все же...
На тумбочке лежала пачка семейных фотографий. Миранда Джулиус не расставалась с фотокамерой. В основном это были фотографии девочки, веселой, радостной. Некоторые снимки были сделаны кем-то посторонним, возможно, случайным прохожим или официантом: мать и дочь возле виллы Боргезе, на Испанских ступенях, вот они, смеясь, едят пиццу. Глядя на эти снимки, Коста чувствовал себя виноватым. Если он прав, Сюзи Джулиус сейчас в большой опасности и любой исход дела причинит ее матери боль или даже скорбь. Совершенно очевидно, что мать и дочь были близки, что они любили друг друга.
Тереза тоже разглядывала фотографии.
– Хорошие снимки, – заметила она. – Приятно сознавать, что она снимает не только мертвых.
Ему показалось, что в голосе Терезы Лупо прозвучала горечь: «Смотри и завидуй, потому что ты никогда этого не узнаешь, никогда не почувствуешь эту боль и эту радость».
– Ты можешь представить такую ответственность? – спросила она. – Каково это – знать, что кто-то так сильно от тебя зависит?
Он подумал о своем покойном отце. Ник знал, как это бывает, но лишь с позиции того, о ком заботятся.
– Это видно по ее лицу, – продолжила Тереза. – Что бы ни случилось, поссорились они или нет, сейчас она сидит и спрашивает себя: можно ли было что-нибудь сделать?
– Так всегда бывает, – пояснил он. – Ты же патологоанатом – и потому этого не видишь.
Она взяла одну из лучших фотографий: мать и дочь смеялись на фоне бледного зимнего солнца в Понте-Систо.
– От того, что так всегда бывает, легче не становится.
– Не становится. – «Может, это память играет со мной в такие игры, заставляя искать сходство?» – думал Коста. Трудно сопоставить этого живого, веселого подростка с лежащим на сером столе коричневым трупом. – Она действительно похожа на мертвую девушку? Или это лишь игра моего воображения? Может, это сходство и послужило исходным толчком? И тот, кто сделал это шестнадцать лет назад, снова почувствовал тот же зуд?
– По-моему, немного притянуто за уши, – пожала плечами Тереза. – Она светловолосая, хорошенькая, молодая – если ты это имеешь в виду. Судя по снимкам, немного худощавее большинства итальянок. Мать больше подходит к нам по размерам. Ник, в Риме полно тощих молодых блондинок. С чего это ему понадобилось ждать целых шестнадцать лет? Подумай сам: скорее всего она просто сбежала.
Он попытался связать воедино множество разрозненных фактов.
– А по-моему, тут что-то не так. Что, черт возьми, все это значит? Что там сказано в книге, которую ты читала? Как именно это происходит? Откуда они берут своих жертв?
– Это не жертвы, Ник, – поправила она. – Если ты так думаешь, то ничего не понимаешь. То, что с ними происходит, – это привилегия, даже если в те времена считали иначе.
– Если только не будет никаких отклонений, – напомнил он ей.
– Если не будет никаких отклонений. Но такое случалось не часто. Этих девочек приносили в дар. Некоторые из них были рабынями, которых отдавали хозяева. Некоторых приводили собственные отцы. Они проходили через этот ритуал и выходили обновленными. Служительницами бога – ни больше ни меньше. Это же должно было что-то значить!
– Только вот что? – пробормотал он. – Мне все равно кажется, что что-то тут не так.
– Не спрашивай меня. Я ведь патологоанатом, а не археолог, И не полицейский. И, если уж на то пошло, не психолог. Ты сам себя послушай. «Тут что-то не так». Ты действительно собираешься сказать это Фальконе?
Но Коста не сомневался, что она тоже увидела здесь какую-то связь. Он понял это по ее лицу – оживленному и вместе с тем немного испуганному.
– Ты одна здесь владеешь этой темой. Ну пожалуйста...
– Не заставляй меня, Ник. Не стоит принимать на веру все, что я говорю. Я боюсь допустить неточность. Меня учили совсем другому.
– Ты только укажи направление. А я проверю. Обязательно проверю. Расскажи мне побольше об этом ритуале.
– Я знаю только то, что прочитала. Церемония связана с посвящением избранных девочек во взрослую жизнь. В один и тот же день – семнадцатого марта. Звучит знакомо? Это было время веселья. Разумеется, там присутствовали и мужчины. Священники, прихлебатели, надеявшиеся, что им что-то перепадет. Они пили, танцевали, глотали любые древнеримские наркотики, какие только могли найти. А потом проделывали друг с другом разные штуки, при виде которых даже «Ангелы ада» Молодые рокеры-хулиганы, обычно одетые в черное.

засмущались бы и бросились прочь, решив, что дело зашло слишком далеко. Но все это творилось ради девочек. Давало им нечто такое, что они могли использовать во взрослой жизни. Может, какие-то преимущества. Или же членство в клубе, которым можно было потом как-то воспользоваться.
Коста молча смотрел на нее, ожидая продолжения.
– Послушай! – воскликнула она. – Автор этой книги сам сказал, что все это одни догадки. Никто не знает, что именно там происходило. Известно только, что иногда это переходило всякие границы. В конце концов римляне это запретили – задолго до того, как христиане принесли сюда мир и любовь. Власти сочли это недопустимым и выслали организаторов, кое-где их даже казнили, а потом снова разрешили церемонию, но уже в ином варианте – как некий веселый праздник, называемый «либералиями». Если помнишь, точно такой же фокус потом проделали с Рождеством. Что ему предшествовало? Кто знает...
– Так может, через две тысячи лет кто-то играет в те же самые игры? Используя те же самые ритуалы? – предположил Ник.
– Мы этого не знаем. У нас есть только татуировка. Дата...
– И мертвое тело.
– Которое не имеет никакого отношения к этой девушку – не сдавалась Тереза. – Не обманывай себя. Мать, вероятно, права: ребенок вернется назад, довольный, что сделал это необычным способом. Подумать только, шестнадцать лет, а она еще девственница! Что за образ жизни они ведут?
Коста ее не слушал. Он делал привычную работу – открывал ящики и просматривал их содержимое, правда, вел себя при этом чуточку аккуратнее большинства своих коллег. Ник Коста не переворачивал вещи вверх дном и не вываливал их на пол. Просто тщательно просеивал содержимое, чувствуя себя при этом незваным гостем.
– Ты понимаешь, – пробился в сознание голос Терезы, – если бы я сейчас кого-то встретила и мы сделали ребенка, то когда этот ребенок достиг бы возраста Сюзи Джулиус, мне было бы уже за пятьдесят. Так кто же тут девственница?
Открыв нижний ящик, Коста просунул руку под аккуратно сложенную ночную рубашку и поднял взгляд на Терезу.
– Что там? – спросила она.
Он вытащил пару предметов – загадочные, нехорошие вещи. К сушеному стеблю какого-то растения клейкой лентой была примотана сосновая шишка. Все это походило на поделку со школьного урока труда.
– Она училась это делать, – мрачно заметила Тереза.
– Напомни, как это называется? – попросил он.
– Это называется «тирс». – Забрав у него жезл, она принюхалась к стеблю, и лицо ее вытянулось. – Это фенхель, – сказала она. – Как тот, что достали из торфа.
– А это? – Пластиковый мешочек был полон семян. Коста сунул в него нос. – Это не наркотик.
– Точнее, не обычный наркотик.
Она с несчастным видом заглянула в пакет.
– Тереза!
– У мертвой девушки я нашла нечто подобное. Сейчас жду результат лабораторных анализов. Мой скромный кулинарный опыт позволяет заключить, что это смесь семян. Тмин. Кориандр. Все тот же фенхель. Еще, возможно, нечто галлюциногенное. Какие-то грибы...
Он ждал, недоумевая, откуда она все это знает.
– В книге написано, что это часть ритуала. Небольшой подарок от бога. Благодарность за то, что он собирается получить взамен.
– И что же это?
Тереза молчала.
– Догадайся, – попросил Коста. – Пусти в ход свою женскую интуицию.
– Если ведешь себя правильно – получаешь рай. Теряешь девственность – вероятно, с каким-нибудь храмовым ничтожеством в жуткой маске, похожей на ту, что изображена на татуировке. Все это связано с экстазом. Физическим экстазом, духовным, умственным... – Она задумалась, пытаясь вспомнить. – В книге говорится, что семнадцатое марта считалось днем, когда римские мальчики достигали зрелости. Неофициально женщины тоже приобретали какой-то особый статус. По крайней мере связанные с этим культом.
– А если ведешь себя неправильно? Если говоришь «нет»...
– Тогда, думаю, встречаешься с разгневанным богом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49